Олег Рой - Римские каникулы

Римма невольно залюбовалась причудливой игрой света и тени.

– Может быть, хочешь вина? – спросил Ромоло.

Она неопределенно пожала плечами: пить не хотелось, и в то же время мысль о бокале шампанского, который можно было бы неспешно тянуть вдвоем, передавая друг другу, ей понравилась.

Не получив ответа, он подошел к ней сзади, осторожно поцеловал в шею. Когда горячие, сухие губы коснулись кожи, Римма непроизвольно напряглась. Ромоло моментально это почувствовал и замер, спрятав лицо у нее на плече. Несмело накрыл ее ладони своими.

– Любовь моя, если вдруг… вот сейчас, в этот самый момент, хоть бы самая малая, самая крошечная частичка тебя жалеет о сделанном выборе… или думает, что когда-нибудь будет жалеть… – голос его звучал глухо, прерывисто. Не справляясь с волнением, он судорожно вздохнул, помедлил немного и убито закончил: – Тогда я проведу эту ночь на ступеньках у входа, а утром отвезу тебя, куда пожелаешь. И до могилы буду вспоминать этот благословенный день как самый счастливый, что был в моей бестолковой, дурацкой жизни…

Его волнение передалось и ей. Тихонько ахнув, она стиснула его руки и, потянув вверх, обхватила ими себя за плечи, словно бы понуждая к объятию и прошептала, прижавшись щекой к его ладони:

– Нет. Я ни о чем не жалею. Я люблю тебя. Будь что будет.

Услышав эти слова, он на мгновение так стиснул ее, что у Риммы остановилось дыхание. Вновь принялся осыпать поцелуями шею и плечи. Закрыв глаза, с обмирающим от счастья сердцем она вслушивалась в страстный горячечный шепот, награждавший ее самыми сокровенными, самыми чувственными именами: cara mia, donna di lusso, tesoro russo magico… Божественная музыка любовных признаний, произносимых на таком прекрасном, самом поэтичном из всех существующих языков, туманила разум, заставляя забыть обо всем. Уносила с собой – далеко-далеко, туда, где не бывает тревог, сомнений и горя. В страну вечной радости. Вечной, несокрушимой любви в этом самом прекрасном на свете городе.

Солнечный луч, вот уже с полчаса неспешно переползал по смятой постели, подбираясь к будущей жертве, пока, наконец, не настиг ее и не принялся немилосердно щекотать ухо и нос, выглядывающие из кокона одеяла. Жертва поморщилась и попробовала, не просыпаясь, спастись бегством – отползти подальше в сторону края кровати. Не вышло: безжалостное солнце загнало несчастную к самой стене. Дальше бежать было некуда.

Протяжно вздохнув, Римма улыбнулась, прогоняя остатки сна, и открыла глаза.

На часах было чуть больше восьми. Ромоло, конечно же, снова не стал будить ее перед уходом. Бедняжка: осторожно крадется на цыпочках, одеваясь на ощупь, даже душ теперь с утра не может принять – бережет ее сон. Единственное, что позволяет себе – невесомо коснуться губами щеки и немедленно несется по лестнице вниз, пока она не проснулась. А то будет, как в первый день, когда он честно попробовал спуститься в кафе к семи…

Воспоминания о той ночи, перешедшей в позднее утро, заставили Римму смущенно хихикнуть и натянуть одеяло едва не до самых глаз.

Прошло уже несколько дней, а она все никак опомниться не могла от свалившегося на нее счастья. Каждое следующее утро было ярче, чудеснее и прекраснее предыдущего. Хотя, казалось бы – куда больше? Разве может один человек заполучить в единоличное пользование всю радость, всю любовь этого мира? Ведь так не бывает…

Оказалось – бывает.

«Так вот ты какое, счастье…» – не уставала повторять про себя Римма.

От своей новой жизни она была в полном и безоговорочном восторге. Впервые она чувствовала себя абсолютно счастливой, без всяких «но» и «пожалуй». Сбылась их с мамой мечта: она действительно встретила в Италии свою истинную любовь. Чувства Ромоло к ней были искренни и неподдельны, и сам он казался воплощением девичьих грез об избраннике – страстный и нежный, заботливый и чуткий. И обалденный любовник! Таких феерических ощущений в постели Римма не испытывала никогда. Какой там Олаф со своим нудным опросом о ее «предпочтениях»! По одному ему ведомым признакам Ромоло безошибочно угадывал малейшие нюансы настроения своей возлюбленной и реагировал на них именно так, как ей бы хотелось. Удовольствие Риммы было для него высшим законом. Он буквально боготворил ее, разве что алтаря в ее честь в мансарде не воздвиг. Вчера утром, к примеру, она рано проснулась и увидела, как Ромоло, уже полностью собранный, сидит на краю постели и с восхищением смотрит на нее, не в силах встать и уйти. В глазах – восторженное обожание. А рядом лежат карандаши и альбом для набросков…

Его таинственную татуировку над левой ключицей она успела исследовать во всех деталях. Губами, пальцами, прядью собственных волос, обводя ими контур рисунка – хотя он до ужаса боялся щекотки. Это была кисть для акварели и простой карандаш, неровно заточенный перочинным ножом. Между ними притаился шипастый стебель, увенчанный полураскрытым бутоном розы. Все трио переплетала лента с надписью на латыни: ars longa vita brevis.

Жизнь коротка, искусство вечно…

Ромоло сделал тату сразу после школы, когда твердо решил, что обязательно станет художником. Но это было еще впереди. А пока, забыв обо всем на свете, он был готов бесконечно рисовать лишь Римму: спящей, задумавшейся над книгой, прихорашивающейся у зеркала, смеющейся, удивленной или сердитой. Хотя нет: рассердиться на что-либо он не давал ей ни малейшего шанса.

Оказывается, быть богиней чертовски приятно!

В ту самую, их первую ночь, в Риме неожиданно выпал запоздалый снег. Словно пух из ангельских крыльев, он беззвучно парил над притихшим городом, медленно оседал на карнизах, на крышах, на чугунных столиках и стриженых кустах мирта и барбариса, выставленных хозяевами на ветхие крошечные балконы. Его было мало, и пролежал он всего ничего – не больше часа, наверное. Но Римма и Ромоло, стоя у одного из окон мансарды, успели вдоволь налюбоваться, как медленно кружатся в воздухе невесомые белые хлопья.

– Il mio bellissimo e misterioso bucaneve russo… Мой русский подснежник, загадочный и прекрасный… Снег в Риме! В конце февраля! Это почти чудо… Почти – потому что настоящее чудо сегодня случилось со мной. Ты здесь, ты рядом… И теперь твоя далекая снежная родина так прощается с самой прекрасной из своих дочерей… – так он шептал ей, зарываясь лицом в ее рассыпанные по плечам светлые волосы.

А она лишь вздыхала в ответ и обнимала его, улыбаясь беспомощно и благодарно, не в силах выразить свои чувства словами. Потому что не имелось таких слов – ни в русском языке, ни в итальянском – которыми можно было бы передать, до чего она теперь счастлива.

Теперь уже невозможно было поверить в этот недавний снег – так тепло, даже жарко было уже по утрам.

Внизу по улице протарахтел грузовик, протяжно запричитали грузчики-эфиопы – сборщики мусора, любители распевать на разные голоса, перекрикивая друг друга и ничуть не заботясь об общественной тишине. Каждое утро они выдумывали что-нибудь новенькое, на потеху обитателям квартала, а заодно и себе. Вот и сейчас до слуха Риммы донеслась их задорная околесица:

– Живее, живее, почтенные! Поторапливайтесь со своими дарами волхвов! Золото, ладан, смирна – раздельно, в разных пакетах. Желтый, черный, зеленый – никто не напутал? Да падет на ослушников порицание наших благочестивых братьев экологов! А на особо дерзких и нераскаявшихся – муниципальная кара: штраф четыреста евро. За каждый мешок!

Усмехнувшись, Римма выбралась из постели и, замотавшись в халат, который был ей невозможно велик, отправилась в душ. Надо будет сегодня обязательно попасть в магазин, вот прямо с утра. Сколько можно ходить в одних и тех же джинсах и жалкой паре футболок, чередуя их с черным джемпером и одной-единственной «неофисной» блузкой? Заодно надо и халат купить. Нормальный, как и положено девушке, без этих аляповатых комикс-менов с мускулистыми икрами и крошечными головами, что во множестве украшали любимое одеяние Ромоло.

Собравшись, она спустилась вниз. Посетителей в такую рань было мало. Синьора Лукреция не показывалась из кухни, и Римма, едва ступив с лестницы в прохладный полумрак кафе, в одно мгновение оказалась в объятиях своего любимого. Он радовался ее появлению так, словно она отсутствовала минимум месяц. Не дав ей и «доброе утро» сказать, припал к губам поцелуем и зашептал, захлебываясь собственной радостью и нетерпением:

– Любовь моя, как же я скучал по тебе! Наконец-то мы снова вместе.

– Я тоже соскучилась, – улыбнулась она, обвив его шею руками. Было страшно приятно прижаться к его груди и слушать, как бешено бьется это горячее влюбленное сердце.

– Что синьорина желает сегодня на завтрак? – начиная привычно дурачиться, «официантским» голосом спросил Ромоло, тесня ее вверх по лестнице, в полумрак площадки перед вторым этажом. Его руки уже скользили по ее спине, гладили бедра и собирались вот-вот забраться под джемпер, если бы давившаяся от смеха Римма не приказала ему решительным тоном, то и дело терявшим свою напускную строгость:

– Немедленно прекрати! Нас же могут увидеть… И потом, мне надо уходить…

– А куда это ты собралась в такую рань? – прошептал он, не выпуская ее из объятий.

– В магазин.

– В какой еще магазин?

– Не знаю пока. Вот ты мне сейчас и расскажешь.

На стойке внизу коротко тренькнул звонок: пришел посетитель, чтобы выпить чашку эспрессо и дальше бежать по своим неотложным делам. Отскочив друг от друга, хихикая, словно подростки, они быстро привели себя в порядок и спустились в зал. Пока Ромоло варил кофе так не вовремя появившемуся гостю, Римма взяла из корзинки на стойке сдобного «жаворонка» с изюмом, заняла свой любимый столик у окна, справа от двери, и принялась пощипывать тесто, глядя на прохожих, постепенно заполнявших тихую улочку.

Как славно начинать день вот так – с теплой выпечки, ароматного кофе и жарких объятий!