– Amore mio, послушай меня! Даже в самом жутком ночном кошмаре я никогда не смогу представить себе, что ты сейчас чувствуешь. Что думаешь про меня. Про нас всех. То, что тебе пришлось пережить – не имеет названия. И я до конца жизни себе не прощу, что не смог избавить тебя от этого непристойного зрелища. Ты умнейшая девушка из всех, что я знаю. Неужели ты можешь поверить, что эта вульгарная скандалистка – моя бывшая? Кьяра – дочь хозяина цветочного магазина в соседнем квартале. Мы когда-то вместе учились в школе, а сейчас она собирает букеты на оптовом цветочном складе: отец упросил своего поставщика дать ей работу. Видишь, он даже в собственный магазин не смог ее взять: попробуй выпусти такую бузотерку к клиентам – через неделю останешься без единого покупателя. Какая «невеста»?! Мы, может, сходили в клуб пару раз в общей компании. Или в кино. Я даже толком не помню ее! Ну, в школе бегали на танцульки. Наверное… Всякие там шутки дурацкие, записочки, переглядывания. У всех это было! Мы и друзьями-то не были толком: так, приятельствовали, потому что жили недалеко друг от друга…

Он на мгновение стих, с надеждой вгляделся в ее лицо, но Римма все еще обескураженно молчала. И проблема заключалась совсем не в Кьяре. Даже если раньше между этой девицей и Ромоло что-то такое и было, Римма не видела в этом ничего драматического – у всех есть прошлое, включая и ее саму. Сейчас-то Ромоло с ней, с Риммой, и любит ее всем сердцем, в этом она не сомневалась. Но не сомневалась она и в том, что пылкое чувство влюбленности не может быть вечным. Когда-нибудь страсть утихнет – и что тогда? Он будет устраивать ей вот такие шумные скандалы с криками на всю округу? Раз у них тут так принято?

Совершенно неправильно поняв ее молчание, Ромоло взвыл, сжал кулаки и что есть силы ударил по стене:

– Ну что мне сделать? Что еще нужно сказать, чтобы ты мне поверила?!

Рассеченные костяшки правой руки тут же окрасились кровью, как во время уличной драки. Не обращая внимания на боль, Ромоло ударил еще раз. Потом снова. И снова. В изнеможении прислонился лбом к косяку, закрыл глаза. Прошептал еле слышно:

– Если ты мне сейчас не поверишь – мне больше незачем жить.

При виде крови Римма не на шутку перепугалась – подобные вещи всегда выбивали ее из колеи. Но тут на шум выглянула синьора Лукреция, увидев разбитые руки сына, обругала его, на чем свет стоит, и, не слушая возражений, чуть не шлепками полотенца по заднице, как маленького, погнала его в кухню. Через минуту сверху примчалась перепуганная Джулия: мать вызвала ее заменить бестолкового брата. Тут в кафе зашла большая группа туристов, и всем сразу же стало не до разговоров. Римма вдвоем с Джулией сновали между столиками и кухней, стараясь работать как можно быстрее и четче. Вскоре к ним присоединился и Ромоло: половина его правой кисти была скрыта под широкой повязкой. Проходя мимо Риммы, он бросал на нее умоляющие взгляды, но она лишь отводила глаза и старалась держаться от него на некотором расстоянии.

Несмотря на попытки сосредоточиться, у Риммы все валилось из рук, и пристыженная собственным малодушием во время скандала Джулия чуть не силой отняла у нее фартук и терминал и выпроводила из кафе. Глядя пустыми глазами прямо перед собой, Римма добрела до площади, выходящей к набережной Тибра, и долго сидела там, обдумывая случившееся. С одной стороны, эта нелепая вульгарная девица с манерами базарной торговки и чудовищными претензиями к Римме – человеку, которого она увидела первый раз в жизни. С другой стороны – Ромоло. Ее Ромоло, которого она успела узнать и полюбить: увлекающийся, горячий, страстный, веселый и нежный. Ну, подумаешь, вместе в школе учились когда-то! Он же так и сказал. А вот если бы сюда заявился Егор и стал предъявлять на Римму свои права на том основании, что они в детстве дружили – интересно, что бы она сама тогда залепетала в свое оправдание?

Что за чушь лезет в голову! Егор, конечно же, ничего подобного никогда бы делать не стал.

Между тем телефон уже давным-давно разрывался от сообщений, которыми ее забрасывал Ромоло. Он повторял снова и снова, что Кьяра для него – пустое место, и смысл его жизни отныне и навсегда заключается в Римме. Каждый раз у него получалось все убедительней. Наконец, она стала ему отвечать, и экран вмиг расцветился миллионом сердечек, виртуальных букетов, взрывами фейерверков и самыми милыми зверюшками, которых только можно было найти в библиотеке изображений.

Немного успокоившись, Римма все же воспользовалась паузой и еще посидела на той самой площади, глядя, как десятки голубей снуют под ногами у туристов, кидающих им кукурузные зерна. Особо нахальные птицы порой начинали выхватывать угощение прямо из рук, норовя усесться на плечи или на голову своим благодетелям. Пожилая японка в клетчатом длинном пальто стояла, словно статуя, широко раскинув в стороны руки, на каждой из которых сидело по несколько голубей. Женщина улыбалась, явно позируя мужу, старательно фотографировавшему ее на дорогущую камеру с большим объективом. Он присаживался на корточки, вставал то дальше, то ближе, один раз даже попробовал влезть на высокую бетонную тумбу, чтобы снять жену сверху. Такой гимнастический подвиг оказался ему явно не по силам: японец еле передвигался, но все равно упорно делал снимок за снимком.

Наверняка они прожили вместе не один десяток лет – подумала Римма, разглядывая пожилую пару. И даже сейчас, на склоне жизни, стараются порадовать и поддержать друг друга…

Остаток дня прошел, словно во сне. В довершение неприятностей, вечером Римма обнаружила пропажу из ванной (отдельной, их собственной с Ромоло крошечной комнатки, расположенной тут же в мансарде) кое-каких косметических мелочей и своих любимых духов, купленных еще зимой в Праге в магазине дьюти-фри, за весьма приличную сумму. Римма несколько раз перебрала содержимое немногочисленных полок и ящиков, перетрясла косметичку, даже в чемодан заглянула – вдруг сунула туда? Хоть духов и оставалось буквально на донышке, но все равно лишиться их было бы жалко, да еще и вот так, на пустом месте. Ромоло, не понимая, что она ищет, на всякий случай старался держаться в стороне и лишних вопросов не задавать. В конце концов Римма бросила это бессмысленное занятие: ну, невозможно же потерять в полупустой комнате ярко-красный флакон с позолоченной пробкой-бантом!

Усевшись на стул в самом центре мансарды, она еще раз обвела сердитым взглядом все полки и подоконники, и вдруг ее словно щелкнули по затылку: аромат, исходивший сегодня от волос Джулии, когда та принялась силком сдирать с нее фартук, показался очень знакомым. Вспомнилось, что точно такой же она чувствовала и вчера. И позавчера тоже.

Беспомощно заморгав, Римма посмотрела на Ромоло, открыла рот… и закрыла, ничего не сказав. Что бы он мог ей ответить?

Глубоко ночью, когда весь дом давным-давно видел десятый сон, Римме не спалось. Сердце стискивало тревогой за будущее и какой-то необъятной, вселенской тоской. Она вдруг так остро почувствовала себя чужой, никому здесь не нужной, что, не сдержавшись, заплакала: впервые за все то время, что пробыла в Италии. Тихо шмыгая носом, уткнулась в подушку, стараясь не разбудить спящего рядом Ромоло. Бедняга еле заснул: к вечеру у него подскочила температура – видимо, сооруженная наспех на кухне повязка оказалась не слишком хорошей заменой визита к врачу. Наверняка стоило бы швы наложить. Может, и на антибиотики разориться – вдруг, не дай бог, в рану попала грязь…

Но кто она такая, чтобы лезть со своими советами? Иностранка, чужачка, без спроса приведенная в дом самонадеянным влюбленным мальчишкой, твердо уверенным во всеобщем обожании родни и в безоговорочной поддержке любых его действий…

Утром Ромоло тоже не стало лучше, наоборот, рука опухла и покраснела. Шевелить пальцами он мог с заметным трудом, то и дело морщась от боли. Однако он держался молодцом и сообщил Римме, что сегодня возьмет выходной, а понравится это кому-то или же нет, ему решительно наплевать. У него есть сюрприз для его прекрасной возлюбленной. Сказать по правде, сделать его надо было уже давным-давно, а не дотягивать до момента, когда этот самый сюрприз будет выглядеть как жалкая попытка извиниться за случившееся вчера грандиозное свинство.

Последний раз его голос звучал так решительно и спокойно в тот самый вечер, когда он познакомил ее с родными. Римме стало любопытно: что за сюрприз он ей приготовил? Вместо ответа Ромоло выволок из-под лестницы ярко-зеленый, как стрекоза, мотороллер. У Риммы загорелись от восторга глаза: действительно, сюрприз так сюрприз! Еще в первые дни их знакомства, когда они, взявшись за руки, беспечно гуляли по Риму, она нет-нет да и оглядывалась на проносящиеся мимо парочки на скутерах, мечтая, чтобы и Ромоло ее покатал, но просить постеснялась, лишь рассказала, что сцена из «Римских каникул», в которой принцесса Анна лихо несется по городу – одна из ее любимых. А он, выходит, это запомнил.

Застегнув белоснежный шлем, она неуверенно уселась позади Ромоло, крепко обняла его, сцепив впереди пальцы в замок, и на всякий случай закрыла глаза. Он поерзал, пытаясь ослабить захват, и весело рассмеялся:

– Любовь моя, через пару кварталов у меня в легких кончится воздух, а с ним и наша поездка. Мне, конечно же, будет очень приятно умереть у тебя в объятиях, но давай повременим с этим хотя бы лет пятьдесят?

Она немного ослабила хватку, но при первом же звуке включенного двигателя снова что есть силы вцепилась в Ромоло. Тот лишь головой покачал:

– Ты первый раз, что ли? Так бы сразу и сказала. Клянусь, что не стану тебя специально пугать. Я поеду медленно и осторожно, пока ты сама не начнешь меня умолять…

– Дурак! – смеясь, вскричала она и стукнула об его шлем своим. – Долго ты еще будешь болтать языком? Поехали наконец!

Он послушно дал газу, и мотороллер плавно тронулся с места. Минут десять они поездили внутри квартала – Ромоло давал Римме привыкнуть к ощущениям, попутно объясняя, как вести себя на поворотах и при неожиданном торможении. Она быстро освоилась и принялась его понукать поскорее выбраться из запутанных переулков Трастевере на улицы понарядней и попросторнее.