– Хорошо, сейчас выедем в город, – наконец, согласился он. – Только там мы разговаривать вряд ли сможем: слишком шумно. Поэтому, если что-то нужно – стучи прямо в сердце, вот так, – он сжал в кулак ее руку и постучал по своей груди. – Один раз – «медленнее», два – «остановись». Поняла?

Через мост Палатино перебрались на другой берег Тибра и неспешно покатили в сторону Колизея. Проехали Уста Истины – излюбленный туристический аттракцион, к которому, как всегда, стояла длиннющая очередь. Неудивительно: средневековое поверье о том, что грозный Тритон откусит руку лжецу, если тот рискнет вложить ее в раскрытый рот божества, в наши дни почему-то превратилось в очередную сладенькую историю про «исполнение заветных желаний».

Дальше ехали вдоль Большого Цирка. За время прогулок по городу Римма уже успела привыкнуть, что за пышными названиями – храм Юпитера, стадион Домициана, термы Каракаллы – чаще всего скрывались просто развалины, иногда более или менее живописные, а иногда всего лишь невзрачные груды камней. Хотя воображение все равно подсовывало картинки из голливудских фильмов эпохи «золотого века», повествующих об истории Древнего Рима. Приметив какой-нибудь очередной туристический указатель «к святилищу Аполлона», взгляд нет-нет да и принимался высматривать беломраморный храм благородных пропорций, украшенный целой рощей изящных колонн. Однако при ближайшем рассмотрении обещанное «святилище» чаще всего оказывалось куском обнесенного оградой газона, из которого там и сям торчали бесформенные серые глыбы. Что делать: за прошедшие сотни лет римский мрамор, утратив свою первоначальную полировку и белизну, стал больше похож на простой известняк или даже бетон.

Вот и теперь вид огромного вытянутого пустыря с покатыми земляными краями, поросшего клочковатой травой не сбил ее с толку: это и был Цирко Массимо, Большой Цирк, где в древности проходили скачки и состязания колесниц. Проще говоря – ипподром.

Ромоло ловко лавировал между автомобилями и бортами двухэтажных туристических автобусов, огромных, словно океанские лайнеры, провозя Римму по тем районам города, в которых она еще не бывала. По-прежнему крепко обнимая его за талию, она с любопытством вертела головой по сторонам. Хорошо, что на ней был шлем с защитным стеклом: щуриться от солнца и встречного ветра не приходилось, и можно было спокойно разглядывать проносящиеся мимо городские красоты. Правда, знакомая с детских лет сказка о сбежавшей из дворца принцессе, столкнувшись с реальностью, приобрела прозаические черты: прогулка вышла совсем не такой киногеничной. Как и любой современный мегаполис, Рим был переполнен транспортом. На улицах стоял невообразимый шум, в воздухе явственно ощущались бензиновые выхлопы. И повсюду толпы, ну просто толпы народа – местных, и невероятно многочисленных туристов.

Несколько раз обогнув Колизей, они лихо пронеслись по бульварам и улицам и выехали к старой Аппиевой дороге. Это был приятный район: тихий, зеленый и очень спокойный. Остановились перекусить у тележки с гамбургерами и хот-догами, и пока Ромоло покупал фастфуд, Римма присела на скамейку и задумчиво смотрела на отполированные до блеска громадные камни, утопленные в сбитой до каменной же плотности земле. Подумать только, они помнят победную поступь легионеров и гладиаторов Спартака, грохот колес императорских колесниц… Просто невозможно представить!

– Вот черт… – донесся из-за спины сконфуженный голос Ромоло.

Она оглянулась. Он стоял в двух шагах от нее и растерянно смотрел на пустую разрезанную вдоль булку, перемазанную горчицей, которую неловко держал в травмированной руке. На земле у его ног лежала сосиска, на которую уже с интересом поглядывала сорока, вспорхнувшая на спинку скамейки.

– Кажется, я оставил себя без обеда, – заметил он и передал Римме чизбургер и бутылку воды.

– Глупости! Возьмешь другой хот-дог, – сказал она, разворачивая свой сверток.

– Само собой. Правда, боюсь, что и вторую может постигнуть такая же участь, если я понесу ее в правой руке. Похоже, я несколько переоценил свои силы, – виновато сказал он, морщась и потирая больную руку. – Даже не знаю, как будем выбираться отсюда. Путь неблизкий, а в последние полчаса я уже еле-еле рулил. Ты и сама, наверно, заметила.

Ничего такого она не заметила – управлял мотороллером он совершенно нормально. Склонив голову к плечу, Римма жевала чизбургер и внимательно разглядывала стоящую рядом «Веспу». Затем подошла и склонилась над приборной панелью.

– Ха! Да тут только спидометр и часы! – с возмущением обернулась к Ромоло, как будто тот обещал ей что-то другое.

– Ну да, – удивился он. – А что еще нужно? Это вообще-то не «Боинг».

– Давай поменяемся, – вдруг предложила Римма. – Я сяду спереди, а ты будешь держать мои руки и подсказывать, когда газовать. Пока я сама не освоюсь.

– Думаешь это хорошая идея? – он с сомнением покачал головой.

– Думаю, что блестящая! – самонадеянно заявила она. – В детстве я отлично ездила на велосипеде, так что с чувством равновесия у меня все в порядке.

– Хорошо, давай попробуем, – согласился Ромоло. – Только назад поедем другой дорогой, в объезд. Там не такое интенсивное движение, и мне будет спокойней.

Так и сделали. С замирающим сердцем Римма уселась за руль, поправила шлем. Вот и сбылась еще одна маленькая мечта: принцесса Анна стала к ней еще чуть-чуть ближе.

Управлять «Веспой» оказалось очень легко, и Римма с удовольствием повела эту юркую кроху по улицам Рима. А Ромоло, быстро убедившись в ее благоразумии и осторожности, принялся беззастенчиво пользоваться своим положением пассажира: целовал ее в шею и шептал разные милые глупости. До вечера они катались по городу и заехали далеко-далеко, к обсерватории в район Монте Марио, где располагалась самая высокая городская смотровая площадка. Там решили передохнуть и, обнявшись, долго стояли у парапета и любовались весенним небом, расцвеченным нежными закатными красками. Ромоло рассказал, что еще лет двадцать назад весь город стремился встретить здесь Новый год, чтобы посмотреть на салюты, запускаемые в каждом доме и ресторане. А еще тут раньше продавались специальные замочки с ключами. Влюбленные пристегивали замочек к решетке и выбрасывали ключик с горы. Правда, теперь так больше не делают…

– И очень зря, – вздохнула Римма. – Такая романтическая традиция. Мне она очень нравится. У нас в Москве есть целый мост, специально предназначенный для таких замочков. Его так и называют – Мост влюбленных.

Внезапно стало грустно, и ужасно захотелось, чтобы Ромоло попросил сейчас рассказать о Москве – так вдруг заскучалось по родному городу, впервые за все время пребывания в Италии. Но Ромоло не стал ни о чем просить, а только поцеловал ее.

Домой вернулись ближе к полуночи: усталые, но очень довольные. Засыпая в объятиях любимого, Римма счастливо улыбалась: день вышел просто волшебным! Стоило ли так терзать себя накануне из-за дурацких недоразумений? Да и рука у Ромоло, к счастью, начала заживать.

Наутро все было по-прежнему: завтрак на скорую руку, щедро сдобренный улыбками и поцелуями, напряженная работа, толпы туристов, их чудовищный английский язык, бесконечные горы грязной посуды… Следующий день прошел точно так же. И следующий тоже. И послеследующий…

Как-то раз, перестилая скатерть на столике у окна, Римма стала невольной свидетельницей разговора Ромоло с клиенткой-англичанкой, сидящей снаружи. Сначала она не особенно вслушивалась, о чем они говорят, но когда поняла, что он цитирует Шекспира в оригинале, навострила уши – тридцать третий сонет, тот самый, который он читал ей в ночь предложения руки и сердца. Англичанка снисходительно улыбалась и даже изобразила легкие аплодисменты. А Ромоло, не замечая Риммы, продолжал восхищаться Байроном, художественным братством прерафаэлитов и королевской семьей – точно так же, как при их первой встрече восхищался русским балетом и Достоевским. Римма только головой покачала: ну да, а вчера он, помнится, обожал генерала де Голля, импрессионистов и Артюра Рембо – когда обслуживал группу французов. А позавчера – Веласкеса и фламенко. Престарелая испанская донна, помнится, страшно обрадовалась таким словам и долго щелкала сухими костистыми пальцами, изображая звук кастаньет, а на прощание вместо чаевых приколола ему на рубашку какой-то аляповатый значок – символ их паломнической группы. Римма уже давно поняла, что у Ромоло для каждой национальности припасен свой набор имен и событий, этакий культурный минимум, помогающий расположить к себе клиентов.

Правда, высохшая любительница фламенко была исключением. Чаще всего клиенты оказывались клиентками, и, как на подбор – молодыми и симпатичными. Вот и нынешняя англичанка, несмотря на широковатые для женщины плечи и крепкое телосложение, была весьма миловидной.

И всем – кофе за счет заведения!..

Римме невольно пришли на ум слова Анны, брошенные в пылу первой ссоры: «Таких, как ты, тут изо дня в день ходят целые толпы»…

То утро выдалось особенно трудным. Уже через несколько часов после начала рабочего дня Римма просто сбилась с ног. Джулия тоже работала, но легче от этого не становилось: в кладовой на втором этаже потек холодильник, и Ромоло пошел наверх посмотреть, нельзя ли с ним что-то сделать своими силами, чтобы не тратить время и деньги на мастера. Похоже, вновь собирался дождь, и у Риммы заныло в висках – так бывало и раньше перед сменой погоды. В довершение неприятностей Джорджио, носясь по кухне, опрокинул на нее кувшин с апельсиновым соком. Кое-как промокнув безобразно расплывшееся по юбке пятно и не дослушав извиняющееся бормотание Джулии, Римма отправилась наверх, чтобы переодеться, поднималась в кромешной тьме: видимо, Ромоло выключил автоматы, чтобы покопаться в электрических внутренностях холодильника. Дверь в кладовую оказалась распахнута, за ней царила полнейшая тишина. Зато на повороте к третьему этажу слышались возня и сдавленное дыхание. Разогнавшись на предыдущем пролете, в темноте крутой лестницы Римма едва не уперлась головой в сплетенную в объятии парочку. Это были Кьяра и Ромоло, они целовались, и так увлеченно, что даже не сразу ее заметили. Лишь когда Римма вскрикнула, сжав ладонями пульсирующие виски, они отскочили в разные стороны и уставились на нее с таким ошалелым видом, словно и вообразить себе не могли, что на свете, кроме них двоих, есть еще какие-то люди.