– Так не пойдет, мисс Силвердейл, – сказал он через какое-то время. – Вы приехали на пять минут раньше. Вы должны научиться опаздывать – так принято в светском обществе.

Губы ее сами собой раздвинулись в улыбке.

– Я сбежала пораньше. Леди Фелпс очень сердится на меня за то, что я улизнула от нее в музее… А вечером нас пригласили в оперу.

– Ага! Значит, вы рано приехали не из опасений, что я отморожу себе… что замерзну, а потому, что вам было холодно на Брук-стрит! Простите, что вам приходится страдать за мои грехи. Мне не следовало ехать в музей.

– Чушь! Я виновата не меньше. И потом, не понимаю, чем наша… встреча в музее отличается от танца в бальной зале?

– Правда не понимаете? Для такой умной девушки, Оливия, вы иногда демонстрируете поразительную глупость. А может быть, вы нарочно? Пусть я повеса, у меня есть брат и сестра, и я не желаю портить им будущее больше необходимого.

Она нахмурилась, придя в неподдельное замешательство.

– Не понимаю!

– Оливия, я хочу сказать, что даже я должен отвечать за свои определенные проступки. Вы понимаете, что могло бы случиться, если бы тогда в галерею вошел кто-то из ваших знакомых?

Она покраснела – больше при воспоминании о странной минуте, чем от сознания возможных последствий. Конечно, она понимала, что лорд имеет в виду. Пусть он балансирует на грани, он по-прежнему вхож в высшее общество. Он помогает ей с единственной целью – не допустить, чтобы имя Синклеров запачкалось еще больше. Если бы кто-то увидел их в музее, Лукасу пришлось бы как честному человеку предложить ей руку и сердце. И она снова стала бы невестой… Опять!

А ее женихом оказался бы повеса. Опять!

– Оливия, после нашего визита к вдове Элдрич мы подведем итог. Больше никаких расследований не будет. Вы достаточно взрослая и умная девушка и несомненно понимаете: жизнь не всегда способна разрешить ваши трудности. Вы съедете со Спиннер-стрит, ликвидируете свою Стену Догадок и вернетесь к жизни благопристойной мисс Силвердейл.

– Я знаю, вы обиделись на меня, лорд Синклер, но я вам не позволю диктовать мне условия!

– Что вы, я бы ни за что не посмел диктовать. Но на сей раз меня не удастся разубедить. Я непременно напишу вашему брату и положусь на силу его убеждений. Не сомневаюсь, ваша деятельность покажется ему… любопытной.

Она вспыхнула.

– Лорд Синклер, вы бьете без промаха!

Ей показалось, что он тоже покраснел.

– Да – когда это необходимо. Мисс Силвердейл, то, что происходит, – больше не игра.

– То, что происходит, никогда не было игрой. Если вы злитесь на меня, лорд Синклер, так и скажите!

– Главным образом, мисс Силвердейл, я злюсь на самого себя. Мне с самого начала не следовало вас слушать. Как только наша встреча закончится, советую вам сосредоточиться на том, как очаровать лондонское общество.

– Даже если бы я была на такое способна, мне это совершенно неинтересно.

Он рассмеялся, но отрывистым, неприятным смехом, который ей не понравился.

– Жеманность вам не к лицу. Чем вы, по-вашему, занимаетесь последние несколько недель?

– Притворяюсь. Играю роль.

Гнев утих.

– Вы не всегда притворяетесь. Если бы вы только притворялись, ваши кавалеры не задержались бы возле вас.

– Мои кавалеры задержались бы даже возле старого окорока, обладай он моим состоянием!

– Вы себя недооцениваете! – Он широко улыбнулся, и раздраженное выражение пропало. – Не стану отрицать, ваше богатство притягивает таких дам, как леди Барнстабл и леди Уэстерби. Но поверьте мне, графиня Ливен не стала бы покровительствовать вам из-за одного вашего богатства. Она, как и я, не выносит таких, как Барнстаблы и Уэстерби. Кстати, я считаю, что, выйдя замуж за кого-то из них, вы совершите такую же серьезную ошибку, как выйдя за вашего ручного Колина!

– Я не собираюсь выходить ни за лорда Барнстабла, ни за лорда Уэстерби.

Лукас заметил, что о Колине она не упомянула. Она еще не решила, как поступить с Колином, и не хотела обсуждать его с Лукасом. Он не ответил, но, хотя он сидел так же неподвижно, в типичной для него позе, Оливия увидела, как он большим пальцем одной руки по очереди надавливает на костяшки пальцев другой – как будто перебирает четки. Она уже заметила у него такую привычку, но лишь теперь поняла: он делает так, когда напряжен и старается сдержаться.

– В своей отповеди вы не заикнулись о Пейтоне. Думаете, выйдя за своего друга детства, вы окажете ему большую услугу?

– Разумеется! Я помогу ему и его близким до конца жизни избавиться от финансовых затруднений… От затруднений, которые возникли по моей вине.

– Вы все время твердите одно и то же. Что же такого вы натворили? Почему обрекаете себя на мучения до конца жизни – а именно так произойдет, если вы свяжете себя узами брака с человеком, который совершенно вам не подходит?

Она выглянула в окошко и поморщилась: в голову вступила тупая боль. Прошлое вернулось.

– Я была помолвлена. – Голос у нее дрогнул. – Три года назад. Но отказалась выходить замуж, и родные моего… жениха подали на меня в суд за нарушение контракта. Дело удалось уладить. Отец Бертрама… моего жениха, сэр Иво… тамошний сквайр и мировой судья в Джиллингеме. После того как Генри встал на мою сторону, сэр Иво добился того, что никто не поручал Генри никаких заказов. Генри еще раньше время от времени наведывался в Лондон по работе, но постепенно стал бывать в столице все чаще. Я все время предлагала возместить Генри вред, который я ему причинила, но он благородно отказывался. Уверял, что в Лондоне у него, так или иначе, больше работы и она нравится ему гораздо больше, чем работа в Джиллингеме. Но потом Генри умер… – В груди у нее все сжалось, но она продолжала: – После его смерти мистер Мерсер любезно согласился заняться его делами… Он и рассказал мне все. К сожалению, обстоятельства смерти Генри стали известны не только ему. Сэр Иво все узнал от одного лондонского мирового судьи и распространил слухи по всему Джиллингему.

– Вас насильно заставили стать невестой этого… Бертрама?

– Нет. Я была влюблена в него.

Лукас по-прежнему сидел неподвижно, надавливая на костяшки пальцев.

– Тогда почему вы отказались за него выйти? Что он натворил?

Страдание вернулось, горячее и тяжелое. Оливия закрыла глаза ладонями.

Она покачала головой. Молчание затянулось. Его руки осторожно оторвали ее ладони от глаз. Хотя его прикосновения были нежными, взгляд его был холодным, как в первый день.

– Оливия, что произошло?

– Я узнала, что он меня не любит.

Он выпрямился и медленно кивнул, не меняя выражения лица.

– Видимо, дело не только в этом.

– Да. Наверное, я могла бы все перенести, убедить себя, что любовь придет со временем, но я… слышала его… их. Нас было три лучшие подруги – я, Фиби и Анна… Все мы немного влюбились в Бертрама, когда он вернулся из Лондона, даже Анна, хотя она уже была замужем за хорошим молодым человеком. Я очень удивилась, когда Бертрам начал ухаживать за мной, но он был таким обаятельным – он убедил меня, что я ему небезразлична. И вот как-то за несколько дней до свадьбы я вышла гулять в сад и подслушала, как он и Анна… Она плакала. Она не хотела, чтобы он на мне женился. Говорила: и без того ужасно, что она изменяет Джону; она даже не знает, от кого ребенок, которого она ждет, – от Джона или от Бертрама. Она не сомневалась, что все будут несчастны. А он… стал уверять ее, что все продолжится, как раньше, только теперь у него появятся необходимые средства.

Оливия отдышалась и продолжала:

– Мне нужно было подумать, поэтому три дня я отсиживалась в своей комнате и говорила всем, что заболела. Потом я позвала Бертрама. Сама не знаю, чего я ожидала. Он нисколько не удивился и, разумеется, совсем не раскаивался. Сказал, что я раздуваю из мухи слона и что никто мне не поверит. Они с Анной будут все отрицать. Я прогнала его. Позже он вернулся вместе с родителями. Все требовали от меня объяснений, даже мои братья, а я ничего не могла сказать…

– Почему вы не сказали правду?

– Потому что знала, что братья придут в ярость и лишний раз подтвердят нашу репутацию… Силвердейлов не случайно прозвали «дикарями». Последствия способны были повредить им гораздо больше, чем Бертраму. Кроме того, я не забывала и об Анне. Вы, наверное, понимаете, что бы ее ждало в случае скандала? И ее, и ребенка… Даже если бы все поверили Бертраму, в ней все равно бы сомневались. Ее жизнь была бы погублена. Но не это самое плохое…

– Самое плохое – Генри Пейтон.

– Да. Я пришла в отчаяние, мне так хотелось, чтобы меня выслушали, что я по глупости рассказала ему все. Он встал на мою сторону, но не мог оправдаться перед сэром Иво, потому что я взяла с него слово, что он ничего никому не скажет. Позже я переехала к Элспет и никак не могла ему помочь. А после гибели брата я замкнулась в своем мирке… Потом Мерсер сообщил о смерти Генри, и я поняла: ничего бы не было, если бы не я. Позже я поручила Мерсеру нанять сыщика с Боу-стрит, а Элспет сказала, что мы переезжаем в Лондон. Вот почему я здесь, и вот почему я думаю, что выйду за Колина, если больше ничего не получится.

Она снова представила себе свое будущее – долгое, ровное и унылое, как вересковая пустошь зимой.

– Вы по-прежнему любите своего… Бертрама?

– Разумеется, нет! – удивилась Оливия; неужели он так ничего и не понял из ее рассказа?! – Оглядываясь назад, я сомневаюсь, что осознавала, что это значит. Он был таким веселым, полным жизни щеголем… Поэтому, наверное, я хотела, чтобы это было правдой. Какой бы болезненной и унизительной ни оказалась правда, думаю, мне очень, очень повезло, что я не вышла за него.

Она перебирала край пледа, которым были укрыты ее ноги; очень хотелось, чтобы Лукас снова сел рядом с ней, как в тот раз, когда они возвращались из дома священника. Но он оставался на месте.

Наконец экипаж остановился возле скромного дома в ряду таких же домов.