– Мы так ничего и не выяснили в связи с вашим отцом, хотя она упоминала его…

– Оливия, с этим покончено! – ответил он мягко, но непреклонно. Ей захотелось поднять руки и зажать ему рот, прежде чем случится неизбежное.

Она взмолилась:

– Но вы же понимаете, что это не…

Он поднял руку, призывая ее к молчанию.

– Все кончено. Мы больше не будем выслеживать приходских священников и вдов, даже для того, чтобы вы могли погоревать. Вам придется поискать другую цель в жизни. Вы не дура, Оливия, и наверняка понимаете, что ваши списки – не настоящий мир. Настоящий мир – то, что мы видели сегодня. Люди стараются как-то наладить жизнь, но только увязают глубже, делают ошибки и живут с ними.

Он глубоко вздохнул и повернулся к окошку.

– Я больше не хочу ничего слышать о прошлом! Я привык иметь дело с людьми, которые понимают, что делают, и понимают, какую цену им приходится платить. Вот где честная игра. А сейчас… мы все равно что задавили котенка или посадили волка в овчарню. Каждый сделанный нами шаг чреват последствиями. Судя по всему, даже наш визит к миссис Элдрич способен причинить ей вред… Мы в последний раз играем в сыщиков с Боу-стрит!

– Но что мне сказать миссис Пейтон?

– Разумеется, ничего!

Она понимала, что спорить с ним бессмысленно, но ей хотелось… нет, ей нужно было, чтобы он ее понял.

– Как я могу допустить, чтобы она и дальше думала, будто Генри умер в объятиях куртизанки? Вы не понимаете… ложь сделала Генри чужим в собственной семье. Его близкие не просто лишились отца и мужа… они как будто потеряли его дважды. Обстоятельства его смерти заставили их усомниться не только в своем будущем, но и в прошлом и настоящем…

– Вы искренне полагаете, что правда лучше Марши Пендл? Вы предпочли бы узнать, что у вашего мужа был роман с женщиной, которую он любил двадцать лет назад и с которой много лет тайно встречался? И которая была ему настолько небезразлична, что он переменил свою жизнь, чтобы быть ближе к ней?

Он снова оказался прав. Мэри будет страдать, если узнает, что у мужа была не просто интрижка с куртизанкой, а отношения более глубокие, чем те, что связывали их с мужем почти тридцать лет. Лукас верно говорит: самое лучшее – остановиться, пока она не причинила близким еще больше вреда. Ее мечты спасти Генри оказались… всего лишь мечтами.

– Оливия, все кончено. Понимаете?

– Понимаю.

«Я понимаю, что у тебя со мной все кончено, но не хочу, чтобы ты уходил. Я знаю, что рано или поздно ты уйдешь, только, пожалуйста, не сегодня…»

Хорошо, что она перестала дрожать. Зато внутри ее расползался беспросветный мрак. Она выпрямилась, беспомощная и испуганная. Она боялась не его, а пропасти, которая разрасталась между ними. Лукас был прав с самого начала, когда с отвращением отнесся к тому, чем они занимались. Теперь он ее презирает – и поделом ей! Скоро он уйдет, и не так, как в прошлый раз, когда он боялся самого себя. Ему не понравилось то, что он увидел в них обоих. И здесь она ничего не может поделать.

Оливия жадно смотрела на его чеканный профиль. Складки у губ проступили резче. Он говорил хладнокровно, но теперь, когда он уже не прикасался к ней, она заметила, как он снова начал надавливать на костяшки пальцев. Он совсем не спокоен!

Словно подтверждая ее догадку, он провел рукой по волосам и глубоко вздохнул. Она сидела молча, но ей ужасно хотелось дотронуться до него, чтобы хоть чуть-чуть помочь ему сбросить напряжение. Она крепко сцепила руки, так хотелось ей поправить ему растрепанную шевелюру. Оливия прекрасно помнила, как в прошлый раз, когда он ее поцеловал, она поддалась искушению и зарылась пальцами в его волосы, такие мягкие и шелковистые… Она вздрогнула и, не думая, придвинулась ближе и зажала его руку между своими.

– Осторожно, Оливия! На сегодня я израсходовал все свои запасы благородства. Не искушайте меня.

– Я не знаю, что еще делать.

Он снова вздохнул. Она ждала, что он отстранится, но его вторая рука накрыла ее руку.

– Вам ничего не нужно делать.

– Нет, нужно! Я не знаю, как помешать вам уйти. Я еще не готова… И никогда не буду готова.

– Судя по всему, вы получили весьма… необычное воспитание. – Он покачал головой.

– Не оправдывайте меня.

Он отдернул руку, и Оливии с трудом удалось не уцепиться за нее. Однако Лукас просто снял перчатку и перевернул ее руку ладонью вверх. Заметив чернильное пятно у нее на указательном пальце, он провел по нему своим, и волна жара обдала ее снизу вверх; ей даже показалось, что кровь у нее зашипела. Потом ее затрясло от холода; к горлу подступил ком. Ей с трудом удавалось не стиснуть ноги, потому что волна жара хлынула и туда.

– Ваши пальцы когда-нибудь бывают не в чернилах? – спросил он.

Вопрос был невинным, но либо ее внутренний огонь, либо хрипотца в его голосе все перевернули у нее в голове. И все же она попыталась ответить.

– Редко. Только когда у меня заканчиваются чернила и приходится писать карандашом. Но вы не правы, если думаете, что все дается мне легко или что я не испытываю вины из-за своих поступков, – ответила она, пожалуй, чересчур пылко.

– Я понимаю. Не думаю, что вам что-то дается легко. Хотя так было бы гораздо лучше. Но вы, Оливия, – очень бескомпромиссная особа. Вы хотите, чтобы все работало, но не верите, что все будет делаться само по себе. Значит, в прошлом дела у вас шли по-настоящему плохо. Я рад, что вам стало чуточку легче, но, как вы только что поняли, этим ничего не исправишь. Во всяком случае, разумным способом. Поймите же, наконец: вы занимаетесь поисками, чтобы отложить мысли о том, куда двигаться дальше. Вы бежите, Оливия. Вот и все.

– Что ж, вы тоже бежите. Разве не этому посвящена вся ваша жизнь?

– Разница между нами в том, что я признаю свое бегство. Я не стараюсь облечь его в красивую оболочку, не утверждаю, будто ищу истину, справедливость, искупление – или прочую чушь.

– Вы правы. Я больше не буду…

Высвободившись, она поднесла его левую руку к своей щеке и провела губами по его ладони. Она действовала бездумно, но, как только ее губы коснулись его кожи, процесс захватил ее. Она замерла – и ей показалось, будто весь мир тоже замер.

– Оливия, я вас предупреждал! – глухо прорычал он.

Но поскольку она считала, что они сидят рядом в последний раз, она решила, что не позволит ему уйти, хотя бы без… она снова провела губами по его ладони; собственное дыхание согревало ей губы. Целуя ложбинку между большим и указательным пальцами, она почувствовала, как он дрогнул. Потом она коснулась ложбинки языком, провела вверх, к подушечке большого пальца, пробуя его на вкус. От него пахло мускусом, землей, жизнью… чем-то родным и знакомым с детства и вместе с тем совершенно новым.

– Оливия! Проклятие, так нельзя! Слушайте меня! – Он говорил грубо, но не отпрянул, даже наоборот: сложив пальцы вместе, провел подушечками по ее губам, отчего она затрепетала.

– Слушаю, – прошептала она.

Она улавливала напряжение в его руках, в его голосе. Она ощущала его каждой клеточкой своего тела. Тело велело ей действовать, пользоваться, брать, что хочется, и отдавать… Не думая, она взяла кончик его пальца в рот между зубами и легонько прикусила. Он застонал и выдернул руку, но только для того, чтобы схватить ее за плечи.

– Послушайте! Мы не можем этим заниматься, тем более здесь и сейчас.

– Где и когда? Вы сказали, что для вас все кончено. Другого времени не будет.

Она понятия не имела, что ее подталкивало – дерзость или страх. Она знала одно: она не хочет, чтобы он уходил. И дело давно уже не связано ни с Генри Пейтоном, ни с его отцом. Все дело в нем самом… Оливии стало страшно. Полуобернувшись, она привстала на колено, схватила его за лацкан пальто и запрокинула голову, подставляя ему губы.

Он схватил ее за руки выше локтей, как будто желая ее успокоить. Однако она чувствовала, как часто он дышит, как дрожат его пальцы у нее на предплечьях. Его губы были твердыми, гладкими; она словно скользила по полированному и нагретому солнцем мрамору. Она проверяла их податливость и напоминала себе, каким чудесным был их прошлый поцелуй, как он затянулся и как с тех пор не давал ей покоя. Невозможно было даже думать о том, что он уйдет. Что сейчас они вместе в последний раз.

«Не думай, Оливия! Начнешь думать – и он уйдет».

Ее ладони скользнули ему под галстук; пальцам не терпелось дотронуться до его кожи. Что на нее нашло? Приоткрыв рот, она коснулась его губ кончиком языка, провела по ним, словно пробуя их на вкус. Она ласкала пальцами его шею и затылок, и все внутри расширялось и согревалось.

– Оливия! – хрипло прошептал он, и одна его рука обхватила ее затылок. Она почувствовала, в каком он страшном напряжении, какие силы борются в нем; впервые она поверила в то, что он не шутит.

Он в самом деле желает ее.

– Да, – прошептала она, прижимаясь к нему.

Его рука обвила ее талию; он притянул ее к себе, и она почувствовала, как по всему его телу пробежала дрожь. Она поняла, что все его силы уходят на борьбу с самим собой. Она выгнулась, подставляя ему себя. Пальцы словно сами по себе перебирали шелковистые пряди – его черные, как вороново крыло, волосы оказались гораздо мягче, чем она думала. Он был весь соткан из противоречий, напряжения и губительного соблазна…

– Лукас, поцелуй меня еще раз.

Наконец он повиновался. Он целовал ее страстно, и ее робкие ласки перешли в жадное исследование. Его губы обжигали, руки воспламеняли каждый кусочек ее тела, и она поняла, что пропала. Ей очень хотелось раздеться, а когда он приподнял ее и усадил на себя верхом, она выгнула спину, стараясь теснее прижаться к нему, вплавиться в него всем телом. Он жадно целовал и покусывал ее губы. Его дыхание охлаждало и одновременно воспламеняло чувствительную плоть. Она застонала и глубже зарылась ему в волосы, умоляя его не останавливаться.

Экипаж повернул за угол и качнулся; ее швырнуло на него; он сжал ее ягодицы, прижимая ее к выпуклости, которая давала представление о силе его страсти. Конечно, ей недоставало опыта, но она знала, что означает эта жаркая выпуклость. Она вспомнила, как Бертрам обнимал ее, тоже прижимаясь бедрами. В такие минуты он краснел и часто дышал. Ей не слишком нравилось его возбуждение; оно не сочеталось с ее мечтами о нежных поцелуях. Зато теперь этот верный признак мужского желания еще больше распалял ее. Ей хотелось снова ощутить его страсть, хотелось прижиматься к нему голым телом, обладать им…