Лара Темпл - Роковой поцелуй

Впервые за много лет он позволил себе роскошь подумать о будущем. Не только о любви и желании, которые владели им последние несколько недель, после того, как он познакомился с Оливией, но и о совместном счастье.

На пороге в ее кабинет он резко остановился. Пустая Стена Догадок напомнила ему открытую рану. Она сняла все свои списки, и комната сразу опустела. О ее замыслах напоминали лишь следы от булавок. И одна из пестрых шалей «мадам Булгари» по-прежнему висела на спинке стула.

Он подошел к столу, взял шаль, погладил ее. В углу стоял новый сундук, а на столе лежали аккуратные стопки документов и списки, снятые со стены. У деревянной шкатулки, которую она купила для него, она положила кусок оберточной бумаги. На него она сложила оставшиеся карандаши и разноцветные веревочки из ее паутины.

Он рассматривал все, что лежало на столе. Как ни странно, ему недоставало ее стены – загадочной, вызывающей, требующей ответов. Стена Догадок напоминала ему мысли самой Оливии. Лукас улыбнулся. Ей не понравится такое сравнение. А может, и понравится.

Со вздохом он посмотрел на часы. Он скучал по тишине первых дней на Спиннер-стрит. Надо было ценить то, что было… Как только позволят приличия, он женится на ней и увезет ее в такое место, где они смогут сколько угодно быть вдвоем. Он увезет ее в тепло, где она сможет подставить лицо солнцу. Куда-нибудь…

Все мысли улетучились, когда его взгляд упал на листок, лежащий наверху стопки.

«Лорд Синклер. Черты характера».

Он прочел то, что она написала:

«Надменный.

Властный.

Чрезмерно самоуверенный.

Эгоистичный.

Красив и прекрасно о том знает.

Думает только о себе.

Его нужно задабривать и вести.

Наживка – любопытство?»

Лукас поспешил перевернуть листки, пока «наживка любопытства» не заставила его читать дальше. Ему показалось, что бумаги жгут ему ладонь. В верхней стопке было по меньшей мере пять листов бумаги. Какие еще его недостатки она успела подметить?

Разумеется, он не имеет никакого права судить ее. Она может и будет думать о нем все, что хочет.

Нижний лист из стопки прилип к ладони. Лукас снял его, и лист упал на столешницу записью вверх. На нем оказалось всего четыре слова: «…он растерян и печален».

Он прочитал эти слова, и сердце у него запрыгало так, словно он только что боксировал с чемпионом Англии. Все правда! Как и всегда, она беспощадно точно определила его характер, извлекла суть… и воспользовалась им в своих целях.

Какое это имеет значение? Абсолютно никакого. Почему же ему так больно?

Чего он ожидал? Панегириков? Восхищения? Девичьих признаний?

Идиот!

Оливия никогда не скрывала, чего хочет от него. Да, ее к нему влекло, да она ничего и не скрывала. Для такой страстной натуры, как она, физическое влечение – мощный стимул. И ведь он в самом деле оказался ей полезен! Настолько полезен, что «растерянностью и печалью» можно было пренебречь. Она воспользовалась всем, что узнала о нем, для достижения своей цели, и вела его, как быка на веревке.

Да, Оливию непременно стоит познакомить с дядей Освальдом, мастером манипуляций. Они – два сапога пара. Оливия очень старательно перечислила все его недостатки. Лукас никогда не считал себя наивным, но оказался таким же простофилей, как его отец; он слепо брел за ней, раскрыв перед ней свои недостатки, потому что хотел, чтобы и она доверилась ему.

Он считал ее непроницаемой, но, оказывается, не знал и половины всего…

Его отвлек стук в дверь.

– Милорд, миссис Джонс прислала печенье, – сказал Джем, ставя блюдо на стол. Как ни странно, от соблазнительного запаха раздражение Лукаса лишь усилилось.

– Джем, несите назад. Я скоро ухожу.

Ответ Джема заглушил стук в дверь, и Лукас направился к черному ходу, но недостаточно быстро. Джем уже отпер парадную дверь. В дом вошли Оливия и леди Фелпс. Увидев жениха, Оливия порозовела от удовольствия и заулыбалась. Она подошла ближе – и ее улыбка угасла, как свеча, брошенная в лужу.

– Лукас! Что случилось? – спросила она.

– Ничего, – с трудом ответил он. – Я не могу остаться.

– Лукас…

– Поговорим позже.

Леди Фелпс и Джем прошли мимо, когда он направился к входной двери, но Оливия схватила его за плечо.

– Лукас! Я же вижу: что-то случилось! Что? Расскажи!

– С твоими поисками это никак не связано, если это тебя заботит.

– Нет, меня заботит другое. Что-нибудь случилось? С твоим братом или сестрой?

– Нет. Мы с тобой поговорим позже.

Она встала между ним и дверью.

– Ты сердишься на меня.

– Не сержусь.

Она схватила его за лацканы пальто; если бы миссис Таббс видела, как она их смяла, у нее наверняка участилось бы сердцебиение. Оливия пытливо заглянула ему в глаза.

– Не понимаю. Что я сделала?

Он пытался отцепить ее руки от своего пальто. Ему так хотелось прижать ее к двери и зацеловать до потери сознания!

– Ничего. Ты не сделала ничего, кроме того, что была честной, как всегда. Думаю, честность переоценивают. И все же быть честным лучше, чем иметь все те качества, которые ты приписала мне в своем очаровательном перечне.

Он попытался убрать ее с дороги, но она не сходила с места. Потом она взглянула на стол, и глаза у нее стали огромными: она поняла. Она так внезапно и так густо покраснела, что он почувствовал, как внутри ее вскипает кровь.

– Мой список… – Она не спрашивала. – Ты прочел мой список?

– Я не читал. Он лежал на столе. Что-то попалось на глаза. Если непременно нужно меня унижать, предпочитаю, чтобы ты делала это напрямую, а не разбрасывала свои записки там, где их могут увидеть все.

– Я не… Это не… Ты не должен был это видеть…

– Да, я так и понял. Оливия, сейчас мне в самом деле не хочется разговаривать с тобой. И потом, тебе наверняка хватит ума не пытаться усмирить такого властного эгоиста, как я.

Она покачала головой с немного ошеломленным видом.

– Ты наверняка не прочел все до конца!

– Избавь меня хотя бы от этого недостатка. Как только я сообразил, что ты меня препарировала, я перевернул листки… Я и сам прекрасно знаю свои недостатки; мне не нужно, чтобы кто-то другой их перечислял. Оливия, познакомившись с тобой, я уже привык к тому, что меня постоянно втаптывают в грязь, но у всего есть пределы.

Она прижала ладони к щекам. Вид у нее был потрясенный и испуганный, как у ребенка, застигнутого на месте преступления. Он развернулся и зашагал к черному ходу, но она схватила его за руку.

– Лукас, прошу тебя! Я начала составлять свой… список в первый день, когда ты сюда пришел. Тогда я еще не знала тебя! Но ты не прочел всего… – Она раскраснелась и выглядела несчастной, отчего ему стало только хуже.

Видимо, она составила длинный список оскорблений, раз чувствует себя такой виноватой. Неужели она в самом деле так плохо думает о нем?

– И там вовсе не одни лишь недостатки, – тихо и приглушенно продолжала Оливия.

– Спасибо и на том. Наверное, ты не преминула отметить, что я могу быть полезен и способен выполнять кое-какие поручения.

– Лукас…

– Наверное, мне стоит извиниться за то, что я навязал тебе свою высокомерную, самовлюбленную и упрямую натуру, но, если ты считаешь меня таким неприятным, достаточно одного твоего слова, и я уеду. Или, может, ты боишься, что я пропаду без твоего руководства?

– Лукас, послушай меня!

– Ну уж нет. С меня хватит.

– Лукас, я люблю тебя…

Она шагнула вперед, умоляюще глядя на него и протянув руку, и при виде такой откровенной манипуляции в нем вскипели такие гнев и боль, что он начал действовать до того, как подумал. Он взял ее за руку, обхватив второй рукой ее затылок, и притиснул ее к себе.

Первое прикосновение к ее губам причинило ему боль; ему показалось, будто в его плоть врезается льдышка. Как в то время, когда его столкнули за борт в Балтийском море.

Она прижалась к нему всем телом, как будто чувствовала, что он погружается в холод, и пыталась оживить его. Иногда замерзших солдат отогревали теплом человеческого тела… Он невольно льнул к этому теплу. К ее страсти. Что бы она о нем ни думала, свою страсть она отрицать не может.

Он почувствовал, как что-то внутри разбилось. Он как будто наблюдал, как сплошной ледяной покров Балтики прорезают трещины. Тонкая белая линия, изгибаясь под разными углами, расползается, и наверх просачивается темная вода. Он едва не произнес это вслух, прежде чем остановился.

«Я доверял тебе… У меня появилась надежда…»

– Оливия, убирайся к дьяволу.

Он развернулся и ушел.

– Достопочтенный Чарльз Синклер, – объявил Поттл и посторонился, пропуская Чеза.

Как в тот раз в Опере, Оливия не могла не отметить, как он похож на Лукаса; они казались близнецами, а не просто братьями, несмотря на разный цвет глаз и волос. Была знакома холодность взгляда Чеза; а может, она просто привыкла к выражению лица Лукаса и умела разглядеть за каменным фасадом работу сложного механизма.

– Мистер Синклер, благодарю за то, что пришли.

– Не смог устоять. Поразительно, что вы заставили Джема меня разыскать; клан Таббсов обычно хранит верность Синклерам.

– Когда нужно, я умею быть убедительной. Где Лукас? Джем говорит, что он уехал из Лондона.

– Мисс Силвердейл, мой брат сам себе хозяин. С чего вы взяли, что я знаю, где он?

– Мистер Синклер, я буду крайне удивлена, если вы этого не знаете.

– Даже если знаю, почему вы решили, что я вам скажу?

– Потому что, как бы сейчас Лукас меня ни ненавидел, он еще считает себя моим женихом и вряд ли одобрит мое поведение, если я наделаю глупостей у него за спиной. Если он узнает, что вы были в курсе моих планов, но никак мне не помешали, он разозлится на вас.

– Знаете, перед тем, как бросаться в наступление, обычно принято долго вежливо просить… Какие именно действия вы сейчас обдумываете?