Я узнаю технику, несколько раз бывала в подобных местах. Хотя на моем теле нет ни единой татуировки.

Однако никто не спешит давать разъяснения.

Чертков выводит меня в самый центр комнаты, прямо к кушетке, освещенной яркими лампами. Оказавшись под прицелом такого количества света, я невольно зажмуриваю глаза.

Он сдирает платье, спускает до талии, еще ниже. Никак не реагирует на мой тихий вскрик. Укладывает меня на твердую поверхность. На живот. Опускает наряд еще ниже. Теперь только зад прикрыт. Да и то слабо.

Ослепленная, лишенная точки опоры, я впадаю в панику.

– Нет, что ты делаешь.

Я протестую, вырываюсь, пытаюсь подняться.

– Лежать, – рявкает Чертков.

И я невольно обмякаю.

– Ты будешь лежать и терпеть столько, сколько потребуется, – сообщает он. – Как хорошая девочка. Или я поступлю с тобой, как с плохой. Прикреплю к одному из тех увлекательных устройств, и здоровенные резиновые болты разработают тебя так, что ведро без проблем войдет.

Я не шевелюсь.

– Сообразительная детка.

Я не вижу его, но я знаю, что он улыбается.

– Приступай.

Это уже не мне.

Стрекотание тату-машинки нарушает тишину. Я вздрагиваю. Заранее.

Но пока инструмент просто проверяют.

– Здесь и здесь.

Пальцы Черткова скользят по моей спине. Рисуют линии внизу.

Меня подготавливают, кожу протирают, обрабатывают чем-то. В районе поясницы ощущается легкий холодок.

А потом вновь слышится стрекотание механизма, следом за звуком приходит жгучая боль.

Первый укол. Еще и еще. Жало не ведает усталости, врезается в плоть.

И я опять не могу сложить два и два. Я не сразу понимаю в чем суть. Я в ступоре, мозг полностью парализован.

Во мне бьется единственная мысль: «Только не это. Только не так. Только не приковывай к той ужасной машине».

Я фокусирую внимание не на том, на чем надо.

– Что ты делаешь, – вдруг шепчу срывающимся голосом. – Что ты хочешь на мне вырезать.

Чертков гладит меня по голове.

– Не вырезать. Вытатуировать.

– Что, – давлюсь истерикой. – Что?

– Сюрприз, – он смеется.

И меня накрывает волна.

Кроваво-красная.

Я чувствую ее вкус. Я ощущаю ее пульсацию. Я вижу невидимый узор. Повсюду. Реальность сжимается до размеров единственной точки. Бьется внутри, грозит переломить хребет.

Я давно ничего не принимаю. Я чиста. Но мозг все помнит.

Время устремляется назад, покадровая перемотка.

Я вновь попадаю туда. В свой личный ад. В момент, который заклинило на подкорке, точно старый кассетный магнитофон зажевал пленку.

До боли знакомая мелодия. Нож врезается в спину. Медленно, невыносимо медленно.

Я не могу закричать. Я не могу заговорить. Я заключена там навечно.

Вкус земли на моем языке сливается со вкусом моей собственной крови. Я переживаю этот бесконечный миг снова и снова.

Я дрожу. Мелко-мелко. Я покрываюсь ледяной испариной. Задыхаюсь.

Я понимаю, что со мной происходит, но я ничего не сумею с этим поделать. Плата за ошибки прошлого настигает неожиданно. Всякий раз как впервые. Последствия моих глупостей настигают, будто ураган, крушат и выворачивают наизнанку.

– Какого хр…на?!

Кто-то встряхивает меня. Опять. И опять. Трясет, как будто хочет вытряхнуть душу.

– Катерина.

Оплеуха. Еще одна оплеуха.

– Катерина, мать твою, Олеговна.

Красная пелена отступает, и я вижу то единственное, что желаю видеть всегда. Глаза, цепляющие мое нутро за живое. Глаза, в которых небо пожирает тьма.

– Черт, – шепчу я. – Черт-ков.

Я улыбаюсь и тянусь к нему.

– Сколько ты в завязке? – мрачно спрашивает он.

– Не понимаю… о чем ты?

– Сука, – бьет меня по лицу так, будто хочет снести голову с плеч. – Сколько?

Я сплевываю кровь и криво усмехаюсь:

– Тебе не насрать?

– Что употребляла? – допрос продолжается. – ЛСД?

– Все!

– Ну тогда понятно, – стучит кулаком по затылку. – Мозги спеклись.

– Это просто флешбэк. Иногда накрывает.

Даже если ты попробовал наркотики только раз, не исключено, что психика не выдержит. Ты не способен это никак контролировать. Флэшбек может накрыть в любое мгновение. Ты больше ничего не применяешь, но эффект не исчезает до конца, проявляется в самых неподходящих местах, в самых неудобных моментах. За рулем. На вечеринке. Во время важного совещания. Где угодно. Тебя просто накрывает и все. Ты чувствуешь цвет на вкус. Мир вокруг неотвратимо меняется. Ты попадаешь в ловушку, из которой не выкарабкаться на поверхность.

Я уже давно подобного не испытывала. И вот опять.

Я не слишком стеснительна и не испытываю стыда за свои поступки, но меньше всего на свете я бы хотела обнажать перед Чертковым эту часть своей жизни.


Я стою перед ним на коленях, на кушетке. Татуировщик куда-то исчез. Здесь только мы и ослепительное пятно света.

Его руки касаются моих рук, разворачивают, проверяя сгибы локтей. Как будто там могли остаться следы прошлых преступлений.

Я посмеиваюсь, почти не замечая боли.

– Можно подумать ты таким не баловался. Не волнуйся. Я не заразная. Я не принимаю ничего уже много лет.

Его пальцы перебирают мои волосы.

– Наркоманка.

Он склоняется надо мной.

– Конченная.

Моя жажда настолько сильна, что внутри все печет.

Пожалуйста, поцелуй меня.

Чертков обводит мои губы большим пальцем, смотрит очень внимательно. А я не сдерживаю утробный стон.

Я так хочу.

Хочу до безумия.

– Твои губы не для поцелуев, – говорит он.

Эта фраза действует на меня как разряд электрошокера.

Чертков продолжает обводить мои губы большим пальцев, продолжает смотреть так, как будто готов сожрать с потрохаим. А я разом обмякаю, и даже не замечаю света вокруг, погружаюсь во мрак.

Я соскальзываю вниз, безвольно растягиваюсь на кушетке. Я позволяю делать с собой абсолютно все.

Он вызывает татуировщика, и пытка продолжается. Но я больше не чувствую ничего. Я просто не замечаю внешние раздражители. Внутри меня все разрывается от боли. Я не страдаю на физическом уровне. Мне плевать на то, что со мной делают. Я думаю о другом.

Мои губы не для поцелуев. А для чего? Для того чтобы трахать? Кто я для него? Кусок мяса?

Я думаю о том, почему мне так мучительно хочется его поцеловать, и не обнаруживаю ни единого адекватного объяснения.

Я не знаю, как долго длится процесс нанесения тату. Но Чертков не отходит от меня ни на секунду. Его пальцы поглаживают мою макушку, и хоть это и безумие, я не могу ненавидеть его сейчас. Не могу презирать. Я даже разозлиться на него не могу. Я не хочу, чтобы он меня отпускал. Не хочу, чтобы уходил. Даже если он относится ко мне как к мусору, я не хочу разрывать наш тесный контакт.

Мою поясницу снова чем-то обрабатывают, потом слышится шелест пленки, которой меня обматывают, чтобы защитить поврежденную кожу. Кажется, все готово.

– Что там? – спрашиваю тихо.

– Увидишь.

Чертков поправляет мое платье, помогает мне подняться.

Я с трудом держусь на ногах, на этих сумасшедших каблуках. Ощущение словно у меня температура под сорок.

Он ведет меня за собой, поддерживая за талию, и я думаю – а что если бы все сложилось иначе?

Если бы я была хорошей и скромной, тихоней. Если бы никогда в жизни не принимала наркотики. Если бы родилась в простой семье.

Эти мысли настолько абсурдны, что я истерично хихикаю.

– Развеселилась, – хмуро заключает Чертков.

– А чего горевать?

Мы заходим в кабинет. Он усаживается за рабочий стол, начинает разбирать и подписывать какие-то бумаги. Я занимаю кресло в стороне, присаживаюсь боком. Спиной облокачиваюсь на один подлокотник, ноги забрасываю на другой.

Я не привыкла быть в роли жертвы. Я понимаю, что давно пора переломить ход игры. Но обычно трезвый разум целиком затуманен. Я не управляю собственными эмоциями. Я отвыкла, я забыла как это – чувствовать – а теперь заново привыкаю.

Я надеюсь, что справлюсь.

Надеюсь? Дьявол! Я должна быть уверена.

Дверь открывается настежь, и в комнату заходит колоритная компания.

Женщина лет сорока в сверкающем черном корсете и обтягивающих кожаных штанах ведет на поводке двух голых девиц. Их шеи украшают ошейники с позолоченными шипами. Соски проколоты, а к пирсингу прикреплены небольшие грузики, оттягивающие грудь вниз, от них тянутся тонкие цепи, также прикрепленные к ошейнику. Когда девушки на четвереньках ползут дальше, я вижу, что попу каждой из них венчает миниатюрный пушистый хвостик.

Мой рот невольно кривится в нервной улыбке. Это не худшее из того, что мне довелось повидать. Особенно сегодня. Но вызывает стойкое отвращение.

– Поживее, шавки.

Женщина грубо подгоняет своих рабынь.

– Что же ты пришел и не поздоровался?

Тембр ее властного голоса резко меняется, когда она обращается к Черткову. Теперь дама буквально мурлычет. Она подходит к столу, склоняется, выставляя напоказ соблазнительную грудь. У нее отличная фигура, не могу отрицать.

– Обслужите господина, ленивые сучки, – холодно приказывает она.

И девицы сразу начинают тереться о ноги Черткова, льнут к его паху.

– Стоп.

Ответная реакция не заставляет себя долго ждать. Он резко поднимается и отталкивает от себя настырных девушек, которые тут же жмутся к полу и униженно скулят.

Неужели я так мерзко выгляжу, когда трясусь от страха? Вот дерьмо.

– Я не заказывал обслуживание в номер, – говорит Чертков. – Проваливай и этих следом за собой забирай.

– Здесь так дела не делаются, – она щурится, качает головой. – Это против правил.

– Значит, пора поменять правила.

– Ты должен вступить в права собственности. Тебя здесь терпят только благодаря моему авторитету.

Похоже, эти «тематики» совсем без тормозов. Или только она такая отмороженная? Не уверена, что многие хотят рисковать, идя против воли Черткова. Вряд ли кому-то