– Выкладывай.

– Она сказала, что упала.

– Вот тебе и ответ.

Я хочу закрыть тему, поэтому демонстративно киваю на дверь.

– Макс, послушай, – он никак не уймется. – Нельзя так. Я никогда раньше не замечал за тобой такого поведения. Одно дело мужиков дубасить, и совсем другое издеваться над девушкой.

– Эта девушка хуже любого мужика, – бросаю с презрением. – И не тебе судить о моих поступках. Спасибо за консультацию. Свободен.

– Я не настаиваю. Просто подумай над моими словами. Она нестабильна, а тут еще твое отношение.

– Ден, тебе пора, – хлопаю его по плечу. – Жена ждет.

– Это неправильно, Макс.

– Как и весь наш мир. Холодный и жестокий. Но что поделать?

Мне приходится выставить его из квартиры практически насильно. Лучше так, чем продолжить беседу и в итоге набить ему морду.

Я захожу в комнату Князевой.

Моя подопечная посвежела, выглядит гораздо бодрее, уже не похожа на живой труп, не впадает в состояние близкое к обмороку.

И румянец появился, и глаза блестят.

Она вздрагивает и отворачивается, избегает зрительного контакта.

Надо же, прямо невинная жертва.

Я стою, опираясь о дверной косяк. Сверлю ее взглядом.

Да что за…

Мне хочется обнять Князеву. Прижать крепко-крепко. Не отпускать, не отдавать никому. Даже этой дурацкой простуде.

Она закашливается, и я могу наблюдать, как нервно дергается ее грудь, как соски нежно-розовые просвечиваются сквозь ткань моей белой рубашки.

Ей идет. В моей одежде она смотрится намного лучше, чем в своем белье.

Князева скрещивает руки, будто пытается прикрыться или защититься. Ее рот приоткрыт. Очень соблазнительно.

Но ее губы не для поцелуев.

Такие пухлые, чувственные, манящие. Ими только сосать. Мой член. Их бы только трахать. Заляпывать спермой.

Я повторяю это снова.

Но сколько надо повторить, чтобы действительно в это поверить?

Как сильно я хотел ее поцеловать. Тогда. В клубе. И потом, когда ей делали татуировку. Еще сильнее. А как она тянулась, как льнула.

Я и сейчас хочу.

Дьявольское искушение явно не рассчитано на мое терпение.

Я подхожу к ней, трогаю лоб ладонью. Холодный. Видимо, теперь моя очередь гореть.

– Почему не позвонила? Раз было хр…ново.

Она содрогается, потом начинает мелко дрожать.

– Что опять? – беру ее за подбородок, заставляю развернуться, встретить мой взгляд.

– Н-ничего.

Я до сих пор не могу понять, ломает она комедию или нет. Пусть простуда настоящая, но вот остальное – как с этим быть? Я не доверяю ей ни на миг. Особенно когда она столь глубоко проникает внутрь меня.

– Боишься, – решаю принять все за чистую монету. – Чего?

Ее чертовы губы дрожат.

– Я не стану наказывать тебя просто так. Не дергайся. Если будешь хорошо себя вести, выполнять приказы, мы гораздо лучше поладим.

Я лгу.

Мы не поладим. Никогда.

Но мне стоит относиться к ней мягче. Хотя бы на протяжении некоторого времени. Пусть расслабится, привыкнет.

Я нанесу удар, когда она меньше всего будет ожидать.

– Завтра твоего отца переведут в самую лучшую тюрьму страны. Там отличные условия. Это не свобода, но это куда приятнее нынешнего положения.

Тут я выдаю правду.

Тюрьма просто отличная. И оттуда не сбежать.

– А дальше – посмотрим, – я улыбаюсь.

Пора придумать новый план. Пострашнее прежнего.


Глава 11


На свете нет ничего хуже жалости. Тихой, скорбной, наполненной пафосной горечью. Чего стоят все эти сочувствующие улыбки, понимающие взгляды и дежурные фразы, затертые до дыр.

Пусть ненавидят. Пусть презирают. Проклинают. Обсуждают на каждом углу. Осуждают. Вставляют палки в колеса. Пусть хоть лопнут от зависти и злобы. Пусть подавятся своим собственным ядом.

Лишь бы только не жалели, не выражали сочувствие, в котором я не нуждаюсь.

Может кому-то привычно и уютно получать всю эту показную заботу. Мне – нет. Я не из тех, кто причитает, сетуя на судьбу. Я собираю волю в кулак и двигаюсь вперед. Я пройду сквозь пламя. Сквозь лед. Но я не согнусь.

Мне не нужен никто. Никогда. Я самостоятельная боевая единица. Я справлюсь со всем. Одна. Единолично.

Я уже не раз проходила через жернова этой мельницы.

Но сегодня мне приходится играть в ничтожество, чтобы выжить. Я рада простуде, рада температуре. Я даже рада несдержанности Черткова. Тому, как он порвал меня. Так проще войти в роль.

Я лежу на полу, истекая кровью. Я не шевелюсь. Отдыхаю, проникаюсь новым образом. Я должна сама себе поверить. Маленькая и несчастная девочка попала в лапы жестокого зверя. Я раз за разом прокручиваю в голове сцены, того, что он со мной вытворял. Как и куда трахал, как заставлял вылизывать член, как кончал на лицо. Я представляю свою татуировку в мельчайших деталях. Я думаю о том, что бы почувствовала, будь я действительно чиста и наивна. В какой бы ужас пришла. Да я бы сошла с ума.

Чертков не церемонится, использует меня словно резиновую куклу. Ставит в нужную позицию, потом имеет. Я проникаюсь этими мыслями настолько, что становится по-настоящему горько. Я смакую их часами. Поэтому когда мой враг возвращается, я уже готова.

Пустой взгляд, обмякшее тело. Я отвергаю реальность. Я где-то далеко. Не здесь. И он бесится.

Господи, как же мне радостно. Какая вкусная у него ярость. А гнев чего стоит. Лучшее из всех существующих лакомств. Чем больше он бесится, тем светлее на душе. Или темнее? Глубоко внутри я ликую и праздную победу.

Похоже, Чертков понимает, что перегнул. Он обеспокоен и встревожен. Его красивое лицо искажено.

Я не сбрасываю маску до последнего момента, даже когда он делает вид, что намерен меня оттрахать. Я не верю в его игру. Ему необходим отклик, живое сопротивление. Я ощущаю как у него пропадает желание. Физически. Член больше не таранит меня сзади.

Чертков может говорить что угодно, стращать, угрожать, но у него не встанет, пока я в таком состоянии. Униженная, поверженная, сломленная. Он не хочет жертву. Он жаждет видеть врага. Достойного соперника.

Что же, он получит желаемое. Но позже.

Я невинная овечка. Другого ему не светит. Пока я огрызаюсь и рвусь на волю, он увеличивает давление. Посмотрим, как среагирует на такую перемену.

Может я не выдержала и поехала мозгами? Пусть волнуется.

Я вижу, как вспыхивает жалость в глазах незнакомого парня, врача, и тошнота подкатывает к горлу. Но возражать я не могу. Только сдавленно всхлипываю.

Я послушно принимаю таблетки, жар спадает. Я откидываюсь на подушки, настраиваюсь на очередную встречу с Дьяволом, который покусился на мою черную душу.

Я стараюсь себя обуздать, но когда температура возвращается к нормальной отметке, мне тяжелее контролировать собственное влечение.

Я не знаю в чем моя проблема, но когда Чертков рядом, я обращаюсь в одержимую нимфоманку.

– Ты сказала Денису, что упала.

Чертков держит меня за подбородок, не позволяет отвернуться и явно ожидает ответа.

– Я бы ничего ему не говорила, но он постоянно спрашивал и…

– И как он тебе?

– В каком смысле?

– Нежный, ласковый, заботливый. Тебе такие нравятся?

Пальцы Черткова отпускают меня только на несколько мгновений, соскальзывают ниже и касаются груди. Едва дотрагиваются, потом сдавливают сосок сквозь ткань рубашки.

– Я не понимаю.

– Что же тут непонятного?

Он садится рядом, опирается на спинку кровати, подхватывает меня, усаживает к себе на колени.

– Может ты всю жизнь мечтала о добром и хорошем парне, а в итоге получила больного ублюдка, извращенца, который порвал твою сладкую задницу.

Он продолжает лениво ласкать мою грудь, перекатывает соски между пальцами, сжимает, пробуждая волны дрожи внутри.

– Что ты все молчишь?

Я с огромным трудом умудряюсь оставаться неподвижной, не отвечать на его провокации.

Я не возбуждаюсь ни от боли, ни от насилия. Но когда он касается меня, я готова на все, лишь бы не отпускал. Тело действует предательски, моментально капитулирует.

Почему? Да, он красив и притягателен, обладает сатанинским магнетизмом. Его сила и мощь завораживают. Но разве дело в этом? Просто во внешности? Я завожусь с пол оборота от любого его движения. От взгляда, от ухмылки. От того как он ходит, одевается, ест. Я смотрю на него и вижу оживший идеал. Но стоит ему произнести несколько слов, магия моментально испаряется.

– Я оценил твою покорность. А теперь хватит играть, выходи из роли.

Он обрушивает на меня ушат ледяной воды.

– Лживая сука, – шепчет на ухо, расстегивает рубашку, пуговицу за пуговицей. – Правда, надеялась меня этим зацепить?

Дрожь охватывает тело. Непроизвольно.

– Ну молодец. Почти удалось. Ты превосходная актриса. Распласталась на полу. Жалкая, безвольная. Ты любую слабость умеешь использовать с пользой.

– Я не… Я не играла. Мне было больно и…

– Не оправдывайся. Не порти впечатление.

Его рука ложится на живот, опускается ниже.

– Давай проверим, что ты чувствуешь на самом деле.

Пальцы медленно скользят туда, где скапливается жидкий огонь.

– Не надо!

Мои ладони накрывают руку Черткова, рефлекторно пытаются удержать от дальнейшего продвижения.

Он усмехается. Я не вижу этого, но ощущаю кожей. Мне не нужно оборачиваться, чтобы убедиться в очевидном.

Мы оба прекрасно понимаем, мои глупые попытки защититься, удержать его ни к чему не приведут. Он будет делать со мной все, что захочет. Ведь он гораздо сильнее, скрутит меня в момент.

Чертков забавляется. Не спешит продолжить. Его пальцы нарочито послушно застывают под моими пальцами. Мы оба понимаем, что он легко способен получить желаемое. Это только иллюзия контроля.

– Я сделаю все, – говорю прерывисто. – Пожалуйста.

– Я не сомневаюсь.