– Разве я спрашивал? Жду внизу.

Он разворачивается и уходит, а я не знаю, как справиться с истерикой.


– – -


Я начинаю понимать, что происходит, только когда мы приезжаем непосредственно на выставку. Достаточно увидеть имя художника – Евгений Бобырев. Я прекрасно знаю этого человека. Мы дружили в детстве, почти одногодки, он чуть старше. Наши родители вели общие дела, много общались. Мы отдыхали вместе, играли.

Да, это действительно выставка, а не очередной клуб, больше смахивающий на притон. Но лучше бы Чертков опять привел меня в «Вавилон» или даже в место похуже.

Что он задумал? Унизить меня на глазах у друга детства?

Хотя какая разница. Плевать я хотела на этого Бобырева, мы сто лет не общались. Несколько раз пересекались на каких-то мероприятиях. Он периодически отправлял мне приглашения на свои выставки, но я так и не посетила ни одной.

Чертков думает зацепить меня побольнее, только не рассчитал удар. Это все мимо, пройдет по касательной.

Или он и правда собирается приобрести картину?

Понятие «искусство» целиком и полностью диссонировало с образом Черткова. Я не представляла его в галерее. До сегодня.

Надо сказать, он и тут смотрелся гармонично. В конце концов, у него был не самый худший вид. Не слишком интеллигентный, но и не откровенно быдловатый. Если не учитывать грубые повадки.

То, как он двигался, как изучал окружающих. Настоящий хищник среди овец. Это сразу бросалось в глаза. Опасность, исходящая от него ощущалась на физическом уровне.

Здешняя публика была поспокойнее, чем контингент, среди которого мне доводилось лицезреть его прежде. И все-таки моей фантазии не хватало, чтобы представить, как Чертков покупает тут картину.

Я легко могла вообразить его с оружием. Длинные пальцы скользили бы по гладкой, безупречной стальной поверхности, сжимали бы резную рукоять. Или бы смыкались на револьвере. Сжимали бы охотничье ружье. Винтовку.

Но я не видела его в музее, изучающим произведения искусства.

Сейчас он двигался точно голодный зверь, присматривал себе добычу. Женщины оборачивались, провожали его заинтересованными взглядами. Они видели в нем лишь красивое животное, не ведали, какой жуткий монстр скрывается внутри, таится под столь привлекательным обличьем.

Впрочем, с некоторыми людьми он не был монстром. Например, с той девушкой в кафе. С ней он проявлял нежность и ласку.

При этих воспоминаниях сердце снова защемило… от раздражения. Так мне хотелось верить и объяснить смятение чувств.

Это действительно раздражает. И это обидно.

Уверена, ее бы он не трахал. Не посмел бы разложить прямо на полу, не заталкивал бы гигантский член в задницу. Не заставлял бы заглатывать по самые яйца. С ней он бы занимался любовью. Долго, трепетно. Ее он бы ласкал, целовал везде. Хотя кто знает, может он таким брезгует.

Но как он держал ее пальцы в кафе, как с ней говорил. Как с человеком. Как с достойной личностью.

А я для него… просто грязь. Мусор. Обычная шлюха.

Приличную девушку так не трахают. Что же – верно. Разве я приличная? Нет, ни капли. Я стерва, сука и тварь.

– Ты ничего не замечаешь? – вдруг спрашивает Чертков.

И я мгновенно напрягаюсь.

Что он опять затеял? Заранее готовлюсь к новой гадости с его стороны.

– Нет, – признаюсь честно. – А должна?

– Неужели действительно не понимаешь? Когда смотришь на эти картины, у тебя не возникает никаких ассоциаций?

Да не смотрю я на эти картины.

Я смотрю только на тебя, ублюдок.

Нервно закусываю губу, обвожу взглядом полотна.

Что я должна здесь заметить? Что тут такого необычного и примечательного?

– Я не специалист, – пожимаю плечами.

– Я тоже, – хмыкает. – Но ты, видать, совсем черствая.

Он всегда найдет повод нанести оскорбление.

– Ну, просвети, – бросаю ядовито. – Раскрой секрет. Или и дальше будешь играть в загадки?

– Как называется выставка?

– Богиня.

– Вот вам и ответ, Катерина Олеговна, – говорит с издевкой. – Кто у нас богиня? Только вы.

Я не сразу понимаю, о чем он. Очередная насмешка. Так мне сперва кажется. Но Чертков продолжает уже серьезнее:

– Может стиль абстрактный, но если приглядеться… неужели не видишь? Все картины посвящены одной женщине. На всех изображена единственная героиня. Разная и в то же время абсолютно одинаковая. Печальная. Страстная. Задумчивая. Мечтательная. Тут повсюду один человек.

– Хочешь сказать, он везде нарисовал меня? Абсурд полный. Зачем ему…

Я осекаюсь, наконец, разглядев картину напротив. Перевожу взгляд. Вижу соседнее полотно. Впервые вижу. По-настоящему.

– Этот кретин любит тебя. Непостижимо. Я и сам удивлен.

– Удивлен, что меня можно любить?

– А ты как будто обижена, – ухмыляется, притягивает за талию и шепчет: – Хочешь, чтобы я тебя любил? Чтобы все тебя обожали?

– Отпусти, – говорю неожиданно хрипло. – Ты душишь.

– Отвечай. Хочешь, чтобы я в ногах у тебя валялся и вымаливал подачки? Чтобы дрожал от желания овладеть этим восхитительным телом и не обращал никакого внимания на гниль внутри?

– Да! А ты бы и валялся, и на коленях бы ползал. Если бы только я захотела. Но меня тошнит, выворачивает от твоих прикосновений. Ни один мужчина не вызывает такого отвращения. Я рада, что ты оставил меня в покое и перестал насиловать. Все что угодно лучше, чем ощущать твой член внутри!

– Как приложила, – присвистывает.

И толкает меня за колонну, прямо напротив одной из картин. Прижимается сзади, накрывает живот ладонью, слегка поглаживает, опускаясь ниже.

– Значит, противно, – заключает с насмешкой. – Смотри не вырви, когда я доведу тебя до оргазма.

– Что… тут же люди. Что ты…

Он задирает платье, и в следующий момент его пальцы проникают в лоно.

Я забываю дышать, оглядываюсь вокруг. Здесь полно народу. Но к счастью нас пока никто не замечает, никто не приближается к колонне. Однако это может измениться в любой момент.

– Какая мокрая киска.

– Киска? – от дрожи у меня зуб на зуб не попадает.

– Тебе больше по нраву п…зда? П…зденка?

– Ничего, – я пробую вырваться, но и внимание привлекать не собираюсь. – Мне ничего из твоих фокусов не по нраву.

– Тише, детка. Я не отпущу тебя, пока ты не кончишь.

– Ты… ты же обещал!

– Я обещал не трахать.

– Ты сказал, что и пальцем не тронешь.

– Так может приласкать тебя языком?

От этого вопроса меня бросает то в жар, то в холод. Позвоночник выгибается, и я помимо воли прислоняюсь плотнее к Черткову.

– Хочешь, чтобы я тебя вылизал?

Его язык медленно обводит мочку уха, а пальцы вытворяют такое, что у меня слабеют колени.

– Не каждый мужчина умеет сделать женщине приятное. Как думаешь, я умею?

Мои щеки краснеют при одной мысли об этом.

– Не… не надо, – не узнаю свой голос.

– А хочешь оседлать меня? Если будешь хорошо себя вести, я разрешу тебе быть сверху. Трахнешь меня своей маленькой мокрой киской.

– Нет, – почти вскрикиваю.

Оборачиваюсь, вижу, что какой-то мужчина смотрит на нас, и мне становится дурно. Чертков ловит направление моего взгляда и тоже оборачивается. Незадачливый наблюдатель спешит исчезнуть.

Со стороны мы выглядим как влюбленная пара. Мужчина страстно и в то же время трепетно обнимает свою женщину. Но если приглядеться, уделить чуть больше внимания.

– Пожалуйста, я не хочу, чтобы нас кто-нибудь увидел.

– Тогда кончи быстрее, – намеренно медленно поглаживает клитор, дотрагивается до самых чувствительных точек. – Кончи для меня.

Я готова разрыдаться. От отчаяния, от жесточайшей неудовлетворенности, которая захлестывает все мое естество.

– Я тебя ненавижу, – срываюсь на шепот. – Ненавижу. Ненавижу.

– А что насчет твоей киски?

– Не называй так. Это… гадко.

Он покусывает мою шею и смеется, а его пальцы проникают внутрь, так глубоко, что у меня подкашиваются ноги.

– Киска, – его дыхание жжет кожу каленым железом. – У моей детки удивительно нежная и жаркая киска. Гладкая, влажная, упругая.

– Пре…крати.

– Ты меня совсем не хочешь. Тебя от меня тошнит, наизнанку выворачивает. Но чего жаждет твоя киска? Куда рвется по ночам?

– Пре…

Я больше не могу ничего вымолвить. Спазм за спазмом сотрясают тело. И мне приходится закусить губу до крови, чтобы не заорать в голос.

Я задыхаюсь от собственных стонов, которые безнадежно забиваются в горле.

– Твоя киска хочет на большой горячий член. На мой член.

Я молчу. Но влага струящаяся по таранящим меня пальцам является куда более красноречивым ответом. И дрожь, от которой сотрясается даже позвоночник. И судороги в низу живота.

– Тебе стоит только попросить.

– А потом? – спрашиваю тихо. – Что будет потом?

– Я дам тебе все, чего пожелаешь.

Чертков отпускает меня, поправляет мое платье, обводит зад ладонями, слегка сжимает.

– Но и сам возьму все, что захочу.

Он обещает рай. В аду. Он готов подарить запредельное наслаждение, но взамен требует абсолютное подчинение.

– Я буду делать с твоим телом все, что пожелаю. Я и так могу это делать. Однако предлагаю договор на более выгодных условиях.

Он жаждет додавить, принудить меня самой на все согласиться. Уступить минутной похоти, сдаться.

– Нет, – я не подарю ему настолько легкой победы.

– Жаль, – он усмехается. – Ведь мы обязательно к этому придем, только на худших условиях.

Я думаю о том, как причинить ему боль.

– Через неделю твоего отца выпустят на свободу. Под залог, разумеется. Но полагаю, пятьсот тысяч не слишком ударят по вашему карману.

– Шутишь? С теми обвинениями, которые ему предъявлены, никто и никогда…

– Я уже договорился с новым судьей.

– Ты лжешь.

– Зачем? – он обходит меня и останавливается напротив. – Я бы хотел организовать совместный ужин. Семейный. А в тюрьме это не слишком удобно.