Я продолжаю звать на помощь Андрея. Даже беззвучно. Даже когда мой рот полностью заполнен кровью и спермой. Даже когда нечем дышать, и это не от того, что очередной член загнали в глотку до предела, а от того, что… нечем. Ведь во мне просто ничего не осталось.

Я взываю к Андрею, потому как бог точно не слышит, и нужно зацепиться за любую соломинку, за все, что угодно. Ни отец, ни брат не спасут. Никто не спасет. Небеса слишком далеко отсюда. Вне зоны доступа.

Маврин руководит процессом, режиссирует и принимает активное участие. Говорит как меня положить, в какую позу поставить. Только старания напрасны. Я не даю им то, чего они так хотят. Я не ломаюсь.

Холодный пол. Тяжелые тела. Липкие, потные.

Меня тянут за волосы и укладывают на спину, сжимают челюсти так, что лицо немеет. Кто-то садится сверху, прямо на голову, загоняет член в горло. А кто-то раздвигает ноги, натирает низ живота, пытается возбудить, однако средство не работает.

– Сухая, – констатирует факт. – Что за дерьмо?

– Добавь еще.

– Шприц, – командует Маврин.

Мне делают укол, но эффекта все равно нет.

– Другие слетали с катушек, а эта как неживая.

– Помнишь ту рыжую? На прошлой недели. Она в момент раскраснелась, сама меня на спину завалила и скакала так, что чуть член не оторвала. Бешеная кобылка. Никак не могла насытиться. Даже жаль было убивать.

– Точно. А грудастая? Ну с пирсингом и вставными титьками.

– Такую хрен забудешь.

– Верно.

– Мой хрен всегда ее помнить будет. Сосала и причмокивала! Выдоила до капли…

– Да всех перло на трах!

– Кроме трупов.

Их смех отдается вибрацией в моем позвоночнике.

– Теперь понятно почему Князева засиделась в целках.

– И женишка под стать нашла.

– Даже я ее завести не в силах.

– Ладно ты. Я с ней импотентом стану. Резиновая вагина поприятнее будет.

– Тихо, – говорит Маврин.

И остальные моментально затыкаются.

– Если она сама не течет, то мы ее основательно смажем, – продолжает он. – Вы на тело посмотрите, я такого еще ни у одной модели не видел. Ноги? Идеальные. Грудь? Такую не хочется из рук выпускать, только жать и мять.

Маврин наглядно иллюстрирует свои слова. Устраивается между моих ног, лапает везде где пожелает, и поскольку никто не держит, я пробую заехать ему в челюсть.

– А как сопротивляется.

Он хватает меня за горло и бьет головой о пол.

Я почти отключаюсь. Реальность меркнет, расплывается, однако не ускользает, наоборот, держит, смыкает челюсти крепче.

– В нашем клубе уникальная гостья. Оцените по достоинству. Юная, свежая, нетронутая. Еще и дочь известного криминального авторитета. Угощайтесь, господа.

Добро пожаловать в ад.


– – -


Пока я рассказываю все это, Чертков хранит молчание. Не прерывает, не задает вопросов. Он даже не двигается. Не слышу ни звука шагов, ни шороха одежды.

Может ушел? Покинул комнату? Может ему надоело слушать?

Я не оборачиваюсь, лишь сильнее скрючиваюсь, сгибаюсь пополам, изливаю душу, извлекаю наружу то, что столь долго держала в собственной темноте.

Сперва голос дрожит, срывается, скупой текст моей истории перемежается со сдавленными всхлипами, но постепенно я обретаю спокойствие, уверенность.

Волнение спадает, эмоции отступают.

– Там повсюду были зеркала, яркий свет. Они заставляли меня смотреть. Это длилось очень долго, время потеряло смысл. Они не смогли изнасиловать меня сзади, зато все разорвали впереди. Смазка закончилась. Маврин пытался чем-то размять, растянуть, однако ничего не получалось, и он пришел в ярость, обезумел, схватил нож. Он добавил на мою спину еще несколько шрамов. Зарубок. Так он их называл. Я до сих пор помню, как сталь вспарывала плоть. Звук. Ощущения. Все это не покидает ни на миг. Да, я не думаю об этом постоянно, но это постоянно рядом. Внутри, на подкорке. Некоторые раны никогда не заживают.

Я перевожу дыхание.

Чертков безмолвен.

– Мой брат сразу заподозрил неладное, ему не понравилось, что я оставила телефон дома. Он набрал Андрея и когда понял, что у него отключен мобильный, забил тревогу. Подключил все связи, поставил город на уши. Андрея нигде не было, меня тоже. Кто-то сообщил, будто нас видели на заправке. Видеозаписи нашли, просмотрели, определили номер авто. Машина принадлежала одному из людей Маврина. Раскрутить нить дальше не составляло труда. Брат нашел этого человека и выбил нужную информацию, хоть тот оказался рядовой шестеркой, на след вывел.

Я опять делаю паузу.

Тишина.

Кажется, будто исповедуюсь каменной стене.

– Меня нашли на заброшенном строительном участке. В яме, в земле. Им было лень закапывать полностью, поэтому… повезло. Да, видимо мне действительно повезло. Других девушек закапывали лучше. Их тела тоже там обнаружили. Выжила только я. Выжила и отделалась легким испугом.

Из горла вырывается гортанный смешок.

– Перелом челюсти. Перелом носа. Сломанные ребра. Множественные переломы рук и ног. Меня собирали по кускам, склеивали и зашивали.

Я снова замолкаю.

Тяжелый звук собственного дыхания оглушает, а дыхания Черткова не слышу. Совсем, вообще, как будто его тут нет.

– Я не знаю, зачем они это сделали. Зачем собирали, зачем лечили. Почему не добили, почему не пристрелили. Я просила брата. Я умоляла, чтобы он прекратил все это раз и навсегда. Я так хотела умереть. До конца. Я уже была мертва. Пустая оболочка. Отец полностью от всего отстранился. Не мог простить, я же его не послушалась, встречалась с Андреем, планировала свадьбу. Дура. И самое ужасное… я ведь любила. Я правда очень сильно любила Андрея. Я это там поняла. Пока те твари рвали тело на части, он оставался самым светлым воспоминанием. Я за него держалась, за мысли о нем. Больше не за что было ухватиться. Я до последнего верила, надеялась. Я думала, Маврин врал, специально так сказал. Но нет, все по-честному. Андрей ушел. Просто взял и ушел. Его не избивали, не запугивали, ничего такого.

– Откуда, – голос Черткова звучит неожиданно глухо, будто с того света. – Откуда ты знаешь?

– Он сам признался.

Я опять срываюсь.

Губы дрожат, слезы струятся по щекам.

– Я пришла к нему на выпускной. Тайно. Там устроили что-то вроде маскарада. Никто не должен был меня увидеть, семья скрывала происшедшее ото всех, Маврину не стоило знать, что я выжила. И я пришла туда. Других не видела. Ну тех, которые… их не было, вроде бы. Хотя я только на Андрея и смотрела, поманила пальцем, он улыбнулся. Он меня узнал, даже в маске, в непривычном образе. Наверное, что-то было между нами. Связь. Магия. Он обрадовался. Очень. Обнял. И в тот момент я даже забыла о чужих руках, о руках, что меня за горло держали, по всему телу ползали, мяли и жали. Я будто покой обрела. А потом он весь мой мир растоптал окончательно. За секунду. Он сказал, что видел запись от начала до конца, понимает, у нас много общего, секс мне противен, значит, все хорошо, отлично, гармония. Так он сказал. Гармония. А после добавил, что благодарен наставнику. Какой Маврин молодец, проверил его веру. Сообщил, будто я погибла, а на самом деле приготовил сюрприз, наградил за преданность.

– Это правда?

Ладони Черткова накрывают мои плечи. Вздрагиваю. Его пальцы непривычно холодные, наощупь практически ледяные.

– Да.

Он отпускает меня, будто обжигается.

Всхлипываю, вытираю слезы.

– Бывает реальность делится на до и после, – говорю тихо.

– Бывает.

– Привычная жизнь идет прахом и остается единственный путь. Крушить. Сметать все на своем пути.

– Мстить.

– Мстить, – повторяю эхом.

Склоняю голову, стараюсь сдержать рыдания.

– Я попросила Андрея подождать и позвонила брату, попросила… помочь. Он не хотел, отказывался делать это при мне. Но я настояла. Я хотела смотреть. Как они все смотрели на меня. Я хотела, чтобы Андрей страдал, чтобы понял, каково это, ощутил на себе.

Вдыхаю и выдыхаю, становится чуть легче.

– Я хотела, чтобы они все страдали, чтобы кровью захлебывались и умоляли о пощаде, которой никогда им не светит. И я своего добилась. Только главного не учла.

– Чего?

– Их боль не облегчила мою.

– Совсем? – звучит как треск костра. – Так ты жалеешь?

– Не жалею. Ни капли. Они заслуживали смерти. Каждый из них. Только Маврин сбежал, ускользнул, подох в собственном особняке. Какая-то неисправность, взрыв газа.

Я дергаю наручники. Снова и снова, отчаянно, нервно. Металлический лязг сливается с моим истерическим смехом.

– Ты разочарован? Видишь, меня нельзя посадить на цепь, ведь я уже давно на цепи. Каждый гребаный день. И даже ад не пугает. Я там особенная гостья. Всегда. И тогда, помнишь, я тебя умоляла девочку спасти. Просто тот охранник… блондин, совсем как Маврин. А она… я такой больше не буду. Никакой не буду. Меня вообще уже нет. И это не поменять.

Смех обрывается, становится обжигающим комом в горле.

– Ну что, теперь тебе противно? Гадко? Ты пользовался испорченным товаром. Я ничего не умею, хотя учили меня старательно. Целую ночь, бесконечную ночь. А я бездарность, так и не обучилась ничему. Потом я пыталась, честное слово, пыталась как-то побороть, преодолеть, начать заново. Но ничего не вышло. Вся эта заумная психологическая хрень не работает. Я ни с кем не могла в постель лечь. У меня с тех пор был единственный любовник. Героин. И остальные как-то сразу меркли на его фоне. До секса никогда не доходило. Сразу боль. Везде. Внутри прямо пекло, горело. А потом появился ты.

Я больше не стараюсь смахнуть слезы, вытереть украдкой. Нет смысла, их слишком много, градом бегут по щекам.

– Зачем ты появился? Зачем?! Хватит молчать. Скажи. Говори. Хоть что-нибудь. Тебе должно быть мерзко. Тебя должно тошнить. Ты представляешь что именно трахал? Ты осознаешь? Их сперма, их вонь. Это все на мне. Въелось под кожу. Это не смыть.