– Чего? – мой голос надтреснут.


– Правды, – отвечает Чертков.


Он заставляет меня открыть глаза. Сам поднимает веки. Мягко, нежно, осторожно. Однако очень настойчиво. И это его движение пробуждает неприятную ассоциацию, память о Маврине.


Тот ублюдок тоже хотел, чтобы я смотрела, чтобы я все видела.


А сейчас – зачем это?


Я постепенно привыкаю к яркому свету. Ослепительное пятно сосредоточено в самом центре, а по бокам угадываются смутные очертания мебели. Стол, стулья.


Почему все это кажется мне настолько знакомым? Почему меня сотрясает дикий озноб?


Кажется, мое тело отзывается гораздо быстрее, чем мое сознание.


Я обращаю внимание на достаточно большую кучу тряпья. Грязная одежда? Вещи, приготовленные на выброс? Кто и зачем расположил их в центре…


Господи.


Оно движется.


Там внутри что-то есть, да?


– Что там? – тихо спрашиваю я.


– Разве ты не помнишь?


Я не узнаю голос Черткова.


Дергаюсь.


Я хочу обернуться, отвернуться от экрана и поймать такой знакомый взгляд, утонуть в этих синих, пронзительных глазах, раствориться и обрести вечный покой.


Я хочу убедиться, что он это действительно он.


Только мне не позволяют.


Крупные ладони крепко держат голову, сдавливают, теперь уже до боли, не позволяют шевельнуться.


– Там человек! – с ужасом восклицаю я.


– Да.


Такое короткое слово, а мне кажется, будто на меня опускается гранитная плита.


Раздается звук открываемой двери. Тяжелые мужские шаги перемежаются с цокотом каблуков.


Мое сердце бешено бьется у самого горла, будто готово выскочить наружу в любой момент.


На экране появляется мужчина. Я не могу его рассмотреть. Его лицо расплывается у меня перед глазами. Он отбрасывает тряпки в сторону, сгребает куда подальше и встряхивает лежащего на полу человека.


Ощущение, как будто мои глаза режут бритвой. Жуткая, нестерпимая боль буквально скручивает пополам, обдает череп и выжигает все мысли, сжигает дотла.


– Катя?


Этот удивленный шепот выворачивает все мое существо наизнанку.


– Я не понимаю.


От этого голоса кровь стынет в жилах.


Голос из прошлого. Голос, который я успела забыть. Голос, который бесконечно долго преследовал меня в кошмарах, в наркотических галлюцинациях, не давал мне покоя ни на миг.


– Правда?


Только теперь я замечаю на экране себя, слышу и свой голос.


– Зачем? Я…


Он продолжает рвать мою душу на куски.


– Это была шутка. Игра. Разве ты не понял?


Я действительно вижу себя. Но не узнаю. Лицо чужое. Будто маска. На нем живут только глаза и губы.


– Ты сказала, мы будем вместе. Снова и навсегда.


Этот дьявольский, сатанинский смех в ответ.


Это не могу быть я.


Не могу, не могу.


Мое сердце стрекочет с яростной, дикой силой. Пускается галопом. Еще немного – и правда вырвется наружу.


Мгновение – я уже не здесь. Я там. По ту сторону экрана. На темной стороне.


– Я солгала.


– Катя…


– Ты меня совсем не знаешь.


– Катя…


– Какой ты жалкий!


Сколько я звала тебя, сколько умоляла. Только за тебя и держалась. За мысли о тебе, за наши мечты.


А ты… ты предал все.


Ты бросил меня. Оставил диким животным. Позволил всему этому произойти, заманил и покрывал этих безумных, больных гадов.


– Катя, я же люблю тебя.


Ложь.


Мерзкая, наглая ложь.


Я не чувствую ни тени искренности.


– Что с ним делать? – спрашивает брат.


– Убей. Пусть уже сдохнет и не мучается.


– Катя, ты не можешь. Это не ты.


Я склоняюсь над ним.


– Глупый.


Я целую его прямо в губы. Дико, страстно, жадно. Я хочу, чтобы он почувствовал хоть часть моей боли. Я хочу, чтобы он понял. Попробовал на вкус весь мой ужас.


Я оставляю на его лице багровый след. Я сожалею лишь о том, что пока не могу причинить ему боль. Лично. Самостоятельно. Но я отчаянно жажду провести его сквозь самое пекло, сквозь свой ад.


– Это именно я.


Я отступаю, усаживаюсь в кресло, забрасываю ногу на ногу, слегка поигрываю туфелькой, небрежным жестом поправляю чересчур короткое синее платье.


Он умоляет, а я улыбаюсь.


Никто не узнает, что мое сердце разорвано на куски. Разодрано на части, сожрано бешеными зверями.


Я вижу нож в руках брата.


Часть меня понимает, что можно все прекратить, остановить в любой момент. Но эта часть абсолютно бессильна.


Я заставлю их страдать. Всех их. Я должна.


– Не спеши.


Брат кивает.


Он все сделает для меня. Единственный человек на свете, которому я могу целиком и полностью доверять.


Я смотрю на эту экзекуцию и возвращаюсь назад. Туда, где меня долго и методично насиловали, заставляли смотреть в зеркала.


– Катя… Катя…


Дикие хрипы и вопли не пробуждают во мне ни капли жалости. Не ощущаю раскаяния. Я будто под кайфом.


Эмоции отмирают.


Моя душа атрофировалась. Погибла. Исчезла, испарилась. От нее не осталось ни единого следа.


Я ничего не чувствую.


Пустота.


Я поднимаюсь, включаю музыку.


Наша песня.


Сколько всего происходило под нее. Первые поцелуи. Первые объятья. Я впервые осознала, что действительно люблю.


Я жду, откликнется ли хоть что-нибудь внутри, отзовется ли. Я надеюсь на чудо. Я будто хочу, чтобы меня остановили, чтобы заставили прекратить этот кошмар.


– Продолжай.


Ничего не меняется, а значит, нет смысла ждать.


Я возвращаюсь обратно. Я ничего не делаю, чтобы помочь. Просто наблюдаю. Очень внимательно. Я желаю запомнить, запечатлеть каждое мгновение, каждый фрагмент. Вырезать все это в памяти. Навечно.


Я не испытываю наслаждения, не упиваюсь садистским действом. Я воспринимаю пытку, будто сквозь пелену.


Багровые всполохи застилают мои глаза. Крики оглушают.


Наверное, я чудовище. Это никак не оправдать. Но иначе я не могу.


Я впитываю чужую боль и чужой ужас. И пусть мне не становится легче. Я не хочу возвращать время назад. Не хочу ничего менять. Не хочу прекращать.


Я приказываю пытать моего обидчика, но себя я пытаю не меньше. Месть не исцеляет раны, зияющие под сердцем.


По моим щекам стекают слезы. Только на экране этого не разглядеть. Там властвует другая я, ледяная и абсолютно спокойная стерва, не та невинная, наивная, полностью сломленная девочка, которая томится в заточении глубоко внутри.


Я кричу. Задыхаюсь от рыданий.


Почему никто этого не видит? Почему камера ничего не записывает?


Экран гаснет, но шторм внутри меня по-прежнему силен.


Я будто раскалываюсь надвое.


Я всхлипываю, пытаюсь произнести его имя, проклятое имя человека, который меня предал и уничтожил. Только напрасно. Ничего не выходит.


Рваное дыхание, обезумевший пульс.


Голову сдавливает стальной обруч, и я не сразу понимаю почему.


Где я? Кто я?


Возвращаться в реальность невыносимо больно.


– Макс… Максим.


Я слабо пробую вырваться, освободиться от плена его сильных ладоней. Обычно горячие, обжигающие меня пальцы теперь становятся ледяными, на ощупь они холоднее льда.


– Пожалуйста, отпусти…


Кажется, сейчас он расколет мою голову. Сдавит еще немного – и череп вмиг треснет, распадется на части.


– Черт, – выдаю глухо. – Прекрати.


На кличку он реагирует.


Отстраняется.


– Зачем? – я кусаю губы. – Зачем ты мне показал? Откуда у тебя эта пленка?


– Догадайся.


Опять что-то странное в его голосе. Что-то… неживое.


– Пожалуйста, скажи, – настаиваю я.


– Разве не ты приказала это заснять? Установить свет, камеру.


– Нет. Господи, конечно, нет.


– Значит, твой брат или твой отец.


– Я не… не думаю.


– Я получил запись от Маврина.


– Ты… ты… что?


Чертков обходит меня и опускается передо мной на колени.


– Маврин передал эту пленку.


– Тебе?


– Да.


Я смотрю в его глаза. Холодные, пустые. Мне становится жутко.


– Вы были знакомы? – спрашиваю почти беззвучно.


– Да.


От очередного подтверждения мороз пробегает по коже.


– И зачем? Зачем он… как… я не понимаю…


Вновь слезы по щекам, закрываю глаза, роняю голову на сомкнутые ладони. Рыдаю и не могу успокоиться.


Чертков берет меня за руки, обхватывает запястья, разводит в разные стороны.


– Ты получила удовольствие? – ровно спрашивает он.


– Что? Почему ты спрашиваешь?


– Отвечай.


– Я не стану… не буду…


– Говори!


Его голос как удар наотмашь.


Я вздрагиваю.


– А ты не видишь? – криво усмехаюсь. – Разве не заметно? Я просто в диком восторге!


– Неужели?


Он сдавливает мои запястья настолько сильно, что кости хрустят, и я начинаю орать, вырваться, но ничего не получается. Я лишь сгибаюсь, хнычу, униженно умоляю остановиться.


– Говори, – твердо повторяет он. – Ты получила удовольствие от своей мести?


– Да! – восклицаю яростно. – Я никогда не чувствовала себя лучше, чем тогда, когда наказывала этих уродов. Будь у меня шанс вернуться назад и что-то исправить, я бы не стала ничего менять. Они заслуживали смерти. Каждый из них.