Как глупо.

– Ты же понимаешь, я не могла поступить иначе.

– Понимаю.

Он подхватывает меня под колени, резко дергает вниз, заставляя соскользнуть с дивана на пол. Больно ударяюсь задом. Вскрикиваю. Мои ноги раздвинуты его ногами, спина прижата к креслу. Мы оказываемся настолько близко друг другу, что у меня сбивается дыхание.

– Поэтому и ты меня поймешь, – продолжает Чертков.

Его пальцы сжимаются на моем горле. Он склоняется надо мной, зарывается лицом в мои волосы. Он дышит рвано и тяжело, как будто раненный зверь.

– Это должно прекратиться, – говорит хрипло.

– Это?

– Мы.

– Я не… Нет, я понимаю. Он твой брат. Близкий человек. Для меня он тоже был близким человеком. Я бы все ему отдала. И… Я отдала. Но то, что он сделал. Как такое понять? Как простить? Он же убил меня в ту ночь. Не Маврин, не его дружки. Он! Андрей! Он разрушил все, что между нами было. Именно он.

– Ты права. Такое не прощают.

– Тогда почему.... Почему мы это обсуждаем?

– Потому что он мой брат.

Я пытаюсь возразить, а слова не идут. Мои губы дрожат, приоткрываются, но язык присыхает к небу. Я лишь сдавленно всхлипываю. Мотаю головой.

Я не готова сдаваться настолько легко.

А Чертков улыбается. Холодно, безразлично. Наверное, так улыбается могильщик. Или гробовщик. Или палач, когда встречает очередную жертву перед местом казни.

– Он мой брат, – повторяет спокойно.

– И не важно, что он сделал? – наконец, обретаю дар речи. – Не важно, как он обошелся со мной?

– Важно. Я бы и сам за это убил.

– Тогда почему… ты что… все равно…

Мне не удается произнести ничего связного.

Он обхватывает мое лицо ладонями, его пальцы сдавливают мои виски до боли. Заставляют вскрикнуть. Сжаться от ужаса.

Глаза у Черткова абсолютно черные и безумные. Ледяные и в то же время прожигающие насквозь. Пустые, будто скованные арктическим холодом.

– Он. Мой. Брат.

Повторяет отрывисто, как по слогам.

– И что? Что?! – восклицаю истерично. – Мне плевать!

Наверное, это не самые подходящие слова. Наверное, никакие слова не будут подходящими.

– Мне плевать, чей ты брат, – шепчу. – Плевать.

– Правда?

Он ничего не делает, не усиливает хватку, но создается впечатление, будто сейчас свернет мне шею.

– Андрей позволил тем ублюдкам насиловать тебя. А во мне течет его кровь. Хочешь сказать, тебя действительно это не волнует?

– Нет.

– Вранье.

– Откуда ты можешь знать?!

– Я знаю тебя.

– Нет, ты не знаешь. Ты ничего не знаешь, раз говоришь такое.

– Значит, ты способна простить мне все. Оскорбления. Унижения. Измены. Убийство твоего отца. И даже то, что я родной брат того, кто провел тебя через ад.

– Мне нечего тебе прощать, – отвечаю тихо.

Он хохочет. Рвано, надтреснуто. Отсмеявшись, говорит:

– Теперь моя очередь отпускать грехи.

Его ладони соскальзывают к моим плечам, сжимают до хруста.

– Знаешь, часть меня готова нести такой же бред, как ты сейчас. Верить в то, что у нас все будет хорошо. Я цепляюсь за тот день в парке, когда мы были… людьми. Обычными. Без прошлого. Без памяти. Без обязательств. Жили и любили. Один день. Взаймы. Я могу представить наше будущее. Отчетливо. Как раньше представлял свою месть. Я хочу не просто взять тебя. Я хочу на тебе жениться. Официально. Со всей этой чепухой. Платье. Прибамбасы. Что там еще надо? Лимузин. Торт. Только мы вдвоем, но церемония все равно нескромная.

Мое сердце рвется на волю, яростно бьется о ребра. Каждое слово Черткова пронзает тело, будто электрический импульс.

– Я хочу увезти тебя подальше отсюда. Прочь из этого города, из этой страны. Я хочу украсть тебя. От всего. Ото всех. Я детей от тебя хочу.

Последняя фраза обжигает особенно больно, по живому режет.

– Этого не будет никогда, – шепчу я. – Я не могу. После той ночи не могу. У меня никогда не будет ребенка.

– И кто в этом виноват?

– Маврин, – выдыхаю мгновенно.

Слишком быстро.

Не поверит.

– Хватит, – холодно произносит Чертков. – Андрей привел тебя туда. Мы оба понимаем, что это означает.

Мне хочется сказать, что это ничего не меняет. Но я знаю, что это меняет абсолютно все. Мы обречены. Изначально. У нас нет ни единого шанса выбраться на поверхность.

Не просто поздно. Невозможно.

Тогда зачем цепляюсь?

Рефлекс.

У Князевых волчья хватка. Свое никогда не отпустят. Не отдадут.

Я цеплялась за жизнь. А теперь… за смерть?

– Хорошо, – говорю глухо. – Чего ты хочешь? Что ты мне приготовил?

– Я дам тебе время.

– Время?

– Заверши свои дела. Закончи все.

– Прости. Ты о чем?

– Мы уедем.

– Жениться? – усмехаюсь.

– Можем и пожениться, – он усмехается в ответ.

– А потом?

– А потом я тебя убью.

Чертков склоняется надо мной и делает глубокий вдох. Почти прикасается к моим губам. Почти, но не совсем. И пусть между нами считанные миллиметры, мы опять друг от друга безумно далеко, и расстояние растет с каждым прошедшим мгновением.

– Куда ты меня повезешь?

– Куда угодно. Выбирай.

– Давай к океану. На море я сто раз была, уже тошнит. Особенно от Средиземного. А вот океан еще ни раза не видела. Когда еще так повезет.

– Никогда.

– И ты… сделаешь это там?

Он молчит. Он прекрасно понимает, о чем я спрашиваю, но не собирается отвечать.

– Ты готов дать мне время. Надышаться. Перед смертью. Ты даже жениться на мне готов. Отвезешь, куда скажу, – мой голос срывается, перевожу дыхание, истерично бросаю: – Так почему сейчас молчишь?!

Чертков остается безмолвен.

– Говори. Как ты это сделаешь? Где? Прямо у воды? На берегу? Или в доме? Где мы остановимся? Где будем жить? Или ты сделаешь это сразу? В первый же день? Скажи, сколько ты отмерил мне? Нам?

Я требую объяснений.

– И что мне делать сейчас? Сходить в кино? Сделать маникюр? Как мне провести свои последние дни? Расскажи. Давай же. Это ведь самый интересный момент. Мы должны все обсудить. Надеюсь, ты учтешь мои пожелания. Если что, я предпочитаю кремацию. Развей мой прах по ветру. Как мои мечты. Как ту надежду, которую ты вбил в меня, а теперь отнял.

Чертков молчит.

Он как камень. Холодный, чужой. Он нависает надо мной могильной плитой.

– Говори, как ты хочешь меня убить.

Я чувствую что-то соленое на губах. Я не могу понять, что это – слезы или кровь. И кому это принадлежит.

– Быстро и безболезненно. Или так чтоб я помучалась. Чтоб страдала. Как он. О поверь, он страдал. Он очень страдал. Да ты и сам видел. Ну так сделай же. Сделай! Повтори это все со мной.

Чертков подается вперед, почти впечатывается в меня. Захватывает мою нижнюю губу зубами. Не кусает, сжимает совсем слегка, но уже очень ощутимо.

– Заткнись, – приказывает, тут же отстраняясь.

– Трус! – выпаливаю ему прямо в лицо. – Ты трус!

– Не спорю.

– Ты пытаешься представить все так, будто я тоже не могу простить.

– Но ты не можешь.

– Его не могу.

– Это одно и то же.

– Ты не он.

– Точно. Я намного хуже.

– Нет, неправда…

– Ты знаешь, о чем я думал? Что я представлял каждый день? Я просыпался и засыпал с твоим именем на устах. И это имя жгло сильнее любого проклятия. Я воображал твое изувеченное тело. Освежеванное. Окровавленное. Я пытал тебя. Не день, не месяц. Я пытал тебя годами. Растягивал удовольствие. Прокручивал все раз за разом. Ставил каждую экзекуцию на повтор, пока не наскучит. Потом заменял чем-то новым, чем-то еще более разнузданным и жестоким. Я ощущал дикое возбуждение. Такой гремучий кайф, которого не давала мне ни одна женщина. Я представлял, как дроблю твои кости. Кулаками. Как стены окрашиваются твоей кровью. Как ты кричишь, рыдаешь, умоляешь. Твои воображаемые вопли стали моей любимой музыкой. Твое искаженное мучениями лицо всплывало перед моими глазами всякий раз, когда я кончал в очередную девку. И наматывая ее волосы на кулак, вбиваясь в нее до упора, я представлял, как добираюсь до твоего сердца, проламываясь сквозь ребра, и сжимаю в руке все еще бьющийся кусок плоти.

Наверное, мне стоит испугаться, но я улыбаюсь.

– Так вот почему ты не удержался.

Чертков вздрагивает.

– Я стала твоей запретной эротической фантазией.

Его пальцы сжимают мои плечи. И это действие выглядит красноречивее любых других подтверждений.

– Ты же до сих пор хочешь меня. Ты всегда хочешь. Ты не можешь отказаться.

– Это больше никогда не повториться.

– Уверен?

Я выдергиваю его рубашку из-под пояса, забираюсь под ткань пальцами, провожу по мигом напрягшимся мышцам живота.

Чертков перехватывает мои запястья, заставляет прекратить. Быстро и жестко. Но его кожа буквально горит. Его пульс моментально становится бешеным. И я успеваю понять это прежде, чем он принуждает меня остановиться.

– Ты и сам не знаешь, что будешь со мной делать. Не отрицай. Ты и правда не знаешь. Прежде знал. А сейчас нет. Больше нет.

– Не знаю, – хмуро соглашается он. – Но это не означает, что я оставлю тебя в живых.

– Зачем? Господи… Зачем?!

Вопрос вырывается непроизвольно.

Я не представляю, какой ожидаю ответ.

– Господа для таких, как мы, нет, – холодно говорит Чертков.

Наш разговор – агония двух больных людей.

Я готова оспорить каждую фразу. Только смысла нет.

Возможно, я сама жажду этого?

Поставить точку. Быть наказанной. Не по закону. Не кем-нибудь другим. Моим Чертом. Моим Дьяволом. Тем, кто дал мне абсолютно все. И тем, кто абсолютно все отнял.


– – -


Утро не приносит ровным счетом ничего. Мысли не проясняются, на душе не становится спокойнее. У меня ощущение, будто я сплю наяву. Пробую проснуться и не могу. Я как бы проваливаюсь куда-то, увязаю все глубже, все безнадежнее. И четко осознаю лишь одно, отсюда никогда не выкарабкаться.