Лина Филимонова - Ромашка с шипами

— Сама справишься.

Грубиян! Стоит, держит свою дурацкую сумку… Нет бы помочь девушке в трудной ситуации.

Но упрашивать его я не собираюсь. Сама справлюсь.

Придерживая штаны, я поднимаю с пола ключи, открываю дверь и вхожу. Артур копается на лестничной клетке. Поднимает мою сумочку. Как-то слишком долго.

Но все же он входит вслед за мной.

И сразу начинает командовать.

— Быстро в душ. В горячий!

Сама бы я ни за что не догадалась! Опять он обращается со мной, как с малым ребенком. Реально бесит.

— Может, еще спинку потрешь? — язвительно спрашиваю я.

— Нет, — отвечает он.

Идет к пограничной двери, поворачивает торчащий в двери ключ и удаляется к себе.

— Принесу мед и шерстяные носки, — слышу я его удаляющийся голос.

И закрываюсь в ванной.

Когда я выхожу, согревшаяся, распаренная и красная, как рак, Артур хозяйничает на моей кухне. Он уже заварил чай, поставил на стол мед, еще и каких-то котлет притащил. В контейнере.

— Котлеты с медом? — улыбаюсь я.

— И с шерстяными носками.

Артур кивает на носки, лежащие на стуле.

— Шерсть не люблю. Обойдусь без них.

— Надевай носки! И пей чай.

— Я же вспотею. Тебе нравятся потные женщины?

— Ты не женщина, — выдает Арту.

— Кто я по-твоему?

— Мелкая вредная коза.

Он произносит это как-то ласково. Я даже не сильно обижаюсь.

Иду в комнату, надеваю хлопчатобумажные гольфы, и уж поверх них натягиваю носки Артура. Они огромные, как валенки. Слетают с моих ног. Ходить я в них не смогу. Но сидеть вполне.

— И куда ты ходишь в шерстяных носках? — спрашиваю я, сидя на стуле и вытянув ноги.

— Никуда, — отзывается Артур.

И наливает мне чай.

— Тогда зачем они тебе?

— Их мама связала, — произносит он каким-то странным глухим голосом.

— А где она живет? В нашем городке?

Он молчит. А потом отвечает еще более глухо:

— Она умерла.

— Ох! — вырывается у меня.

Горло сдавливает спазм, на глаза наворачивается слезы.

Это так ужасно! Потерять маму.

Я не знаю, что сказать. Я чувствую острую жалость. И глубокую печаль. И, почему-то вину…

— Извини, — выдавливаю я. — Я не знала.

— Тебе не за что извиняться. Это было много лет назад.

— Но тебе же все еще больно…

— Конечно. Но это привычная боль. Не переживай за меня. Я большой мальчик. Пей лучше чай.

Я опускаю глаза и смотрю на шерстяные носки. Почему он дал их мне? Это же память о маме. Он берег их столько лет…

Мне хочется вскочить и погладить печального Артура по голове. Пожалеть его, успокоить… Он сейчас, действительно, очень печальный. Никогда его таким не видела.

Возможно, ему это не понравится. Точно не понравится. Я его знаю. Наорет на меня…

Но я все равно это сделаю.

Ева

— Прекрати, — произносит он все тем же глухим голосом.

— Но я же просто…

— Перестань!

Он выше меня на целую голову, поэтому мне пришлось встать на цыпочки, чтобы погладить его по голове.

Я это сделала. Почувствовала стриженый ежик его жестких волос. Нечаянно прижалась к нему грудью — а как иначе дотянуться до макушки?

Оказалась с ним лицом к лицу. Увидела, как удивленно распахнулись его глаза. А потом потемнели. Предвещая грозу.

Артур берет меня за плечи и отстраняет от себя.

— Ну почему ты такой колючий? — бурчу я.

— У меня всегда были жесткие волосы.

— Я не про волосы.

— Чего ты хочешь? Чтобы я рыдал у тебя на груди?

— Да ничего я не хочу… Просто…

— Пей чай. Он остывает.

Он не рычит, произносит это спокойно. Почти мягко.

Я сажусь и берусь за кружку.

— А ты?

— Я разогрею котлеты.

— Сам лепил?

— Почти. Купил в кулинарии. У тебя-то в холодильнике пусто.

— Откуда ты знаешь?

— Заглянул, пока ты была в душе.

Артур хлопочет вокруг меня, как наседка. А я не могу перестать думать о его маме. Я знала, что у него умер отец. Помнила это с детства. Что был у папы любимый ученик, и в его семье случилась такая беда.

Я тогда и представить себе не могла, что судьба вот так вот сведет меня с этим самым учеником…

У меня в голове эти два человека никак не соединяются!

— Моя мама делает офигенные котлеты, — внезапно выдаю я.

И тут же замолкаю. Смотрю на Артура испуганно. Сама не знаю, почему я стала говорить о маме. Наверное, это неуместно…

— Моя тоже, — спокойно, даже с улыбкой, отзывается он. — Когда я рос, то был таким прожорливым, что мог заточить в одно лицо целый противень котлет.

— Ты был толстым? — поражаюсь я.

— Наоборот. Худым, как глист. И очень высоким. За одно лето, в восьмом классе, вымахал сантиметров на тридцать.

— А у тебя есть фотки? Я бы посмотрела на тебя худого и длинного.

— Не-а. Я их уничтожил.

— Зачем?!

— Теперь сам жалею. Это был порыв. Прощание с прежней жизнью.

— Круто… Наверное.

— Ничего крутого. Тупые юношеские понты.

— А помнишь, как ты приходил к нам, когда мне было лет десять? — спрашиваю я.

— Помню, — отзывается Артур.

Артур

Да, я помню. Как ни странно. Помню ту девчонку с тоненькими косичками, длинными худыми ногами, как у кузнечика, и задиристым взглядом.

Она уже тогда была дерзкой козой.

Как же непредсказуема судьба! И как она любит над нами посмеяться…

— Ты мне тогда не понравился, — заявляет Ева.

— Ты мне тоже.

— Еще бы! Я же тебя обстреляла шариками от дартса. А хотела стрелами… Тебе еще повезло. Скажи спасибо.

— Спасибо.

Ева вскакивает, лезет в холодильник. Изучает его содержимое.

Я тоже поднимаюсь. Сам не знаю, зачем.

— Там ничего не выросло, — говорю я. — У меня еды побольше. Пойдем ко мне.

Ева оборачивается. Смотрит на меня внимательно. Изучающе.

Я тоже ее изучаю. Мои глаза сами собой ныряют в вырез ее халата. Который немного распахнулся, обнажив шелковую кожу. В опасной близости от соблазнительных зефирок.

Блин.

Со мной творится какая-то неведомая фигня. Я не просто хочу ее. У меня что-то вроде острого приступа неконтролируемого желания.

Тело напряглось, почти до судорог. Натянулось, как струна. Во всех конечностях пульсирует адреналин и что-то еще.

Сумасшедшее и безбашенное.

В какой-то момент мои конечности перестают мне подчиняться. Ноги делают резкий шаг к Еве. Руки тянутся к ней. Одна к талии, вторая — к шее.

А губы… губы уже предвкушают восхитительный вкус…

Но в последнюю секунду я беру под контроль взбесившиеся части тела. И не целую Еву. Вместо этого я делаю очень странную вещь — прикасаюсь пальцами к ее носу.

— Холодный, — сообщаю я.

— И что? — недоумевает Ева.

— Ничего. Нос холодный, значит, здорова, — я выкручиваюсь, как могу.

— Я же не собака! — дуется Ева.

— К козам это тоже относится.

— Сам ты козел!

— Нет. Я другого вида.

К сожалению.

— Баран? Осел? — Ева выдвигает догадки. — А, нет. Ты же индюк.

Я молчу. Понимаю, к чему она клонит… К Рите.

— Да, я индюк, — соглашаюсь я. — Я того самого вида. Не твоего.

— Я как-то видела индюка, — произносит Ева. — Жопа веером, сопля под носом… Вылитый ты.

Смешно. Реально, смешно.

Но я не смеюсь.

— Ладно, я пойду.

— Иди. И не думай, что граница теперь открыта, — зло фырчит моя козочка. — Я закрою дверь на ключ.

Очень на это надеюсь! Дверь надо не просто закрыть, ее надо заложить кирпичами. Иначе я за себя не отвечаю.

После всего, что произошло сегодня, мне явно будут снится очень жаркие сны. Как бы взбунтовавшиеся ноги сами не привели меня на запретную территорию…

Артур

На прощанье Ева вручила мне пиджак. А штаны и футболку не отдала. Буркнула:

— Постираю и верну.

Я не стал спорить. Хотя у меня тоже есть стиральная машина.

Она, действительно, закрыла дверь на замок. Я слышал, как она со злостью повернула ключ два раза.

Я чувствовал эту злость. Но не совсем понимал ее причины.

Девочка слишком эмоциональна. Вспыльчива. Обидчива. Да она вообще неуправляема! Эмоции скачут от плюса к минусу и обратно, меняясь каждую секунду.

Ей бы к психологу сходить…

Ну а мне прямая дорога к психиатру!

Я поймал себя на том, что нюхаю собственный пиджак. Зарылся в него носом, ловлю отголоски запаха Евы. Воротник пиджака мокрый от ее волос. И пахнет так, что у я снова превращаюсь в натянутую струну. Весь.

Так, хватит! Немедленно прекрати.

Усилием воли я отлепил нос от пиджака и повесил его на плечики в гардеробной.

Собрал дорожную сумку — у меня же завтра командировка. Улетаю после обеда. И в воскресенье буду работать, а не отдыхать.

Так мне и надо! Работа лечит мозги. Всегда лечила.

Ночь выдалась беспокойной. Спать я не мог.

Не думать о Еве — тоже. Сопротивляться воспоминаниям и грезам было бесполезно, и я сдался.

Ладно, пусть. Пусть она маячит перед моим мысленным взором. Пусть смеется, запрокидывая голову и морща аккуратный носик. Пусть внимательно и немного испуганно смотрит в мои глаза…

Вот только наклоняться за ключами не надо!

Это все же случилось.