– Ты тоже очень много сделал для Себа. Ты вытаскивал его из неприятностей. По возможности, конечно.

Майлз кивает:

– Это нелегкая работа.

– Я просто хочу сказать – да, Бэрды много сделали для тебя. Но ты всегда возвращал долги.

Майлз изучает мое лицо. И лучше бы он перестал: я чувствую, как у меня поджимаются пальцы на ногах, сердце так и скачет, а щеки горят.

– Спасибо, – негромко произносит он, а затем, наверное, чувствуя себя так же странно, как и я, садится у огня, взяв брошенное мной одеяло и устроив себе из него подстилку. Майлз подтягивает колени к груди и обвивает их руками. Я опускаюсь рядом.

Но не слишком близко, конечно.

Мы сидим молча и смотрим на огонь, а потом я слегка откидываюсь назад, упершись руками в одеяло.

– Думаешь, Глиннис заставила кого-нибудь прострелить нам покрышку?

Майлз смеется и качает головой:

– Не исключаю. Старушка Глиннис – цепной пес режима.

– Пожалуйста, пожалуйста, скажи мне, что ты хоть раз назвал ее старушкой в глаза.

– Нет. Предпочитаю, чтобы мой язык оставался у меня во рту, а не висел у нее на стенке.

Скрестив ноги, я поворачиваюсь к нему:

– Я тебе дам миллион долларов, если ты это сделаешь.

Майлз смотрит на меня, склонив голову набок:

– Миллион?

– Ну или сколько у меня лежит дома в кошельке. Кажется, фунтов пять вашими странными деньгами.

– Знаешь что? – говорит Майлз и тоже откидывается назад. – Я назову Глиннис старушкой, если ты пообещаешь выпить «Кубок Пимма». Залпом.

Я морщусь и высовываю язык:

– Фу.

И он вновь смеется, и я улыбаюсь в ответ, а затем опускаю глаза и понимаю, что наши руки почти соприкасаются.

Майлз прослеживает мой взгляд и перестает смеяться.

Это просто руки, которые лежат на одеяле. Его – изящные, с длинными пальцами, и мои – с облупленным лаком и колечком на мизинце.

Дождь утихает, но я всё еще слышу, как он слегка барабанит по крыше. Справа от меня потрескивает и дымит очаг. А еще я слышу звук собственного дыхания, которое немного учащается. Майлз вздыхает, и мы продолжаем разглядывать наши руки, между которыми крохотный промежуток…

Мы бывали ближе друг к другу. Например, на балу, когда мы танцевали, расстояние между нашими телами было намного меньше, чем теперь. Черт возьми, в парке я вообще сидела у него на коленях.

Но там всё делалось напоказ, а сейчас…

Сейчас всё по-настоящему.

Рука Майлза немного приближается, и наши мизинцы соприкасаются – и от одного легкого прикосновения по моему телу проскакивают искры.

Втянув воздух сквозь зубы, я тоже придвигаю руку ближе.

Дверь с грохотом распахивается, и мы с Майлзом таким драматичным движением шарахаемся друг от друга, словно нас застали голыми. Майлз даже издает какой-то странный звук, нечто вроде испуганного взвизга – я бы непременно поддразнила его за это, если бы сама не вскрикнула: «Ничего не было! Ничего не было!»

На пороге стоят Элли и Алекс, по-прежнему в твидовых костюмах. Дождь капает с зонтика, который Алекс держит над головой.

Он хмурится, а Элли смотрит то на меня, то на Майлза, скрестив руки на груди.

– Мы увидели вашу машину на обратном пути и догадались, что вы здесь, – говорит Алекс, и Майлз быстро кивает, вытирая ладони о штаны.

– Да-да, хорошо, что мы не забрались далеко.

Алекс с улыбкой оглядывается.

– А здесь уютней, чем мне казалось, – произносит он. – Молодец, что развел огонь.

Откашлявшись – в десятитысячный раз за сегодня, – Майлз поворачивается к очагу, берет кочергу и тушит пламя, засыпая дымящийся торф пеплом. Огонь гаснет, и одновременно пропадает всё обаяние этого места. Я поднимаюсь и подхожу к сестре, пытаясь выкинуть из головы последние несколько минут.

– Ты спасла нас! – говорю я бодро, и Элли слегка прищуривается.

– Спасла или помешала? – негромко уточняет она.

Закатив глаза, я забираю сырую куртку и шагаю мимо Элли к машине Алекса, в которой, слава богу, есть крыша.

Майлз садится рядом. Мы не произносим ни слова, пока катим к Бэрд-хаусу.

И держим руки на коленях.

Глава 30

Я никогда не привыкну к такому количеству чая.

Мы вернулись в Эдинбург и провели тут уже пару дней, но в последнее время, куда бы мы ни пошли, нас все поят чаем. Вечер во дворце? Чаю. Встреча с Глиннис по поводу свадьбы? Выпейте чаю. И даже в ателье нам предлагают чай.

Я беру у улыбающейся ассистентки фарфоровую чашечку, стараясь не звякнуть ею о блюдце, иначе Эл услышит и снова меня выбранит. В последнее время она только так себя и ведет – вечно злится, если я в чем-то небезупречна. Мне всегда хочется огрызнуться в ответ, но, с другой стороны, я понимаю, что, наверное, именно так сестра себя чувствует каждый день. Ее оценивают, придирчиво осматривают, выискивают в ней недостатки. Наверное, Эл становится легче, если она сама может на кого-нибудь сорваться. Не знаю.

Во всяком случае, мне удается не зазвенеть чашкой, и я даже не морщусь, сделав глоток, хотя чай слишком крепкий, слишком горячий и слишком несладкий, на мой вкус.

Мы с мамой сидим в специальной примерочной, в дальней части ателье. Разумеется, невеста будущего короля не пойдет в магазин. Мы купим платье непосредственно у мастера, и примерки обставлены, как шпионские миссии. От дворца утром отъехали две подставные машины – одна от парадной двери, другая от черного хода, возле кухни. Но нас там не было; мы вышли через пятнадцать минут через еще один потайной ход для прислуги и сели в самое обычное такси. Ничего изысканного.

Все мы в головных уборах и солнечных очках. Мы с Элли в простых бейсболках, а мама в ярко-розовой соломенной шляпке с цветами, которая просто обязана привлечь к ней максимум внимания. Но такая уж моя мама по жизни.

Мы еще не видели платья Эл, потому что она хочет сделать сюрприз. Зато на стенах висят эскизы различных свадебных платьев, и все они достаточно изысканные, чтобы подойти будущей королеве. Я прищуриваюсь, разглядывая одно из них поверх края чашки.

– У тебя будет закрытое платье? – спрашиваю я. – Или в церкви допустимо декольте?

Откуда-то из недр студии Эл отзывается:

– Это сюрприз!

– Это платье, – буркаю я, радуясь, что она меня не слышит.

Зато мама слышит – и вытягивает ногу, чтобы коснуться моей голени мыском туфли.

– Не ворчи, – просит она.

Поставив чашку на маленький мраморный столик, я говорю:

– Я не ворчу. Вот, смотри.

И демонстрирую широкую улыбку, которая выглядит так, словно в меня выстрелили шприцем с успокоительным. Мама смеется и качает головой.

– Вы с отцом – два сапога пара.

– Принимаю это как комплимент.

– Да уж.

Мама наклоняется и похлопывает меня по коленке, балансируя чашкой на блюдечке.

– Ты молодчина, детка. Я знаю, что тебе нелегко. Газеты, фотографии, бал… и этот мальчик.

Ага.

Этот мальчик.

Мы с Майлзом почти не виделись с тех пор, как вернулись в город. Мы разок прогулялись по Роял-Майл – ради Глиннис, – но оба держали руки в карманах и почти не разговаривали, только отпускали случайные комментарии про погоду и магазины. Абсолютно нейтрально и очень скучно.

Заголовок в итоге гласил «ОНИ НЕ ДЕРЖАТСЯ ЗА РУКИ?», поэтому Глиннис осталась не вполне довольна. Но после того вечера в убежище мне было как-то неприятно изображать влюбленность. И в любом случае я скоро еду домой. Фотки с конной прогулки и с бала сделали свое дело: больше никто не говорит про меня и про младшего принца. А не далее чем вчера появились размытые снимки целующихся Себа и Тэмсин. Статья называлась: «Где Себ, там Тэм!» (и я решила, что это как-то надуманно).

К счастью, разговор об «этом мальчике» обрывается, потому что в комнату вплывает Элли.

Улыбаясь, сестра жестом велит мне подняться.

– Твоя очередь! – бодро провозглашает она, и я хлопаю глазами.

– Мерить платье? – спрашиваю я и вижу проблеск прежней Эл. Сестра подмигивает и говорит:

– А ты как думаешь?

Признаю, что задала глупый вопрос. Но я совершенно не готова. Я думала, сегодня все будут суетиться вокруг Элли, а не вокруг меня.

– Надо же! – восклицает мама и хлопает в ладоши.

Я слабо улыбаюсь и встаю, стараясь не ломать пальцы и не теребить край юбки. Сегодня я достаточно нарядна, поскольку сообразила, что не стоит надевать для визита к кутюрье джинсы и футболку, и выбрала один из комплектов, составленных для меня Глиннис: серую юбку с высокой талией, черную блузку без рукавов и серо-белый кардиган. Яркие цвета слишком бросались бы в глаза. И поверьте, когда я осознала, что выбираю наименее броский наряд, то на мгновение задумалась, когда это скрытность успела стать моей второй натурой. Я ведь пробыла в Шотландии всего месяц.

– Ангус, – говорит Элли, ведя меня в заднюю часть комнаты, к тяжелой бархатной занавеске. – Она готова!

– Я не уверена… – начинаю я, но мужчина, к которому мы подходим, широко улыбается.

У него ярко-рыжие волосы – ярче, чем были у меня до приезда в Эдинбург. В черной рубашке с оборками и килте неоновой расцветки, в обалденных черных кожаных сапогах, он выглядит именно так, как, по моему мнению, и должен выглядеть знаменитый шотландский дизайнер. Я не думала, что Элли выберет именно его. Но улыбка у Ангуса заразительная, и когда он разводит мои руки в стороны, оглядывая меня с головы до ног, я даже не чувствую смущения.

– Это будет просто песня, – говорит он с ощутимым акцентом, раскатывая букву «р».

Помещение в задней части студии просторное и светлое. Старинный паркет истерт, стены – голый кирпич. У дальней стены стоит длинный стол, заваленный грудами тканей. Я замечаю несколько блокнотов с набросками. Есть и несколько манекенов, один из которых укутан тартаном в цветах Бэрдов. Возможно, это часть платья Элли.

Интересно, каким получится мой наряд?