Справедливости ради, я полагаю, что многие могли бы сказать, что она имела право говорить такие вещи. Всем было известно обо мне, что в прошлом я воровал вещи. Но в большинстве своем только машины. Я провел два года в колонии для несовершеннолетних из-за того, что угнал машину, и с того самого момента я стал для всех — вор Рук. Рук, который имел дурное влияние. Рук — паршивая овца в семействе. Мой отец даже не смотрел мне в глаза. На протяжении пяти лет я напрочь забыл, как обращаться к нему. Не сказать, что мне стыдно за это или я страдаю от этого. Он всегда был негодяем. Быть игнорируемым им в какой-то мере для меня благословение. Быть собой — счастье для меня, если кому-то я не нравлюсь таким, то можете убиться об стену, потому как это не будет показателем моего успеха.

Я подхожу к магазину в восемь тридцать с горячим кофе в руке. Я пришел на полчаса раньше, но мне нравится открывать магазин и подготавливать мое рабочее место, прежде чем придут все остальные. Я люблю тишину. Мне нравится сидеть в дальней части магазина и подготавливать инструменты, которые могут мне понадобиться в течение дня, чтобы в последующем у меня под рукой было все, что мне нужно. А если был особенно сложный механизм, который нужно починить, я мог сразу же приняться за него, тем самым получить временное преимущество, чтобы разобраться, смогу ли я заставить эти часы вновь пойти, прежде чем подойдет Дьюк, владелец магазина, громко насвистывая и продолжая нескончаемый поток жалоб на погоду во время перерывов.

— Ты, парень, рожден для того, чтобы решать сложные задачи, — всегда говорит мне Дьюк. — Твои мозги работают не так, как у большинства людей. Ты можешь сказать, в чем неисправны часы, просто взяв их и подержав в руках. Я владею магазином уже на протяжении восемнадцати лет, но я никогда не встречал кого-то вроде тебя.

Я могу починить не только часы. Я могу почить любые механические или электрические приборы, дайте мне только пару часов времени и чашку кофе, чтобы я мог держаться на протяжении починки. До того как случилось это дерьмо с колонией несовершеннолетних, мой отец хотел, чтобы я поступил в Массачусетский технологический институт. Он был убежден, что я закончу все экстерном и буду проектировать космический корабль для НАСА еще до того как мне исполнится двадцать. Затем меня арестовали, и все надежды на то, что я буду в таком престижном учебном заведении, вылетели в окно, как и весь интерес, который он когда-либо ко мне испытывал.

Я располагаюсь за столом, быстро просматриваю запечатанные бумажные пакеты, которые переполняют мой лоток для входящих документов. Каждый бумажный пакет плотно запечатан и подписан небрежным почерком Дьюка, который едва можно разобрать: разбитый циферблат, убрать четыре звена на браслете часов, пострадали от воды, поменять батарейки, восстановить водонепроницаемость часов. Легкие неисправности, по большей части, новым часам просто требуется небольшой ремонт. Скучная работа, которую можно сделать проще простого, даже без моей полной концентрации на поломках. Я просматриваю дальше, желая найти что-то более интересное для работы этим утром. Что-то, что будет для меня испытанием, что-то, что позволит мне заставить двигаться быстрее мои интеллектуальные шестеренки. Внутренние неполадки. Медленная работа механизмов. Что-то, что потребует от меня больше пяти минут моего времени.

А в том, что мне нужно сделать нет ничего потрясающего для меня, поэтому я достаю великолепные антикварные карманные часы, которые пожилая леди принесла чуть раньше на этой неделе. Им требуется простой уход: почистить внутренние детали механизмов и устранить дефект в металлическом корпусе — по большей части я нахожу эту работу утомительной, но неописуемая красота часов делает это занятие более-менее занимательным. К тому моменту, как Дьюк входит в магазин, я уже разобрал карманные часы на мелкие детали и разложил перед собой на бархатной тряпочке, в то время как мои пальцы проворно очищают металлические детали.

— Чертовски холодно, — говорит Дьюк, когда появляется в дверях магазина. — Хо-ло-дно. Я даже не могу припомнить, когда в последний раз на моей памяти, было так чертовски холодно, по крайней мере, за последние двадцать пять лет, это точно, — он всегда пытается припомнить последний раз, когда было так холодно; в прошлый раз, это касалось ветряной, солнечной или же дождливой погоды. Например, я могу сказать точно, что вчера было так же чертовски холодно, как и сегодня. Дьюк развязывает толстый шарф, открывая вид на еще один шарф, что завязан вокруг его шеи, на этот раз он красный с красивыми белыми полосками. Красный шарф он не снимает, приподнимая его верх почти до ушей, прижимая к мягкому материалу свой подбородок в попытке согреться.

Его семья перебралась в США из Антигуа, когда он был еще ребенком. Единственный язык, на котором он когда-либо говорил, — английский, и, не смотря на это, в его речи все же чувствуется сильный акцент, таким образом, иногда складывается впечатление, что английский не его родной язык [14] .

— Посмотрите-ка на него, он уже весь в работе. А я гадал, придешь ли ты сегодня.

— Почему я не должен был приходить на работу?

Дьюк опускает руки на мои плечи, смеясь.

— Потому что сегодня твой день рождения, молодой человек. Люди не должны работать в свои дни рождения.

На мгновение я чувствую себя ошеломленным, легкое замешательство отражается на моем лице. И затем я отвечаю.

— Сегодня не мой день рождения. Он наступит только в марте.

— Оу. О, Господи, — Дьюк потирает ладонями затылок, начиная ходить туда-обратно по магазину. Я прекращаю заниматься тем, что я делаю, прикрывая механизмы карманных часов бархатной тряпочкой, и затем поворачиваюсь на своем металлическом стуле, чтобы взглянуть на него.

— Какого хрена происходит мужик? Ты сходишь с ума.

— Проблемы с памятью, — издает он стон. — Сегодня точно чей-то день рождение. Если это не твой, то тогда я даже не знаю чей! — он буквально рыдает. В его зеленой вельветовой рубашке и темно серых брюках, он больше похож на актера театра, который мечется из угла в угол, тем самым повышая возможность протереть дыру в ковре от постоянного хождения туда-сюда.

— Черт, мужик. Прекрати. Прекрати сейчас же, — моя кожаная куртка висит на спинке стула. Я тянусь в карман и вытаскиваю белый конверт, который я положил туда перед выходом из дома. — Поздравляю тебя с днем рождения, жалкий придурок. Надеюсь, ты сегодня получил завтрак в постель.

Дьюк практически выхватывает конверт из моих рук, его глаза наполнены восхищением. Канун рождества, новый год, его день рождение: в это время Дьюк похож на ребенка, когда дело касается праздников. Он быстро открывает конверт, внутри которого лежит открытка, в которой находятся два билета на мюзикл «Книга Мормона». Он выуживает их, держа в руках, словно два билета на шоколадную фабрику Вилли Вонка [15] .

— Да! — кричит он. — Черт побери, да! Теперь он просто не сможет отказать мне. Теперь моему несчастному бойфренду Гринчу придется пойти со мной [16] . Спасибо тебе, малыш. Спасибо, спасибо, и еще миллион раз спасибо тебе, — он обрушивает дождь из поцелуев на мою голову, в то время, как я склоняю плечи и крепко закрываю глаза, издавая громкое рычание. Он быстро понимает, что к чему и прекращает. Он единственный человек, который может делать такое дерьмо без последствий. Кто-то другой, кто решил бы провернуть это, уже бы лишился своих чертовых яиц.

— Знаешь, что он подарил мне? — спрашивает он, практически завывая. — Мужчина, с которым я прожил пятнадцать лет? Мужчина, для которого я готовил и убирал? Мужчина, который заставлял меня подстригать свои ногти на ногах, потому что его спина сильно болит, чтобы дотянуться до пальцев ног?

Дьюк замолкает. Он абсолютно точно ждет от меня предположений.

— Даже не представляю.

— Он подарил мне... мини-духовку. Гребаную-мать-его-мини-духовку. Он, мать его, знал, что я хотел красные кожаные гетры, которые одеваются поверх обуви. Вместо этого он подарил мне то, что я никогда не буду использовать. Я имею в виду, кто вообще использует мини-духовку в наши дни? Иди в чертов Сабвэй, ты мелочная, несчастная, неблагодарная, наполовину глухая задница...

Дьюк продолжает ругаться на абсурдное поведение своего бойфренда на протяжении еще пяти минут, используя при этом самые красочные выражения. Я сижу и претворяюсь, что слушаю, когда на самом деле, смотрю, как он размахивает своими руками, словно ненормальный. Как, черт побери, получилось так, что я имею честь знать такого сумасшедшего, немного придурковатого, но нереально-потрясающего человека вроде него?

— И затем, — говорит он, наклоняясь вперед, указывая пальцем мне в лицо. — Он, этот несчастный, говорит мне, что нужно сменить сегодня масло в машине. На мой чертовый день рождение. Ты можешь это представить? Можешь ли ты на самом деле поверить в такое отвратительное поведение этого мужчины?

— Честно сказать даже не могу поверить в это.

— Спасибооо тебе. СПАСССИИБООО. ТЕЕБЕ. Я думал, что меня поразит сердечный приступ этим утром по дороге сюда. Черт побери, сменить масло. Эх. Кстати, тебе подлить кофе, мой хороший?

В дни, когда я бываю неприветливым и ворчливым, Дьюк называет меня Иа; он говорит мне, что я похож на этого печального ослика из книг про Винни Пуха. В такие дни, как этот, когда я дарю ему билеты на мюзикл или утешаю его по поводу его невнимательного бойфренда, он называет меня «мой хороший».

— Это было бы замечательно, — отвечаю я, протягивая ему свою кружку. — Спасибо.

Дьюк резко опускает руки, моя кружка слегка покачивается в его пальцах. Он откидывает голову назад, обращая глаза к потолку.

— Господи помилуй. Я даже не могу припомнить, когда в последний раз Саймон говорил мне спасибо.