Б. Истон - Рыцарь

Я пришла к ее дому уже после полуночи, поэтому взяла ключ под вазоном, открыла дверь, на цыпочках пробралась в комнату Джульет, стянула ботинки и забралась в постель к своей, похоже, последней оставшейся подруге.

С утра Джульет, кажется, была рада меня видеть. Собираясь на работу, я рассказала ей обо всем, что случилось прошлым вечером, а она сказала, что ее дела с Тони тоже идут не наилучшим образом. Чем больше она пыталась уговорить его как-то собраться ради ребенка, тем больше он от нее прятался. Как раз прошлым вечером Тони уехал куда-то с Карлосом Альварезом и пока не возвращался.

Черт, я почувствовала себя скотиной. Я-то считала, что это у меня проблемы. А Джульет только-только исполнилось шестнадцать, и она должна была вот-вот родить чертова ребенка от наркодилера, связанного с местной бандой. Как вам такие перспективы?

Джульет отвезла меня на работу в «Корвете» Тони. Ее живот еле помещался за рулем. Она водила, как параноидальная бабушка, но, когда по радио Мадонна запела «Каникулы», мы сделали звук на полную громкость, начали подпевать во все горло и – на какой-то миг – снова стали вести себя как девчонки.

Доехав до работы, я обняла Джульет вместе с ее животом и сказала, что люблю ее. Не знаю почему. Мне просто показалось, ей это нужно. Когда она отъезжала, я готова была поклясться, что слышу где-то вдалеке рев мотора Рыцаря. Я замерла, как олень в свете фар, – прислушиваясь, приглядываясь, – но звук не приближался, а затихал.

Слава богу.

Выдохнув, я побежала на работу, мечтая для разнообразия сосредоточиться на чем-то бессмысленном.

Через несколько часов я выскочила на перекур и обнаружила у себя в телефоне шесть пропущенных звонков и три голосовых сообщения, и все от Тревора. Господи. Я прослушала сообщения, ожидая услышать: «Куда ты ушла? Я так волновался. Бла-бла-бла», но вместо этого Тревор спрашивал меня про Августа. Он хотел знать, не слышала ли я что-то от него и не знаю ли, где он.

В последнем сообщении Тревор просто сказал: «Позвони».

Я перезвонила ему с ощущением камня в животе. Тревор ответил на первый же звонок.

– Биби?

– Прости, что звоню только сейчас. Я на ра…

– Ты слышала про Августа? – перебил он.

– Хм, нет. А что с Августом? – спросила я. Камень в желудке начал пылать.

– Черт, Биби… Август умер.

Биби.

Август.

Умер.

– Что? – услышала я свой собственный голос.

– Мне страшно жаль. Я знаю, вы с ним дружили. Кажется, он ушел вчера с вечеринки, и потом… убил себя.

– Как? – Мне нужна была информация. Все это не имело никакого смысла.

– Он прыгнул с водокачки. Полиция утром нашла его тело.

Мир закружился вокруг меня.

– Я могу приехать?

– Я, эм-м… не думаю, что это хорошая идея. – Голос Тревора был каким-то чужим и дрожащим.

Нет. Нет, нет, нет.

– Тревор, а Рыцарь вчера больше не приходил? Когда я ушла?

Тревор долго молчал, а потом наконец сказал:

– Я… Мы просто больше не можем, да?

– Что он тебе сделал? Тревор, скажи, что случилось!

Молчание.

– Тревор?!

– Он ничего не сделал. Просто… он может. Он видел тебя в моем доме, Биби. Он теперь знает, где я живу. Если мы будем встречаться… Ну, в смысле чего ты от меня хочешь? Я не могу с ним бороться.

Я не могла поверить своим ушам. Каждое его слово было новым ударом ножа в рану.

– Так, дай я повторю, – прошипела я. – Фактически ты позвонил, чтобы сказать, что погиб мой друг детства и заодно что ты порвал со мной, потому что обосрался иметь дело с моим бывшим парнем. Я все правильно поняла? Больше ничего не хочешь добавить?

– Прости, – сказал Тревор. – Чего бы это ни стоило, но мне правда очень жаль. И, прежде чем ты бросишь трубку, я бы хотел еще кое-что сказать.

– Господи, боже мой. Ну, говори.

– Август оставил тебе записку.

Я предложила одной из своих сотрудниц половину зарплаты, если она одолжит мне машину. Она была матерью-одиночкой, ей надо было заплатить кучу денег за лечение ребенка, так что я знала, что ей нужны деньги. Я обещала вернуть машину через несколько часов, но сотрудница сказала, что она не нужна ей до конца смены. Я рассыпалась в благодарностях, и она вручила мне ключи от кучи ржавого мусора, «Понтиак Гран-при».

– А у тебя права-то есть, детка? – спросила Лиза, глядя на меня поверх своих перекошенных очков.

– Конечно, – соврала я. – Еще раз спасибо, Лиза.

– Не благодари. Это все боженька. Я как раз этим утром молилась, чтоб он помог мне оплатить счета за свет, и эти деньги – ответ на мою молитву. Спасибо, господи!

Лиза обняла меня.

– А ты, милочка, будь осторожнее.

Я еще раз поблагодарила ее и кинулась к машине. Поискав ручку коробки передач, я сообразила, что машина Лизы была автоматической.

Спасибо, господи!

Я поехала прямо к дому Тревора, снова и снова прокручивая в голове последние моменты с Августом. Вот я не разговариваю с ним на вечеринке. Вот я отталкиваю его в школе. Не спрашиваю, почему он так похудел. Больше не езжу с ним домой на автобусе.

Подъезжая к дому Тревора, я еле сдерживала слезы, терзаемая чувством вины. Но я не хотела плакать. Я не хотела это принимать.

Я подъехала и остановилась возле почтового ящика. Тревор сказал, что оставит записку там. Засранец побоялся даже встретиться со мной лицом к лицу.

В металлическом ящике лежал сложенный листок бумаги, приклеенный скотчем к сложенному куску ткани. Отлепив записку, я развернула мягкую ткань на пассажирском сиденье. Это была майка Тревора Kiss Me Kiss Me Kiss Me.

У меня в горле встал ком.

Поглядев на листок бумаги, я заметила, что снаружи он исписан не почерком Августа.

Дорогая Биби,

Я нашел эту записку в кухне утром, когда убирался после вечеринки. Мама позвонила в полицию, и они быстро нашли тело Августа. Я хотел сохранить для тебя оригинал, но полицейские забрали его как доказательство. Поэтому это написано моим почерком.

Что бы ты ни думала, мне очень жаль. Правда.

Тревор.

P.S. Я никому не расскажу, что тут написано. Клянусь.

Я смотрела на сложенный листок бумаги в руках, надеясь, что он развернется сам собой. Я не могла пошевелить даже пальцем. Мои руки не были готовы показать мне, что там внутри. Когда я это прочту, оно станет реальным, а я не хочу, чтобы оно стало реальным. Это не может быть реальным.

Вместо этого мои руки, двигаясь по собственной воле, завели мотор и ухватились за руль.

Я поехала прямо к водокачке. Не помню, останавливалась ли я на светофорах. Я даже не знаю, как эта развалина заехала на холм. Знаю только, что минуту назад я была у дома Тревора, а через минуту смотрела сквозь грязное ветровое стекло на желтые ленты с надписью большими буквами: ПОЛИЦИЯ. ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН.

Туман отрицания развеялся, обнажив бурлящий вулкан ярости. Эта лента взбесила меня. Она говорила мне о том, чего я не желала знать, вопила мне об этом прямо в лицо. Почему эти полицейские ленты должны быть такими агрессивными? Они что, не понимают, что тут умер чей-то ребенок? Почему нельзя повесить что-то нейтрально-серое и просто сказать: ОЧЕНЬ СОЖАЛЕЕМ О ВАШЕЙ УТРАТЕ?

И где все чертовы плюшевые мишки? Так же положено! Когда в твоей школе кто-то умирает, ты идешь на место события с друзьями, плачешь, зажигаешь такие маленькие свечки в бумажных стаканчиках и ОСТАВЛЯЕШЬ НА ЗЕМЛЕ ЧЕРТОВОГО ПЛЮШЕВОГО МИШКУ. Где все рыдающие подростки? Где команда новостников с местного телевидения? Где плюшевые мишки для Августа? Август заслужил этих проклятых мишек!

Но все, что было на вершине холма, это мутно-зеленая водокачка, чертова полицейская лента, загораживающая мне проход и то, что, я уверена, было огромным красным пятном рыжей глины там, позади. Да, и сложенная бумажка с почерком не Августа, зажатая между моей рукой и рулем.

Я опустила стекло в окне, прежде чем прочесть. Не знаю почему. Может, чтобы было легче дышать.

Дорогая Биби,

Ты единственная, кому на меня не плевать, так что я должен хотя бы попрощаться с тобой. Я не хочу, чтобы ты грустила, но я больше так не могу. Каждое утро, просыпаясь, я жалею об этом. Все болит, постоянно, и я просто хочу, чтобы это кончилось.

Я всегда думал, что мы с тобой когда-нибудь будем вместе. Я любил тебя, Биби. Ты была моим лучшим другом. Но несколько месяцев назад я понял, что это не было любовью. Потому что я – гей. Я полюбил парня, который разбил мне то, что еще не было разбито. И он использовал меня, пока во мне больше ничего не осталось. Ничего, кроме боли.

Я вижу, как ты губишь себя. Ты тоже убиваешь себя из-за парня. Просто ты пока это не поняла. Но ты сильнее меня. Ты снова будешь счастливой, как раньше. Когда я сегодня увидел, как ты смеялась с Тревором, я понял, что с тобой все будет хорошо. Это все, что мне было нужно. Я не мог уйти, не убедившись, что с тобой будет все хорошо.

Спасибо, что была со мной, когда больше никого не было вокруг. Если тебе когда-нибудь покажется, что у тебя никого нет, знай, я буду рядом. Я буду с тобой, обещаю. Мне просто больше не будет больно.

Твой друг навсегда,

Август.

Я даже не знаю, верно ли я прочла последние строки – так они расплывались из-за слез. Я смяла письмо и все пыталась осознать, что я там прочитала. Август думал, что у меня будет все хорошо? Да что в моей жизни может быть хорошо? Как я вообще смогу жить без него? Я перечла письмо три, пять, пятнадцать раз, потом порвала на мелкие кусочки и долго кричала во влажную дневную тишину.