— Потому что я так решил.

— И… почему? — снова спросила, пусть что-то внутри и подсказывало мне, что он не горит желанием общаться на эту тему.

— Скажи, о чем ты подумала, когда услышала, что меня называют Лондоном?

— Эмм, что… — припоминала свои первые впечатления о парне, — … у тебя есть предрасположенность к выпендрежу.

— Неплохо, — одобрил он. — А хочешь знать, как ведут себя некоторые, когда видят меня или слышат мое настоящее имя?

— Да, хочу. Я за этим и спросила, — уверенно ответила, нащупав его ладонь.

— Они смотрят на меня с жалостью и вспоминают пятилетнего ребёнка, которого мать оставила в супермаркете, потому что он ей нахрен не сдался, — без запинки произнес Лондон. В его голосе не было ни горечи, ни сожаления, лишь сухая констатация факта.

— Ой, извини… — в замешательстве промямлила, — … я не это имела в виду.

— Ты-то за что извиняешься? — удивился парень, приподняв уголок рта. — Да, Кейт, такая история, — ободряюще улыбнулся, — Ной Вудс – это, типа, чей-то забытый багаж или вещь, которую выбросили за ненадобностью. А Лондон – это я. Сам по себе. Ты понимаешь, о чем говорю? Или я сейчас похож на психа? — спросил, поглаживая мою ладонь.

— Да… то есть. Я понимаю… кажется.

— Ты сказала «кажется»?

Он снова уводил разговор не в то русло, так и не удовлетворив моего любопытства в полной мере. Поэтому я сказала:

— И всё-таки… Почему не Париж или Копенгаген?

Лондон поднял руку и бережно коснулся моей щеки, поглаживая кожу большим пальцем.

— А ты бы стала встречаться со мной, назовись я Копенгагеном?

— Нет, абсолютно! Я бы точно решила, что ты псих…

— Вот тебе и ответ, — пожал парень плечами.

— Могу я спросить… где она сейчас?

— Моя мать? — он вопросительно взглянул на меня и, дождавшись кивка, ответил, — она в Бостоне. По крайней, мере два года назад жила там. Не смотри так, Кейт, — парень выпрямил спину и смотрел с укором. — Я с детства не выношу этого взгляда. Не надо жалости. У меня все в порядке, я доволен жизнью. Тетя Роуз… она классная, а у Джорджа я могу тырить сигареты. У меня есть Олли, пусть она и вечно ворчит. Есть друзья… ладно, один друг, зато он… сильный и большой, — и я уже отчетливо понимала, что он дурачится, пытаясь придать нелепость серьезному разговору, — а еще есть… ты. Я просто везунчик.

Закончив на столь позитивной ноте свою отповедь, Лондон обхватил ладонями мое лицо и поцеловал, так нежно и влажно, как только умел.

За этим важным волнующим занятием нас и застукала мама во второй раз.

— Эй, академики, — сказала она по-русски, — идите чай пейте, — а на инглише добавила, — не знала, что репетиторство предполагает столь тесное сотрудничество.

Оставив сидеть на столе с пылающей физиономией, Лондон выпустил меня из объятий и невозмутимо произнес:

— Извините, мэм. Не удержался. Просто мне очень нравится ваша дочь.

— Надо полагать, — хмыкнула мама, прикрывая за собой дверь.

Я же не знала, как теперь себя вести. Радоваться словам парня или злиться на маму за пробел в ее воспитании? Она когда-нибудь научится стучать?

Макрель под шубой

Говорят: под Новый год

Что ни пожелается –

Всё всегда произойдёт,

Всё всегда сбывается…*

И что только не вспомнится юной эмигрантке вдали от родины в последний день уходящего года? Хотя, на мой взгляд, с правдивостью этих строк можно поспорить.

Вот взять, к примеру, меня. В первом классе, насмотревшись «Комиссара Рекса», я загадала Деду Морозу немецкую овчарку, а на утро под ёлкой обнаружила игрушечного пуделя. Пуделя! Тогда-то я и поняла, что вся эта история с новогодним чудом от белобородого пенсионера из Великого Устюга, не иначе как сплошное надувательство. Поэтому во втором классе посоветовала маме купить мне коньки ещё в начале декабря и не париться на тему того, чтобы предугадать мечту своей неверующей дочери. Должно быть, у меня было что-то по типу врожденного атеизма, потому что Тихомирова сдалась только в шестом классе, сколько бы лет я не твердила ей, что никакого Деда Мороза не существует.

Но в эту минуту, перемешивая ровные кубики ингредиентов самого новогоднего в России салата, я готова была поверить в обратное. Ведь все, что я желала теперь, имелось в наличии. Для полного счастья, пожалуй, не хватало лишь праздничных пирогов бабы Люси и самой моей прародительницы.

— Какой интересный пудинг, — произнес Рик, бросив скептический взгляд через мамино плечо.

— Это холодец, — засмеялась мама.

— Холо - дец, — по слогам, будто пробуя на вкус слово, проговорил Рик. — Странное блюдо. Ты вчера варила это полдня, а затем полдня охлаждала. В чем смысл?

— Это… особенность технологии приготовления. Роуз начиталась про русскую кухню и захотела попробовать. Поставь на стол, пожалуйста, — передала ему блюдо, смысл которого он так стремился постичь.

— Мам, а Митчеллы не решат, что мы немного того… кукушкой поехали? У нас же на столе настоящий набор для несварения.

— Вот и проверим, насколько крепкие у американцев желудки! — беззаботно ответила мама.

Я с сомнением уставилась на стол, покрытый голубой скатертью, сервированный в лучших традициях американского праздничного ужина и заставленный аутентичными блюдами новогодней русской кухни. «Оливье», холодец и «Макрель под шубой». С селёдкой в Ньюпорте наблюдался просто катастрофический дефицит, а ближайший «русский» магазин находился в Бостоне. Не тратить же три часа на дорогу, чтобы купить две слабосолёные селёдки? Пришлось искать другой выход, и им стала макрель.

Отправив ложку салата в рот, пока не видит мама, я мысленно объявила начало новогоднего марафона «Доешь, а то пропадет» открытым и разблокировала экран смартфона.

— А бабуля с дедом Гришей уже Старый год провожают, — прикинув челябинское время, предположила я, вытирая майонезные губы тыльной стороной ладони.

— Точно! Не будем нарушать традиций. Милый, ты бы не мог открыть шампанское?! — обратилась она к мужу. — Пока не пришли эти врачи, сделаю-ка я пару глотков, — уже тихо на русском сказала мне, освобождаясь от фартука. — Неси фужеры.

Пока Рик возился с пробкой шампанского, я умыкнула со стола два фужера и водрузила их на столешницу в промежутке между остатками холодца и тарелкой с яичной скорлупой.

— И себе неси, — велела мама.

— Офигеть! Я буду пить со своим учителем и беременной матерью! Вы в курсе, что это нарушение закона штата? Видели бы вас соцработники! — воскликнула, встретившись взглядом с Риком, по широкой улыбке которого стало ясно, что он понял смысл моей тирады по защите прав ребенка.

— Джули, ты не думала отправить ее в Бостонский колледж? — спросил он, подтвердив мою догадку. — Из нее получится неплохой прокурор.

— Так и поступим, — кивнула мама.

— А меня никто не хочет спросить? — возмутился я.

— Нет, — в один голос ответили Хьюзы.

Рик сам принёс третий бокал и, потеснив нас, разлил игристый напиток.

— Ну что… проводим Старый год? — спросила мама таким тоном, словно у кого-то в этой кухне был иной выбор.

— Хороший был год, — произнес Рик, с нежностью глядя на нее. — Но следующий обещает быть ещё лучше.

Пока эти двое влюбленных пялились друг друга, я, вспомнив завет бабы Люси, поплевала через левое плечо и трижды постучала по столешнице.

— Что ты делаешь? — спросил Рик, с удивлением уставившись на меня.

— Это русский фэн-шуй, — пояснила мама, наградив меня одобрительной улыбкой и, подняв фужер, произнесла, — за старый год?

— За старый год! — с энтузиазмом проговорил Рик.

Не успела я осушить свой бокал, как в дверь позвонили. Первым явился Магуайр с корзиной каких-то булок, которые испекла его мать. И я подумала, что нужно было звать к нам больше народа и, таким образом за один вечер выполнить продовольственную программу на пару недель.

— Думаешь, она придет? — спросил Курт, разглядывая ёлку в гостиной, куда нас отправила мама для светской беседы в ожидании других гостей.

Я оторвалась от переписки с Тихомировой и взглянула на него.

— Кто?

— Олли, конечно, — с кривой улыбкой пояснил парень. — Неужели ты думаешь, я пришел к вам, потому что хочу встретить русский Новый год?

— Эй, а нельзя ли поделикатнее? Я, между прочим, с утра на кухне торчала! — наехала я на Курта, но его скорбный вид мгновенно усмирил мой воинственный настрой.

— Что мне ещё сделать, Кейт? — уставившись себе под ноги, спросил парень. — Она вечно делает вид, что меня нет, — качая головой, произнес он. — Я раздражаю ее одним своим существованием.

— Это не так.

— Что? Она говорила обо мне?! — и я еле сдержала улыбку, настолько трогательным сейчас выглядел этот огромный предводитель бройлеров старшей школы имени Уильяма Роджерса.

— Конечно, говорила!

Знаю, некрасиво так делать, но другого выхода я просто не видела. Эти двое невероятно раздражали своей непревзойденной тупостью, когда речь заходила о чувствах другого.

Курт шагнул, нависая надо мной, как Эверест, а у меня уже шея затекла, разглядывать его с высоты своего метра с двумя кепками.

— Скажи, Кейт, что она… думает обо мне?

Я отступила и встала в позу генерального прокурора Соединенных Штатов. Без понятия, как это должно выглядеть, но, думается, что, определенно, очень претенциозно и внушительно.

— Сначала ты скажи, что чувствуешь к ней?

Курт отступил и с размаху плюхнулся в диван, который только чудом не рухнул.

— Я люблю ее. Неужели непонятно? — спросил он.

— Тогда… какого черта целых два года ты мутил с этой Фернандес? — продолжила я судебное следствие.