Давно. Не помню, когда.


— На! — Дрозд не дожидаясь моего ответа, сунул мне наушник в левое ухо. Обнял за плечи, и мы пошли.


Колено болело сильно, но я терпела. Выбросила направление к хирургу, что дала мне врач в лицейском медпункте, в мусорный бак за школой. Дома полно таблеток, съем что-нибудь. Этот чертов сустав вечно вылетал куда-то после уроков физкультуры. Привет из балета. Навсегда.

— Сигареты есть? — спросил мой парень, останавливаясь у дверей нашего всегдашнего заведения.

— Мужчина без денег — бездельник, — ухмыльнулась я. Выкинула его орущий наушник нафиг. Музыка. Терпеть ее не могу. У меня тяжелая наследственность. Симфоническая классика с рожденья.

— Поговори у меня! — покровительственно высказался Дроздов, вытаскивая из внутреннего кармана куртки мятый комок бумажек. Плюет на бабки. Это видно. Молодец! Воняет зверски и страшен, как смертный грех. Зато не трус.

— Ее не пущу. Хоть, что хошь. Проверка сегодня, — сказал охранник на входе.

— Ты охренел? — попер на него Дрозд.

— Это ты охренел! У нее пятнадцать лет крупными цифрами на лбу нарисовано! Завтра приходи.

Вообще-то мне тринадцать. Скоро будет. Об этом если кто и догадывается, то точно не они. Густо нарисованные глаза и рот. Черная куртка, короткая юбка, гринды. Рыжие кудри подстрижены собственноручно и торчат, как положено. Идем по мокрому проспекту вперед. Ноябрьский ветер запахом реки пихает недовольно в спину. Мимо старых и новых витрин. Минуем известный магазин, где яркий свет в ландышах стекла разбивает темно-серую мглу. Сворачиваем. Подгребается еще тройка ребят. Тянем одну сигарету на всех. Слабенький душок конопли. Противно, но снова терплю. Широкая арка двухсотлетнего гранита. Холодная вода рядом. Бутылка водки на пятерых. Ладно, что холодно. Добрый Дрозд сует мне сначала в рот конфету, потом свой язык. Опять терплю. Ненавижу целоваться. Что они все в этом находят? Лезет мне под юбку. Тесно сжимаю колени и изо всех сил пинаю его в середину голени.

— Ну, че ты? Че ты? — он уворачивается от моей ноги, не отпускает, но не пристает больше.

Че я? Ни че! Я — целка. Узнает, засмеет. Посылаю его в положенное место, и мы все идем дальше.

— Клавка зарезалась! Айда смотреть! — выскочил из низкой парадной знакомый пацан.

Айда-шмайда. Где он такие слова берет? Татарин, что ли? Гремя ботинками и еще какими-то железками, мы вперлись на второй этаж. Дверь с парами звонков по обе стороны косяка светила щелью в убитый камень лестницы.

Девушка сидела на полу. Прислонившись спиной к облезлому чугунному корыту. Кругом была вода. Из белых запястий текла красная кровь. Ноги в черных колготках на бело-синем шекере пола выносили на ум каких-то арлекинов и коломбин. Мужики беззастенчиво разглядывали полную грудь в прозрачном от воды лифчике. Потом кто-то догадался вытащить телефон. И понеслось. Пальцы средние и остальные. Рожи глумливые на фоне мясной лавки комедии дель арте. Еще чуть и члены из штанов повытаскивают. Станут фоткать их возле обескровленных губ.

— Вы хоть в скорую позвоните, ироды! У нас городской отключен! — седая тетка в халате растолкала парней. Присела перед Клавкой. Похлопала ее по щекам.

— Так, валим отсюда. Скорая ментов вызовет. Валим! — скомандовал Дрозд и все громко затопали на выход, оставляя на коричневом, замазанном масляной краской паркете мокрые и красные следы.

Почему она это сделала? Для чего? Я набрала ноль-три.

— Клавдия, отзовись, Клавдия, глаза открой, Клава, Клава, — женщина упорно пыталась достучаться до сознания самоубийцы.

— Она, наверное, еще таблеток наелась, — сказала я. Серебристые блистеры валялись в раковине. Серебристые блистеры. Ну, надо же.

— Ты кто такая? Я тебя не помню, — тетка оглянулась и рассматривала.

— Одноклассница, — соврала я. Тут в айфоне пробудилась неотложная помощь.

Адрес, выяснения, что да как.

— Позови ее, может быть, она тебе отзовется, — женщина обматывала руку девушки выше локтя бинтом. Закручивала его в жгут. Сначала одну, потом вторую. — Сто лет не делала ничего такого. Забыла все. Не стой столбом, помогай.

— Привет, — ничего умнее я не нашла сказать. — Привет, подруга.

Клава приоткрыла тяжелые веки.

— Ты кто?

— Я ангел, — прикололась я от растерянности.

— Ага. С таким блядским макияжем? Очень похоже, — растянула улыбку Клава. — Дроздов приходил? Видел меня?

— Видел. Приходил, — я не верила ушам. Дрозд? Этот вонючий придурок?

— Че сказал? — интерес явно вытягивал барышню назад в этот мокрый мир.

Что же он сказал? Валим? Ей, что мне сказать? Он ее имя хотя бы помнит? Или у них что-то было? Девушка смотрела на меня смутными глазами и ждала.

— Нифига себе. Так сказал, — все, что я смогла придумать.

— И все?

— Ты из-за него? Что у вас было? — я не удержалась.

— Трахались все лето на даче. Потом в город вернулись, и он меня бросил. Сказал, что я ему надоела. Другую завел. Я его люблю. Он у меня первый, — девушка с красивым именем Клавдия заплакала. Кровь выступила сквозь бинты на руках.

Слава богу, прибыла наконец-то Скорая помощь. Мы с соседкой долго одевали послушную, как несчастная кукла, девчонку. Мое платье пропиталось насквозь кровавой водой. Молодой врач ругался матом и глядел на нас испуганными глазами.

Дрозд поймал меня в подъезде. Я так неслась сквозь морозные ночные дворы, что не сразу заметила его худую черную фигуру между стеклами дверей. Запах нечистой одежды, водки и анаши.

— Че так долго? Ты мокрая вся! Пошли ко мне, — он попытался засунуть мне в рот язык.

— Отвали. Я замерзла. Домой хочу, — я выкручивалась, как рыба.

— Них…я себе! Я прождал тебя целый час! Я… — мужская рука задрала мою слегка заледеневшую юбку.

— Лола, это ты? — голос нынешнего парня моей Али раздался с площадки третьего этажа. Пригодился.

— Сука! Завтра в восемь! — храбрый Дрозд спрятал руки в карманы и покинул театр действий. Слинял в свой дом напротив.

Ага! Жди! У меня ты первым не станешь, точно!


— Ничего не говорит уже три часа, — сообщил расстроено Честер негромко Катерине.

— Четыре, — поправила его честная Наташа. — Как в ресторане перестала, так и все.

Мы вернулись с пляжа.

Я пришла в себя. Не страдала больше. Еще чего! О чем? О ком? Пф! Разговаривать не хотелось. Просто рот открывать лень. За моей спиной молчание. Переглядываются между собой. Я уложила спящего Кольшу в кроватку. Как славно было бы залезть в такую же, с высокими спинками-бортиками. С мягкими вставками и веселыми картинками. Что бы, если стукаться в них головой, то не больно и познавательно. Я забилась в угол дивана и закрыла глаза. Устала от чего-то.

Глава 27. Единственный

В конце аллеи Гуров разговаривал с высокой, худой, как жердь, заведующей отделением. Профессор и какие-то звезды на плечах. Госпиталь. Она вещала. Он кивал. Две недели я здесь. Первая — в реанимации. Вторая — в одиночной палате. Капельницы, попытки питаться самостоятельно, рвота и сны. Пожар, Олег, что-то еще, Аля, огонь, снова по кругу. Тошнотворный запах гари во всем. Я стояла под грушей возле перекрестья больничных троп. Ждала, когда генерал и доктор закончат обсуждать мою персону. Мерзла в белом свитере и толстых спортивных штанах. Завтра первое августа. На улице плюс тридцать. Курить хотелось зверски.

— Главное, начать набирать вес. Никаких нагрузок, никаких волнений. Есть, спать, радоваться жизни. Через пять дней мы закончим курс и сможете забрать домой, — они медленно шли по цветным плиткам дорожки. Врач смотрела в пространство. Гуров улыбался мне.

Я села на удобную лавочку. Нога на ноге. Руки крестом на груди. Дама в белом халате попрощалась с генералом, не дойдя до меня пары шагов. Он опустил свой зад рядом на дерево скамьи.

— Привет. Как дела? — Гуров взял мою руку с плеча. Гладил теплой сухой ладонью пальцы.

— Курить хочу, — сказала я, не глядя.

— Нельзя. Доктор не разрешает, — мягко возразил Гуров.

Я не стала спорить. Свалит, сама дойду до магазина. Деньги есть на карте. Я же не в тюрьме. Только бы дойти.

— Ты никого не хочешь видеть. Твои друзья ушли расстроенными. Особенно англичанин, — негромко говорил Гуров. Руки не отпускал.

Я едва заметно пожала плечами. Я не хочу ни с кем встречаться. Честно. Что еще надо?

— Отпусти мою руку. Мне неприятно, — проговорила. Смотрела на душный красно-коричневый куст. Розы. Воняют.

Гуров послушно убрал пальцы. Отодвинулся на пару сантиметров. Разумница доктор ему как-то объяснила. Что нельзя меня трогать. Не надо прикасаться.

— Я принес разные вкусные вещи. Попробуешь?

Я кивнула. Белый пакет на скамейке неприятно толстым нутром развалился рядом.

— Я бы хотел, — он завис в своей вечно нудной манере. Собрался. — Я бы хотел, что бы мы уехали вместе. Туда, куда ты захочешь…

— Че ты ко мне привязался, Гуров? Я же не тот человек! Ты же ошибся! Че надо! Отвали! Оставь меня в покое! — я подорвалась с места и побежала. Голова пошла кругом, и колючий куст мерзким запахом цветов влетел в лицо.

— Все-все-все, — бормотал он, неся меня на руках в палату. — Все-все-все.

— Не приходи, — шептала я в сильную шею.

— Ладно-ладно. Успокойся. Как скажешь. Так и будет.


— Классный мужик к тебе приходил. Зря не вышла, — мой здешний приятель Тимка полез в гуровский пакет. Вытащил жестянку с датским печеньем, открыл с треском. — Никогда не думал, что рыжие мужики бывают такими обалденными.

— Он священник из Лондона— похвасталась я, протянула руку к крендельку в белом гофре бумажки. Передумала.