«Глицинии заворожили меня, и потому я сказал такое Деве Дождя», — позже решил Такао. А ещё, вероятно, потому, что днём ранее по почте пришли документы с условиями поступления. Интереса ради он заказал рекламный буклет специализированного училища обувного дела, и когда увидел указанную там суммарную плату в два миллиона двести тысяч иен[36] за два года, а затем прикинул, сколько сумеет накопить на подработках за три года старшей школы — получилось около двух миллионов, — то едва не воспарил над землёй: «Надо же, а ведь получится!» Сейчас Такао жалел, что проговорился той женщине, — неуместные слова, которых он стыдился, но к сожалению примешивалась гордость, ведь он поделился с ней самыми искренними переживаниями.

— Башмачником? — переспросила Дева Дождя, и у него до сих пор звучал в ушах её голос. В нём слышалось лёгкое удивление, но ни малейшего следа насмешки. Такао обернулся, чтобы это проверить. По голосу её можно было принять за школьницу. Он звучал по-детски, ласково, но в то же время с каким-то постоянным напряжением. Так говорят чересчур серьёзные девочки, которых избирают старостами или председателями школьного совета.

В то утро, когда они, как обычно, встретились в беседке, первыми её словами стали: «Видел глицинии?» Она произнесла это столь редким для неё оживлённым тоном, что Такао невольно переспросил: «Глицинии? Где?» Раскрыв зонты, они пошли к пруду. У берега стоял декоративный навес, увитый пышно расцветшими побегами, они остановились прямо под ними, и тут Такао впервые убедился, что он немного выше своей спутницы.

«Ага!» — тихонько подумал он. С цветов глициний одна за другой срывались капли и падали в пруд, разрисовывая его идеальными кругами. Казалось, эта картина изображает, как чувства одного человека передаются другому и наполняют его душу. И тогда у Такао вырвалось: «Я хочу стать башмачником...»

— Я знаю, это непрактично, но мне очень нравится придумывать обувь и создавать её своими руками. — После этих слов он вдруг смутился и добавил: — Пока, конечно, выходит ни к чёрту. Оно и понятно...

Ответа не последовало. Слышалось лишь тихое дыхание Девы Дождя. Встревожившись, он поднял голову и буквально наткнулся на её пристальный взгляд. А затем она, так ничего и не сказав, улыбнулась. Поэтому Такао продолжил:

— Если получится, я бы хотел, чтобы это стало моей профессией.

Он говорил, словно обращаясь к цветам глицинии. Слова, будто бы огласив незнакомые даже ему самому чувства, эхом отозвались в сердце Такао и медленно наполнили его грудь теплом.

«Если бы она тогда сказала: „Ого, здорово!“ или „Желаю удачи!“, я бы, наверное, пришёл в отчаяние», — думал Такао. Возможно, ему бы стало дико стыдно, возможно, он бы сильно обо всём пожалел, даже разозлился бы. Он был безумно рад, что Дева Дождя оказалась не такой. То, что она всего лишь ему улыбнулась, невероятно приободрило Такао. И про себя он решил, что впредь будет звать её не «Дева Дождя», а просто «Она».


Вечер. С некоторых пор, перед тем как заснуть, Такао стал горячо молиться о дожде.


После того как состоялся разговор под глициниями, ему приснилось, что он летает. Такао давно не видел таких снов. В нём он превратился в большеклювую ворону. Грудь и руки от плеч до пальцев покрылись выпуклыми, крепкими, налитыми силой мускулами, каждый взмах крыльев расталкивал воздух, как мощный гребок — воду, он мог свободно и легко лететь куда ему вздумается. В небе выстроились вереницы плотных кучевых облаков, а сквозь просветы между ними к земле тянулись лимонно-жёлтые солнечные лучи. Далеко внизу он мог разглядеть знакомые подробности токийских пейзажей, от крыши собственного дома и горок с качелями на детской площадке до офисных кухонь, выглядывающих в окна. Он миновал Коэндзи, затем Накано, проскользнул между небоскрёбами в Ниси-Синдзюку и наконец увидел знакомый японский сад. В этот момент облака дружно разразились градом капель. Земля быстро намокла, а дома, дороги и деревья засверкали под пробивающимися то тут, то там полосами света. А затем глаза Такао-вороны заметили два раскрытых зонта. Один, прозрачный, двигался по узкой тропке от ворот Синдзюку к беседке, второй, багровый, направлялся туда же от ворот Сэндагая. Два человека хотят переждать дождь. Но куда деваться ему? Он растерялся от неожиданности, а потом решил — вот же, туда! — сделал круг над садом и направился к радиомачте на небоскрёбе в Еёги. И по пути поднимался всё выше и выше. Облака расступились. У него появилось ощущение, что дождь стихает, и вместе с тем — что он вот-вот проснётся.


И как только Такао проснулся, он снова взмолился о дожде.


— Ещё набэ[37], Такао-кун?

— Возьми побольше водяного шпината, Такао. Ты молодой, тебе полезно. Не стесняйся.

Голоса Ёко и Сяофэна звучали с двух сторон, как из стереодинамиков, оба настойчиво подсовывали ему добавку.

«Почему считается, что раз ты молодой, то сможешь съесть сколько угодно?» — с трудом отправляя в почти доверху набитый желудок кусочек краба, думал Такао. И мысленно сообщил горке обломков крабовых панцирей, громоздящейся на столе: «Какие-то слишком пресные для Сяофэна слова».

Зато всё, что тот приготовил, было просто объедением. Эти блюда китайской кухни не значились в меню ресторана, и Такао не знал их названий, но каждое из них — нежное, тающее во рту крабовое мясо, острая похлёбка с креветками и клёцками, обжаренная ветчина с толстыми ломтиками дыни и даже по-простецки отваренные кружочки горькой тыквы — обладало на редкость свежим и богатым вкусом.

«Тут не то что готовить — продукты подбирать замучаешься», — прикинул Такао. Он вовсе перестал понимать, зачем его сюда позвали.

— Признавайся, Такао-кун, ты в семье младший. У тебя ведь есть старший брат? — спросила Ёко. На ней было платье без рукавов, почти полностью открывавшее ослепительно белые плечи.

— Да, есть. На одиннадцать лет старше.

— Значит, ему двадцать шесть? Что он за человек?

— Работает в компании мобильной связи, занимается продажами. Немножко легкомысленный, — ответил Такао, искоса поглядывая, как Ёко сквозь сомкнутые губы втягивала пасту из крабовой печени.

«Обольстительная женщина», — подумал он. Ловко ест и сексапильно выглядит. Сквозь её кружевное платье лимонного цвета просвечивали бёдра. Зачёсанные на одну сторону волосы наполовину закрывали правую щеку, и потому Такао особенно бросались в глаза движения её красных губ. Своей броской, взрослой внешностью она немного напоминала Рику-сан. И полностью отличалась от той женщины из дождливых дней.

— Что, Ёко, хочешь, чтобы тебя с ним познакомили? — потягивая шаосинское вино[38], насмешливо спросил Сяофэн таким тоном, будто разговаривал с младшей сестрой.

— А давайте! Разница в возрасте самая подходящая. И я буду рада заполучить такого младшего братика, как Такао!

— Вообще-то, у него уже есть девушка, — поспешно вмешался Такао. Но тут же подумал: «А я-то что беспокоюсь?» — и выразительно уставился на Сяофэна: мол, что с твоей любимой Ёко-сан происходит? Тот не обратил на него внимания и с невозмутимым видом продолжал цедить вино.

— Да-а? Вот жалость. Тогда и я с горя выпью. Да что там — напьюсь! — весело сказала Ёко.

— Выпьешь, значит... — Сяофэн поднялся с места и отправился на кухню за рюмкой. Заметив его нетвёрдую походку, Такао наконец сообразил, что тот пьян.

«Что же тут происходит?» — снова мысленно спросил он у крабовых панцирей.

Несколько дней назад Сяофэн пригласил его пообедать с ним и Ёко, а когда Такао отказался — ему не хотелось встревать в жизнь влюблённой пары, — тот чуть ли не на коленях начал умолять его прийти. Просьбу в такой форме отклонить было невозможно, и во второй половине ясного субботнего дня Такао, как и обещал, подошёл к дому возле станции метро Накано-Сакауэ. Вопреки его представлениям, что если уж селиться в этом районе, то обязательно в новенькой высотке, Сяофэн жил в старой пятиэтажке, построенной лет тридцать назад. Но так как на каждом этаже здесь было всего по две квартиры с открытой планировкой, его однокомнатная квартира на последнем этаже оказалась более чем просторной. Когда Такао вошёл в чисто прибранную гостиную, Ёко уже пила пиво. На этикетке значилось «Снежинка»[39], эта марка ему раньше не попадалась. Сяофэн готовил еду на кухне и крикнул оттуда: «Подождите, я скоро, выпейте пока что-нибудь!» Прежде Такао лишь несколько раз виделся с Ёко в ресторане. Когда она обернулась на его приветствие, её лицо почему-то выглядело грустным, и он на секунду задумался: «Разве тогда она была такая?» В пепельнице торчало несколько окурков с пятнами губной помады на фильтре. Попивая предложенный ему ячменный чай, он с некоторой опаской завёл с ней беседу, и лицо Ёко тут же просветлело, стало таким же, каким он его помнил.

Выпив четыре или пять рюмок подслащённого шаосинского, Ёко встала с места:

— Пойду помою руки.

Сяофэн проводил её коротким взглядом, повернулся обратно к Такао, взял со стола коричневую стеклянную бутылку и в очередной раз спросил:

— Точно пить не будешь?

Такао со смехом повторил своё обычное оправдание:

— До восемнадцати — ни-ни.

— Вот как... — с какой-то потухшей улыбкой отозвался Сяофэн. Выглядел он на редкость уставшим.

Сяофэн наполнил свою рюмку густой жидкостью и тихо пробормотал:

— Хочу уехать куда-нибудь подальше. — Прозвучало это так серьёзно, словно он сообщал важную тайну, и Такао невольно поднял голову. — Я всегда ищу что-нибудь, что заберёт меня с собой в другой мир. И сейчас тоже ищу.

Брошенные вскользь слова задели какие-то тонкие струны в душе Такао. Он вдруг понял, что ему впервые открылась слабость этого человека, и был необычайно этим тронут. Но прежде чем Такао успел спросить, что это значит, послышались шаги возвращавшейся Ёко, и вопрос повис в воздухе.