Она была старше меня больше чем на двенадцать лет, и я мельком глянул на морщинки, собравшиеся вокруг её добрых глаз. Она всегда держалась с учениками на равных, обращалась с ними как со взрослыми, самостоятельными людьми, и неудивительно, что дети очень её любили.

«У нас с вами разные роли», — пробормотал я про себя.

— Конечно, его опоздания бросаются в глаза, но в остальном Акидзуки-кун — обычный, прилежный мальчик, с ним нет никаких хлопот. А если вспомнить его семейные обстоятельства...

— Семья неполная, живёт с матерью. Не он один такой, и опоздания это не извиняет. К тому же причина неважна. Я считаю, что в первый год школы главное — вбить в голову, что правила есть правила.

Не давая ей времени возразить, я взял в руки стопку бумаг и поднялся со стула:

— Простите, но у меня следующим уроком теннис.

— Надо же, а дождь, оказывается, перестал, — глядя в окно, сказала учительница, невесело улыбнулась и помахала мне рукой: — Всего хорошего. И уж найдите время, чтобы поесть.

От её внимания не ускользнуло, что, готовя бумаги и делая втык Акидзуки, я не успел пообедать.

«Вот что значит опыт, всё подмечает», — не без восхищения подумал я.

Выйдя из учительской в коридор, я чуть не рванул бегом, но удержался и пошёл быстрым шагом. До следующего урока оставалось пять минут, а мне надо было зайти в кабинет физрука — отдать бумаги ответственному за учебные материалы, а оттуда добраться до теннисного корта, расположенного позади бассейна. Едва успеваю. Коридор заполнили ученики, возвращавшиеся в свои классы, но большинство из них, завидев меня и словно испугавшись, уступали дорогу. Если кто меня и окликал, так только школьная шпана:

— Сэнсэй, смотрели вчера футбол?

— Нет, не смотрел! А ну, живо в класс!

У этих двенадцатиклассников из профессионального потока[53] я когда-то был классным руководителем. Отвечая им, я с раздражением подумал, что так и не выкурил ни одной сигареты.


Я закончил пятый урок — теннис у десятого класса, а шестым значилась лёгкая атлетика у двенадцатого. Из-за внезапного недомогания другая учительница физкультуры сегодня не пришла, и мне одному пришлось нянчиться и с парнями, и с девушками. На общение со слабым полом я убил все десять минут перемены и потому вновь не успел покурить.

В программе значились прыжки в высоту. Я положил рядом два мата, поставил две планки, пустил парней и девушек прыгать попеременно и записывал результаты. По сравнению со стаей диких обезьян из десятого, у этих чувствовалась привычка к занятиям физкультурой и нежелание ею заниматься. Что ж, их можно понять. В выпускном классе, тем более подготовительного потока, уроки физкультуры — своеобразная передышка, к тому же парни и девушки, оказавшись вместе, не могли не отвлекаться друг на друга. Несколько учеников, дожидаясь своей очереди, радостно перешёптывались, старательно понизив при этом голос. До меня долетали обрывки их разговоров:

— Да ладно, ты никогда не ел блинчики?

— А чем они отличаются от оладий?

— Так пошли сегодня все вместе!

— Южный выход, сбоку от магазина...

Я мельком вспомнил то время неизвестности, когда сам был подростком, тот особый подъём чувств, с каким я ловил всякое слово, сказанное противоположным полом, словно путеводные искры.

«С самого утра их пять уроков подряд натаскивают на сдачу экзаменов, и они считают, что на последнем, физкультуре, можно расслабиться», — подумал я. И тут же, безо всякого предупреждения, что есть силы пнул стоявшее рядом со мной ведро.

Шарах!

Оно врезалось в ручной каток для разравнивания площадки, и по школьному двору разнёсся оглушительный металлический лязг. Ученики широко раскрыли глаза от удивления. Я не произнёс ни слова, они смотрели на меня, и растерянность на их лицах постепенно сменялась испугом.

— Никаких личных разговоров во время занятий. Сугимура, Кита, Накасима и Кикути — пять кругов по площадке, — коротко сообщил я нарочито бесцветным голосом.

Четверых болтунов обоего пола я выбрал произвольно. Их было гораздо больше, но в таких случаях наказание не обязано быть справедливым. Главное, чтобы оно подействовало на всю группу.

— Бегом марш! — прикрикнул я на нерешительно переглядывающуюся четвёрку, и они, словно их подстегнули, бросились бежать. Я же, будто бы ничего не произошло, вернулся к записям результатов прыжков в высоту.

До конца урока никто из учеников ни разу не открыл рот.


Когда мне удалось наконец затянуться сигаретой, я сразу же вспомнил то самое «что-то» про Акидзуки. После шестого урока я всё-таки улучил время съесть поздний обед, разобрал попутно анкеты десятых классов о распорядке дня, потом два часа проводил тренировки в курируемой мною секции баскетбола, а после вернулся в учительскую и, так как приближался конец месяца, составил план проведения внешкольных занятий.

«Теперь можно и домой». Еле живой от усталости, я привалился спиной к стене у двери служебного входа и, убедившись, что меня никто не видит, сгорбился, сунул в зубы сигарету, набрал полные лёгкие дыма и с облегчением его выдохнул. Тут мне память и подсказала: «Так это его ты видел вчера во сне!»

Я глядел вверх, на узкий серп луны, напоминавший надрез на фиолетовом небе, и вспоминал тот сон. Надо сказать, довольно тягостный.

Я находился в школе после уроков, в кабинете завуча по воспитательной работе, и со мной были ещё два человека: мать Юкари и какой-то школьник. Тогда я не заметил, но сейчас, если подумать, — им был Такао Акидзуки. И я отчаянно пытался объяснить женщине, которую никогда в жизни не встречал, и Акидзуки, ставшему, по-видимому, символом всех учеников разом, почему Юкари пришлось уволиться из школы.

— Так у вас и правда были близкие отношения с Юкари? — спросила её мать.

— Значит, учителя всё время говорили нам неправду? — возмутился Акидзуки.

Я склонил голову так низко, что упёрся ею в стол, и, обливаясь холодным потом, судорожно подыскивал подходящие слова:

— Я бесконечно виноват перед вами, её родителями. Но у нас с ней всё было всерьёз. А заболевание Юкари-сан... По-моему, оно вызвано ещё и тем, что произошло в школе.

— Заболевание? Вы хотите сказать, что Юкари больна?

— То есть вы, учитель, тайком встречались с коллегой? А вам не кажется, что долг мужчины — защищать свою возлюбленную?

— Это что же, она заболела, и вы её бросили?

— Ито-сэнсэй, вам больше никто не поверит!

Честно говоря, настоящий кошмар.

Я помотал головой, вдавил окурок в пепельницу и зашагал в сторону стоянки для учителей. Уже приготовившись надеть интегральный мотошлем[54], я вспомнил, что намеревался сегодня выпить. Придётся оставить мотоцикл у школы. Я вышел за ворота и направился к станции метро. Вокруг меня уже не сновали ученики, но безмолвно шествующие к станции люди, возвращавшиеся домой, и обволакивающая влага сезона дождей, наполнявшая воздух, вызывали лишь омерзение.


Во вновь набранном классе, руководителем которого я стал в апреле, Такао Акидзуки ничем особенным не выделялся. Совершенно обычный пятнадцатилетний подросток, если вычесть привычку опаздывать на утренние занятия и то, что после развода родителей он остался жить с матерью. Оценки — выше среднего, школьная форма не затасканная, одноклассников не сторонится. Ни в какие секции он вроде бы не записывался. Такие любители поскорее уйти домой нередко влипают в неприятности, но из-за семейных обстоятельств Акидзуки, должно быть, пропадал на подработках. На уроках физкультуры к его готовности играть в команде также замечаний не было, учителя по другим предметам говорили разное: то он слушает, то спит, но, чтобы он болтал во время занятий, не мог припомнить никто. По общему впечатлению — не самый сильный ученик. Я бы не стал брать его на заметку, и опозданий, по большому счёту, за ним пока числилось не настолько много, чтобы устраивать разнос, но, как мне показалось, спокойствия ради строгое внушение лишним не будет, поэтому сегодня я его и вызвал.

Отсюда моё недоумение, почему именно он появился во сне о Юкари. Она не преподавала в моём классе, и потому с Акидзуки её ничего не связывало.

Когда на станции Синдзюку я пересаживался на линию Собу, снова начался дождь. Оконное стекло моментально залепило каплями. Отрешённо рассматривая, как в них вселяются уличные огни, я осознал, в чём дело. Акидзуки и Юкари были чем-то похожи. Они не смешивались с окружением, как масло не смешивается с водой. Не в том смысле, что их поведение чем-то бросалось в глаза. У них были друзья, они умели смеяться, не нарушали неписаных норм. Но если приглядеться, понять можно. Наблюдая за несколькими сотнями школьников в год, ты учишься распознавать такой типаж. И у Юкари, и у Акидзуки где-то внутри существовало особое, тайное личное пространство, не предназначенное для чужаков. У одних там хранится нечто ценное, у других — никому не нужный хлам. Что у этих двоих — я не знал, и меня это не касалось. Но в любом случае они определённо отличались от своего окружения.

Поэтому я, по правде сказать, не понимал, как вести себя с Акидзуки. Сегодня я вновь в этом удостоверился. И ровно по той же причине я был когда-то безнадёжно очарован Юкари.

«Не потому ли они появились в моём сне вместе?» — думал я, пребывая в беспросветно-пасмурном настроении и разглядывая дождь.


— Соитиро, ты с каждой нашей встречей выглядишь всё неприветливей.

Мы только что чокнулись банками пива, и эти слова, к моему удивлению, меня не столько рассердили, сколько немного обидели.

— Ты и без того большой и страшный. Ученики, наверное, от тебя убегают.

Я глотнул пива, подумал, как бы мне ответить, потом сказал:

— Нацуми, ты с каждой нашей встречей всё неприветливей разговариваешь.