Попойка в квартире Нацуми случилась во время сезона дождей, а значит, с тех пор прошло больше двух месяцев. За эти дни работа не отпускала меня ни на минуту. Каникулы каникулами, но учителя, как правило, продолжают ходить в школу, а у меня ещё добавились тренировки в секции баскетбола и выездные соревнования, так что забот навалилось даже больше, чем обычно. С Нацуми я несколько раз переписывался, но наши планы никак не совпадали, и потому мы больше не встречались.


И если подумать, с Юкари я не виделся ещё дольше. Когда же это было?.. Наверное, в апреле — в последний день, когда она смогла выйти на работу. А сейчас она стоит передо мной в учительской, и мне кажется, что по сравнению с тем периодом она посвежела. Несмотря на летнюю погоду, на ней тёмно-синие брюки, а поверх белой блузки надет и застёгнут тёмно-серый жакет с длинным рукавом. На мне спортивный костюм, и я пуще обычного уверен, что смотрюсь бедно и жалко. Как и всегда. Юкари была из тех восхитительных женщин, кто в любое время выглядит безупречно. Из тех удивительных женщин, на ком любая одежда сидит лучше, чем на профессиональных моделях из журналов мод. С её лица начисто стёрты все эмоции... но очевидная красота наверняка заставила бы трепетать любое сердце.

— Не пора ли нам идти? — предлагаю я Юкари.

— Да. Простите за беспокойство.

— Ничего страшного. Полагаю, директор уже ждёт.

Мы обращаемся друг к другу на вы. Я не собирался давать выход эмоциям, но боль всё время норовила просочиться наружу.

«Хоть бы и Юкари ощущала то же самое», — думаю я.

Мы вместе выходим из учительской. Теперь ей надо проследовать в кабинет директора и официально подать заявление об увольнении.

— Юкино-сэнсэй! — раздаётся у нас за спиной, пока мы идём по коридору, и к нам подбегает одна из учениц.

Это Хироми Сато из одиннадцатого класса. Так-то она девушка серьёзная, но через её многочисленных знакомых слух разлетится по всей школе.

«Вот влипли», — думаю я, а тем временем, заметив Юкари, к ней слетаются и другие ученики.

— Сэнсэй! Юкино-сэнсэй! — зовут они в один голос.

Меня на секунду окатывает неуместное даже для меня раздражение: «Посмотри, насколько дети тебя любят, как ты можешь уйти?» Ведь это я помогал ей оформлять увольнение. Не проходит и минуты, как Юкари оказывается в окружении учеников и смущённо улыбается.

Я беру себя в руки и с укором говорю:

— Сато, давай потом. Это, кстати, всех касается.

Все недовольно смотрят на меня. Их взгляды суровей, чем я ожидал, и мне, помимо воли, хочется отступить. На выручку приходит Юкари:

— Простите, ребята. Я буду в школе до конца пятого урока. Если хотите, можем спокойно поговорить позже.

Ученики нехотя расходятся.

— Надо идти, — напоминаю я.

Едва мы делаем первый шаг, как я краем глаза замечаю Такао Акидзуки.

«Неужели он тоже знал Юкари?» — вдруг думаю я.


— Юкино-сэнсэй, полагаю, теперь вы хорошо понимаете, что несёт с собой профессия учителя. Нужно приходить на работу не позже восьми утра, никуда не отлучаться до пяти вечера, но и потом, разумеется, не убегать сразу домой и не рассчитывать на оплату сверхурочных. Работа в выходные — обычное дело, оклад требуют привести в соответствие с уровнем негосударственного сектора, и он снижается, да и общий годовой доход, по сравнению с частниками, клянут как «несправедливый». От учеников и их законных представителей уважения не дождёшься, ты всего лишь учишь, как предписано министерством, но выслушиваешь нападки на всю систему школьного образования, которая, видите ли, никуда не годится, и при этом, раз уж ты «слуга народа», изволь поднимать государственный флаг и петь гимн хором. Ты заискиваешь перед комитетом по образованию, перед родителями, перед учениками, перед общественным мнением. У нас бессмысленная работа.

«Куда его понесло?» — ошарашенно думаю я, рассматривая завуча. Я оглядываюсь на сидящую рядом со мной на кушетке Юкари, но она, уставившись в пол, покорно слушает — правда, мне чудится слабый проблеск улыбки на её лице. Дверь кабинета директора закрыта, слышится лишь тихое подвывание кондиционера, да снаружи долетают приглушённые крики школьников, гуляющих на большой перемене. Директор и завуч сидят за столом напротив нас, на такой же чёрной кушетке для посетителей. Директор уже какое-то время делает вид, что всё это его не касается, и потягивает чай. Один завуч не умолкает:

— Будь я чуть помоложе, Юкино-сэнсэй, сам бы ушёл из школы и занялся репетиторством. На самом деле ни у школьников, ни у педагогов нет веских причин задерживаться в этом безумном месте. Но для увольнения я уже несколько староват.

«Это он так заковыристо шутит?» — предполагаю я, но, похоже, завуч говорит всерьёз. Не сказать, что я во всём с ним согласен, но от его более чем откровенной манеры выражаться у меня немного теплеет на душе.

— Как ни жаль, но нам придётся принять ваше заявление об увольнении. Хотя, честно говоря, я вам немного завидую, — заканчивает завуч и посылает вопросительный взгляд в сторону директора.

Тот берёт со стола заявление и непринуждённым тоном произносит:

— Благодарю вас за проделанную работу, Юкино-сэнсэй.

— Приношу глубочайшие извинения за доставленные мною многочисленные неудобства. Я многим обязана школе за эти два с половиной года, — ледяным голосом говорит Юкари и низко кланяется.


Если объяснять двумя словами, почему Юкари пришлось уволиться из школы, то я скажу так: она больше не могла туда ходить из-за душевного разлада, повлиявшего на её здоровье. Говоря простым языком, из-за так называемой учительской хандры. Но, разумеется, реальность не укладывается в какие-то несколько слов. Можно выслушать меня, можно даже опросить непосредственных участников событий, но вряд ли хоть кто-то в точности знает, что именно тогда произошло.

Первый звоночек, насколько я помню, прозвенел в сентябре прошлого года, почти через десять месяцев после того, как я обнял Юкари на Рождество. Мы, разумеется, держали наши отношения в тайне и от учеников, и от преподавателей.

— Ито-сэнсэй, ты знаешь Сёко Айдзаву из моего класса? — спросила Юкари после того, как мы с ней поужинали в моей квартире.

У меня, бывшего продавца, чудаковатая традиция учителей обращаться друг к другу с обязательным добавлением «сэнсэй» никак не приживалась, и вне школы я звал Юкари по имени. Она же, напротив, всегда звала меня по всей форме.

«Привычка. Никак не избавлюсь!» От её неуклюжего оправдания я, помнится, немного приуныл, но в то же время оно меня умилило.

— Знаю. В прошлом году у меня училась. Яркая, заметная, но особых проблем не создавала, — ответил я, вспоминая, что моим непосредственным вдохновителем признаться Юкари в любви стала именно Айдзава. Сказать об этом я, разумеется, не мог.

— Ясно... Сейчас она в моём классе, но...

По словам Юкари, со второго триместра поведение Айдзавы резко поменялось. Раньше она, как щеночек, ходила за ней по пятам и влюблённо заглядывала в глаза, а сейчас проявляла явную враждебность.

— Она демонстративно опаздывает именно на мои уроки и делает вид, что меня нет, когда я с ней заговариваю.

— Да уж. Они за один месяц летних каникул становятся другими людьми, — ответил я и попытался вспомнить о Сёко Айдзаве что-нибудь ещё.

Отец её вроде бы занимал пост начальника отдела в известном рекламном агентстве, слыл довольно богатым человеком и владел собственным домом в квартале Сёто. Сама Сёко была девушкой красивой, эффектной, и уже потому в ней ощущалась некоторая избалованность, но по крайней мере в десятом классе с ней не было никаких сложностей. Хотя признаться честно, что там творится в душах школьниц-подростков — для меня тёмный лес. На уроках физкультуры девушки и так занимались отдельно от парней, а когда я перестал быть у Айдзавы классным руководителем, то вовсе потерял её из виду. Кажется, я пообещал Юкари посмотреть, что можно сделать. Но я не считал происходящее чем-то серьёзным. Такого рода трения с учениками случаются постоянно, спросите любого учителя.

Однако к концу года отношения между ними стремительно покатились под откос. Под предводительством Айдзавы класс начал массово бойкотировать уроки Юкари, а тех, кто с ней разговаривал, переставали замечать. Айдзава оказалась на редкость харизматичным лидером и выстроила всё так, что подавляющее большинство её одноклассников теперь видели в Юкари врага. Когда заговор начал сказываться на учебном процессе, её положение в коллективе моментально ухудшилось. Для Юкари это была изнурительная борьба. Однако, хотя дело и зашло так далеко, я считал, что она должна сама во всём разобраться. Юкари несколько раз советовалась со мной, но в третьем триместре забот и без того был полон рот, к тому же я никак не мог поверить, что в её неприятностях виновата одна Айдзава. Наверняка она допустила какую-то ошибку, а значит, ещё остаются способы самой всё исправить. Она же классный руководитель Айдзавы. Мы по собственной воле выбрали профессию учителя, а та изначально включает в себя что-то подобное. Я даже считал, что, если сейчас Юкари справится своими силами, это пойдёт ей на пользу в будущем.

Между тем по школе поползли слухи, что Юкари отбила у Айдзавы парня. Конечно же, то была полная чушь, какую обычно болтают дети. Тем не менее я встревожился, попробовал разобраться, и оказалось, что да, действительно, парень Айдзавы влюбился в Юкари. Он признался ей в своих чувствах, она, разумеется, ему отказала, но эта история стала сильным ударом по самолюбию Айдзавы. Я расспросил Юкари, и она всё подтвердила, хотя имени парня не назвала. Тогда я стал копать дальше и сумел его вычислить. Его фамилия была Макино, он учился в двенадцатом классе. Более того, в классе, которым руководил я, и до прошлого года он являлся капитаном команды по баскетболу, курируемой опять же мной.