Резко щёлкнув выключателем, Кобаяси-сан погасила свет в приёмной и, шурша многослойной синей юбкой, вернулась к своему столу рядом с моим.

— Что случилось? — обратилась я к ней, оторвавшись от составления списка заказов в книжных магазинах.

Она раздражённо нахмурила изящно очерченные брови и сказала:

— Она только сейчас принесла плату за обучение за вторую половину года.

— За вторую половину? Но ведь срок оплаты истёк месяц назад!

— Ей дважды направляли требование заплатить. Более того, несколько раз предупредили, что деньги надо перевести через банк, но она принесла наличные! А касса уже закрыта, — сказала она и с видом человека, которому нанесли смертельное оскорбление, начала собираться домой.

Я не стала напоминать, что до закрытия оставалось ещё тридцать минут, и спросила:

— Можно посмотреть дело той девушки? — А затем, не дожидаясь ответа, заглянула в экран компьютера Кобаяси-сан. — Кто?

Она хмуро ткнула пальцем:

— Вот. Момока Накадзима.

Я пробежалась глазами по рядам цифр и невольно охнула:

— Погодите-ка, у неё сегодня крайний срок!

Поспешно выскочив из кабинета и крича на ходу: «Накадзима-сан!», я догнала уходящую по коридору девушку. Момока Накадзима обернулась. Я почувствовала резкий ванильный запах её духов.

— Что?

— Послушайте, если вы не внесёте плату за обучение сегодня, вас отчислят!

Она лишь недовольно хмыкнула и, казалось, не понимала всей серьёзности ситуации. Я отвела её в кабинет и объяснила, что к чему. Что университет так устроен: если ты не внесёшь плату за обучение, тебя отчислят. Что отчислят — это значит выгонят. Что плановый период оплаты истёк месяц назад, отсрочка действовала только до сегодняшнего дня, и ей следовало отправить определённую сумму через банк сегодня до 15:00. А сейчас уже пять вечера, и даже наличные, которые она принесла, ничего не исправят.

У Момоки Накадзимы было красивое лицо и идеально наложенный естественный макияж.

— Так что же мне делать? — с обидой в голосе спросила она, и я, думая про себя, что если уж тебе хватило времени так накраситься, то могла бы и в банк успеть, сказала:

— В сложившихся обстоятельствах и только один раз мы сделаем исключение и примем наличные.

Она протянула мне конверт, и я, придумывая на ходу оправдание для финансового отдела, пересчитала банкноты. А? Пересчитала второй раз, потом третий:

— Не хватает двадцати тысяч иен.

— Правда? Но у меня сегодня больше нет...

С этими словами Момока Накадзима посмотрела на меня с выражением «девушка в беде», умело подчёркнутым косметикой[82]. Скользнула взглядом по бейджику с именем, висевшему на шнурке у меня на шее:

— Акидзуки-сан, вы не могли бы доплатить за меня? Завтра — нет, на следующей неделе я обязательно верну!

Мне захотелось швырнуть ей конверт, но я сдержалась и после пятиминутной дискуссии, в обмен на адрес её родителей и номер их домашнего телефона, достала из кошелька двадцать тысяч иен.

— Просто не верится! — сказала мне Кобаяси-сан, когда я, проводив Момоку Накадзиму, вернулась к своему столу. — Да пусть бы её отчислили: что посеешь, то и пожнёшь. Она уже не ребёнок. Я считаю, нам незачем было так стараться.

— Кобаяси-сан, вы ведь заметили?

— Что?

— У неё сегодня был крайний срок.

Вместо ответа она раздражённо заявила:

— Нам выпал случай преподать ей урок, показать, какие правила действуют в обществе. В конце концов, это для её же блага.

— Мне так не кажется, — произнесла я, не отводя взгляда от потрясающе красивого маникюра Кобаяси-сан. В моих глазах эта очаровательная девушка, сама недавняя выпускница, выглядела всего лишь как однокурсница Момоки Накадзимы. — Всё-таки университет не государственное учреждение и не банк. Конечно, мы тоже коммерческое предприятие, но прежде всего мы учим и воспитываем. Поэтому мы, служащие университета, должны вслед за преподавателями поддерживать студентов в их развитии, выполнять свои обязанности так, чтобы помочь им обрести самостоятельность, и это послужит нам наградой. Мы должны стоять на их стороне, а не на стороне администрации.

— Это называется «баловать», разве нет? — разочарованно сказала Кобаяси-сан, схватила свою украшенную рядами жёлтых монограмм модную сумку и, даже не попрощавшись, зашагала к двери. Меня так и подмывало пульнуть ей в спину карандашом, но я сдержалась.


— Жалеешь, что не пульнула? — с интересом спросил Симидзу-кун и отпил глоток улуна[83].

— Нет, так нельзя. Нам вместе работать.

В тесном ресторанчике было шумно, а в воздухе висел дым от жарящегося мяса.

— Но я и правда разозлилась. Удивительно, как молодёжь нынче любит указывать на чужие ошибки. С другими — строже некуда, но только не с собой. Они не задумываются, сколько всего им прощают окружающие, но при этом требуют от них соблюдения моральных и этических норм, а ещё, как ни странно, разумного поведения. Завышенное самомнение — и при этом неутолимая жажда добиться признания у тех, кого они в грош не ставят, — выпалила я на одном дыхании и отхлебнула несколько глотков пива.

— Вижу, у тебя наболело, — весело сказал Симидзу-кун. — Но мне кажется, я понимаю, что хотела сказать Кобаяси-сан.

Я невольно уставилась на него. Он улыбнулся — мол, не кипятись — и продолжил:

— Студентам сейчас свойственно высокомерие. Они считают себя клиентами, которые всегда правы. Вот их и хочется поставить на место.

— Ни у кого нет права ставить других людей на место! — сказала я, подавшись вперёд и налегая на стол, и в этот момент нам принесли большое блюдо с мясом.

— Забудем об этом, Рэйми-сан. Давай я тебе кальби поджарю.

Костлявые руки Симидзу-куна аккуратно разложили куски мяса на переносном гриле. И всё моё раздражение тут же испарилось. Ну же, Рэйми-сан, рубец тоже вкусный! Симидзу-кун, диафрагма вполне съедобна! Рис пока рано. Может, попросим салат-латук? Наблюдая за тем, как Симидзу-кун уплетает мясо за обе щеки, я чувствовала себя заботливой мамашей, следящей, чтобы её ребёнок хорошо питался.

«Да, вот так, кушай побольше», — стучало в голове. На самом деле в свои тридцать шесть он уже мог считаться мужчиной среднего возраста и всё же походил на студента, видимо потому, что всегда предпочитал одежду свободного стиля. Худощавый, коротко стриженный, на носу очки в пластмассовой оправе. Если не присматриваться, он выглядел даже моложе моего старшего сына Сёты, которому в этом году исполнялось двадцать семь.

— Кстати, Рэйми-сан, а по какой причине ты устроилась работать в университет?

Я ответила, заворачивая для него мясо в листья салата:

— Я вроде говорила, что родила первого сына, когда была ещё студенткой. В итоге год провела в академическом отпуске. Потом восстановилась, училась, одновременно воспитывая ребёнка, получила диплом, но когда стала искать работу...

— Ах да, вспомнил. Тебя профессор порекомендовал.

— Да. На должность помощника по учебным вопросам на кафедре. Даже выйдя замуж, я хотела работать, и мне нравилась японская литература, да и научное сообщество в целом.

— Ясно.

— Нравы в то время оставались весьма строгими, поэтому студентки редко выходили замуж или рожали детей до окончания института. Только что приняли закон о равном доступе к работе, но на деле людям в моём положении найти место в обычных фирмах было непросто. — Я залпом допила оставшееся в стакане пиво. — Так что я благодарна и моему профессору, и университету за отношение ко мне. Его обеспечил принцип академической свободы. Академические центры — священные хранители разнообразия!

После этих слов я остановила проходящего мимо официанта и заказала разливного пива.

— Ты что-нибудь будешь?

— Да, то же, что и сейчас.

— Тогда, пожалуйста, бокал пива и улун.

Симидзу-кун алкоголь не пил.

— Не то что я не могу его пить, — ответил он, когда я однажды насела с расспросами, как же тогда поднимать настроение. — Просто, как бы сказать, не чувствую такой необходимости.

Сидевшая напротив нас молодая пара проверяла, готово ли мясо. Девушка с модным макияжем, очень похожая на Момоку Накадзиму или Кобаяси-сан, и парень лет двадцати пяти в деловом костюме, явно пришедший прямо с работы. По их виду и поведению я предположила, что они вместе около полугода. Позже они заскочат в круглосуточный магазин, купят закусок и что-нибудь на завтрак, вместе пойдут в квартиру одного из них и лягут спать в одной постели. Они продолжат встречаться, ссорясь по мелочам и ревнуя по пустякам, а примерно через год обязательно наступит поворотный момент. И надо будет решить: расстаёмся, женимся или оставляем отношения такими же неопределёнными.

«Интересно, а как мы выглядим со стороны?» — вдруг задумалась я. Женщина сорока восьми лет вместе с бойфрендом на двенадцать лет её младше жарят мясо в недорогой забегаловке.

На решётке гриля с шипением съёживались куски рубца, обугливаемые пламенем. Симидзу-кун поднимал их палочками и внимательно осматривал снизу, словно проверяя, насколько они прожарились.

— Кстати, твой младший сын уже почти студент? — спросил он.

— Да. Он в одиннадцатом классе, — ответила я.

Симидзу-кун меня не ревновал. Поэтому я не стеснялась рассказывать ему про мужа, с которым разошлась, и про сыновей. Про то, как я ещё студенткой познакомилась с работником торговой фирмы на пять лет меня старше, про незапланированную беременность и роды, про свадьбу, про то, что мужа звали Такаси, а потому мы, тасуя слоги в его имени, дали сыновьям имена Сёта и Такао. О том, как его заграничная командировка затянулась, как мы стали постепенно отдаляться друг от друга, а когда младший сын перешёл в среднюю школу — развелись. Симидзу-кун всегда выслушивал меня со спокойным видом. С таким же интересом слушают о природных явлениях, например, как солнце испаряет морскую воду и та превращается в облака, их подхватывают западные ветры, и, наконец, они проливаются дождями над Японией.