— Такао, тебе сколько исполнится в следующем месяце?

— Восемнадцать.

Следовательно, мне стукнет пятьдесят один. Разглядывая окрашенные в пронзительный жёлтый цвет деревья гинкго и нависшее над ними пепельно-серое небо, я выдыхала белые облачка пара. Всё меняется в мгновение ока. Момока Накадзима, наверное, тоже изменится.

Полтора года назад, если бы не я, она бы вылетела из университета, и даже сейчас, учась уже на третьем курсе, при встрече со мной она почтительно кланялась. Поговаривали, что в последнее время она зачастила в библиотеку, чтобы подготовиться к одному семинару, куда был большой конкурс. Моя коллега Кобаяси-сан с видом старожила каждый день шпыняла недавно набранных новых сотрудников. Сёта по-прежнему состоял в бесперспективных (по моему мнению) и неловких отношениях со своей квартиранткой. Я за эти полтора года сменила машину, для которой подошёл срок техосмотра, дважды прошла гастроскопию, заказала в облюбованном ателье два костюма и три пары туфель, побывала на нескольких алкогольных вечеринках знакомств — трудно сказать, возможно, это уже не для меня — и заперла в глубинах памяти воспоминания о нескольких происшествиях, решив никогда к ним не возвращаться. С Симидзу-куном мы расстались. Так, день за днём, прячась за выпивкой, за библиотечными книгами и за вышедшими из моды юбками, я тихо хоронила в сырой земле этого города вздымавшиеся волны эмоций.

Наконец снова пришла зима.

Город готовился к празднованию Рождества, переливался многоцветьем украшений и суетливо бурлил. Но в глазах моего сына, шагавшего рядом, отражалось вовсе не это. Он видел, что будет после Нового года и окончания старшей школы.

«Значит, Италия?» — подумала я. Там я не была. Да и вообще никогда не ездила за границу.

Даже самой странно.

Мне казалось, что это скорее в моём характере — взять да упорхнуть за тридевять земель. В детстве я перечитала множество книг о других странах, мечтала о них, как зачарованная. Представляла, как стану взрослой и уеду жить куда-нибудь далеко-далеко. Но с тех пор как в двадцать один год я родила Сёту, меня поглотили будничные хлопоты, и время пустилось вскачь. В итоге я с самого рождения безвылазно сидела в Токио. Почти вся моя жизнь прошла внутри замкнутого круга, от центра до края которого можно добраться на машине максимум за час.

А мой сын с поразительной лёгкостью из него вырвался.


Когда Ито-сэнсэй, классный руководитель моего сына, приглашал меня в кабинет завуча по воспитательной работе, было заметно, что он немного растерялся.

— Простите, вы его мать?

— Да.

— Прошу вас, садитесь.

«Неужели он принял меня за его старшую сестру?» — подумала я и, надо сказать, обрадовалась. Поначалу я сомневалась, не надеть ли мне безопасный во всех смыслах костюм для родительских собраний, но потом — гулять так гулять — выбрала плиссированную юбку выше колен и не прогадала. Получилось что надо: тёмно-серая юбка с кружевной оборкой и тёмно-коричневым пояском и к ней белая блузка с большим бантом на шее. Было приятно после стольких лет вновь оказаться в старшей школе, но я опасалась, что слишком уж себя накрутила. Когда я села на такой знакомый школьный стул, Такао посмотрел на меня с нескрываемым удивлением.

— Под школьницу косишь? — прошипел он.

— Нет, конечно! — ответила я, невольно повысив голос.

— Итак, Акидзуки-сан, — заговорил Ито-сэнсэй, нерешительно кашлянув. — Полагаю, вы уже знаете, что Такао-кун отказался сдавать вступительные экзамены в институт и хочет поехать во Флоренцию, чтобы там изучать ремесло изготовления обуви. Также он собирается, насколько это возможно, потратить оставшиеся до весны дни школьной жизни на подработки, чтобы скопить на обучение. Вы достаточно подробно обсудили это решение в кругу семьи?

Ах, эти консультации для учеников и их родителей! Как волнительно! Я перешла на серьёзный тон и сказала:

— Да. В первый раз сын сказал мне об этом уже очень давно. Два года назад, в десятом классе. Тогда я удивилась, но с тех пор мы часто это обсуждали, и в итоге он меня убедил.

Лицо Ито-сэнсэя посуровело.

— Прошу прощения, — начал он, не скрывая в голосе назидательных ноток, — но я не считаю обучение на обувного мастера в Италии реалистичным выбором. В нашей школе подобных прецедентов не было, и, если уж так хочется учиться в другой стране, зачисленным в институт таких возможностей предоставляется больше.

«Помню я таких учителей», — с необъяснимой нежностью подумала я, слушая низкий голос, так подходящий преподавателю физкультуры. Сейчас этот предельно серьёзный настрой можно счесть милым, но в своё время он очень даже пугал. Я мельком глянула на Такао — тот с безразличным видом смотрел под ноги. Да он у меня хоть куда! Будь я школьницей, разревелась бы от одного вида этого здоровенного дядьки в спортивном костюме.

— Акидзуки-сан, я тоже провёл небольшое исследование. Если оставить в стороне отделы планирования и дизайна известных торговых марок, изготовление обуви как таковое, для которого требуются работники с соответствующими навыками, в Японии исчезающий вид. Производственная база полностью перенесена в развивающиеся страны Азии, а культура шитья обуви по индивидуальным заказам в Японии отсутствует. Если вы это учли и вас это не останавливает, я восхищаюсь вашей решимостью. Но раз уж желание Такао-куна настолько велико, он тем более сможет найти свой путь, обучаясь в институте на родине. Уезжать учиться за границу сразу после школы, в страну, где не говорят по-английски, — огромный риск. В языковую школу может попасть любой, но сдать на месте экзамены в институт и уж тем более его окончить под силу не каждому. И даже с дипломом на руках после возвращения домой будет крайне сложно соперничать за рабочее место с недавними выпускниками. Об этом свидетельствует статистика. — Низкий голос Ито-сэнсэя, казалось, отдавался даже в кончиках пальцев. После этих слов он перевёл взгляд на Такао. Тот тоже поднял голову. — Акидзуки. Я считаю, что тебе следует поступить в институт в Японии. Так ты оставишь себе хоть какой-то простор для выбора. Что скажешь?

Такао открыл было рот и снова закрыл. Казалось, он неспешно подыскивает слова, спрятанные глубоко в памяти. Из-за окна, будто слабый запах пота, просачивался гомон закончивших на сегодня занятия учеников. Мне вдруг показалось, что и на мне самой школьная форма. Я как наяву ощутила прикосновение простой толстой ткани, из которой шили синюю зимнюю одежду, и её запах, словно я надевала её ещё этим утром. Прошло больше тридцати лет, но, к моему запоздалому удивлению, в этом мире нисколько не поблёкли краски.

— Я искренне рад, что мои учителя и моя семья проявляют столько заботы обо мне, — медленно заговорил Такао. — Вы совершенно верно сказали, что изготовление обуви — очень узкая специальность. Но именно поэтому я считаю, что мне ничего не добиться, если я стану распылять силы. Не хочу потом оправдываться, что, мол, пробовал себя на разных поприщах, или хотел избежать риска, или оставлял простор для выбора. — Ито-сэнсэй, похоже, порывался что-то сказать, но Такао продолжил: — Именно потому, что я хочу превратить создание обуви из хобби в профессию, я собираюсь во Флоренцию. Обувь, особенно женская, зависит от моды. Если не следовать её чётко обозначенному течению, настоящим мастером не стать. А центр моды и мастерства — Европа. Даже то, какие материалы будут популярны в таком-то году, определяется на европейских показах. И всё, что связано с изготовлением обуви — и технологии, и материалы, — собрано во Флоренции. Поэтому я хочу поехать за границу. И не просто хочу — мне необходимо там учиться.


Когда мы спускались по холму к станции, начал накрапывать мелкий дождь, и я завела Такао в удачно попавшийся на глаза паб. Он запротестовал: «Я же в школьной форме!», но я заявила, что раз уж собрался в Европу — изволь попрактиковаться, как вести себя в тамошних заведениях, — но алкоголь пить не обязательно, — чуть ли не силком затащила его внутрь и села у края дальнего стола. Чтобы создать соответствующую атмосферу, заказала себе «Моретти»[84], а для Такао взяла колу.

— Очень милый у тебя учитель, — сказала я.

— Что? Милый? Кто, Ито-сэнсэй?

— Так и остался недовольным. Значит, всерьёз за тебя переживает!

— В десятом классе он тоже был нашим классным руководителем, но я впервые вижу, чтобы он так много говорил. Плохо я его знаю, оказывается.

Какое-то время мы молча смотрели в окно. Из-за тусклого освещения внутри паба оно напоминало огромную прозрачную стену в океанариуме. За стеклом туда-сюда, будто плавая, сновали разноцветные зонты.

«С консультациями или без, но решение ехать за границу Такао уже не изменит», — подумала я.

Он с раннего детства любил возиться с моими туфлями. Для меня они были забавой, я накупила их довольно много, и вскоре чистка и уход за ними стали обязанностью Такао. В средней школе обувь, которую я перестала носить, он стал разбирать на части. Раньше его интересовала форма, теперь — как они устроены. Он нагревал женские туфли феном или на портативной электрической плитке, счищал клей, вынимал супинаторы, отделял каблуки, а потом вновь собирал всё вместе. Где-то к концу одиннадцатого класса он стал самостоятельно изучать, чем ему заниматься после окончания школы. Посетил дни открытых дверей в специализированных училищах обувного дела, поговорил с несколькими мастерами-башмачниками. Обратился ко мне, чтобы я показала ему своё любимое обувное ателье. И чем больше он общался с профессионалами, тем больше укреплялся в мысли, что ему надо учиться за границей. Он присмотрел во Флоренции несколько школ итальянского языка при институтах, запросил у них на итальянском материалы для поступающих, изучил их, выбрал одну, переслал из заработанных средств плату за поступление и уже получил документ о зачислении со следующего года. После шести месяцев занятий языком он собирался сдавать экзамены в колледж искусств. И всё это Такао с лёгкостью провернул сам, учась в школе, подрабатывая в китайском ресторане и слушая курс итальянского по радио.