— Строптивая блядь! — шипит здоровяк, хватая меня за горло. — Посмотрим, как ты откроешь свой рот, когда станешь задыхаться.

Он начинает сжимать горло. В ушах появляется звон. Сначала тихий, но он усиливается. Я цепляюсь руками за руку, сжавшую моё горло, скребу ногтями, но облегчения это не приносит. Красные пятна начинают расплываться перед глазами.

И тут внезапно всё заканчивается. Валюсь на землю, жадно вдыхая живительный воздух. Рядом какая-то возня, рычание и мат. Огромное тело собаки придавило моего главного мучителя и терзает лицо, а другие напавшие пытаются спасти товарища. Пёс рычит и скалится, морщит нос, оголяя зубы, и снова вгрызается в плоть. Рвёт, раздирает, кромсает, давая мне возможность спастись.

— Я знаю, что эти твари сделали с тобой! — Шевцов почти кричит, трясёт меня за плечи. — Ты же мертва с тех пор. Очнись! Выпусти своего зверя, Яна!

22

Воздух врывается в мои лёгкие, резко, как той ночью, заставляя голову закружиться.

— Ты же узнала пса. Этот тот самый, который спас тебя в парке.

Смотрю на сводного брата, понимая, что он прав. Я узнала чёрного гиганта, спасшего мне жизнь. Где-то внутри поняла, что этот пес, что сегодня лёг у ног Алексея — и есть мой спаситель.

— И их я тоже нашёл. Заставил трижды пережить то, что пережила ты. Заткнул их блудливые члены друг другу в глотки.

По телу проходит волна дрожи, потому что я ему верю. Каждому слову. Ведь он не шутит, я знаю, Шевцов действительно сделал то, о чём говорит. Из-за меня. Ради меня.

— Только третьего ещё не нашёл. Но найду. Я тебе слово даю.

Сглатываю. Смотрю в злые, ошалелые глаза и не пойму, что там вижу. Боль, злость, ненависть, жгучий огонь.

— Только от этого легче лишь мне, но не тебе. Ты продолжаешь сидеть в своём коконе боли. Давай же, выпусти уже это!

Алексей толкает меня в плечо. Я отшатываюсь, продолжая поражённо смотреть на него.

— Сопротивляйся!

Новый тычок куда ощутимее. Мне не удаётся устоять на ногах, и я валюсь на пол, больно ударившись плечом, но встать у меня не получается. Шевцов железной хваткой берёт сзади за шею и прижимает ещё ниже. Плечо простреливает болью.

— Больно…

— Больно? А дальше что? Ты должна научиться защищаться, должна научиться бороться.

Я делаю вдох. Мне больно и стыдно. Обидно до желчной горечи во рту. Выровнять надсадное дыхание не получается, но я всё же набираю в грудь воздух. Ты добил меня. Сделал таким же чудовищем, коим являешься сам, Шевцов.

Не знаю как, но мне удаётся вывернуться и вырваться. Может быть, он позволил. Поднимаюсь на ноги, глядя на сводного брата. Воздух горит, моя кожа плавится, внутри всё стекает расплавленным металлом. Я сжимаю зубы и что есть силы толкаю Лекса в грудь. Струны моей души лопаются с мерзким звуком, и я бью ещё раз. Потом ещё. И ещё.

— Давай ещё. Резче, — Алексей движется аккуратно, прикрываясь от моих ударов. — Ты бьёшь вслепую. Хватит ярости. Бей точнее. Дыши ровнее.

Он прав, я бью вслепую. Мне плевать, как и куда приходятся удары. Я просто выплёскиваю все те застаревшие слои, что накопились в моей душе.

За отравленную юность.

За то, что влюбилась.

За то, что бросил одну.

За то, что снова всколыхнул всё это во мне!

Последний удар уходит в пустоту. Ноги подкашиваются, и я падаю на четвереньки прямо посреди ринга. А встать уже не могу. Бронхи сужаются, пропуская воздух со свистом. Где-то на периферии отмечаю, что Шевцов присаживается рядом и кладёт мне руку на спину.

— Не могу… — едва выдавливаю. — Не могу дышать…

— Сейчас.

Лёша поднимает меня, взмокшую и обессиленную, на руки и спускается с ринга. Горло горит, а тело бьёт дрожь.

Шевцов куда-то несёт меня, крепко прижимая к такой же взмыленной груди. Я слышу шум воды. Меня ставят на ноги, и я уже слишком поздно понимаю, что мы в душе. Не успеваю вздрогнуть, как на меня начинает литься вода. Я ожидала, что ледяные струи обожгут, но вода оказывается тёплой и приятной. Она нежит и расслабляет, делает одежду тяжёлой.

Алексей продолжает крепко держать меня, прижимая к груди, гладит по голове и что-то тихо говорит. Но я не могу разобрать — шум воды не даёт.

Происходят странные вещи. Я вдруг глубоко вдыхаю, наполняя лёгкие до отказа, ощущаю невероятную лёгкость, невесомость. Боже, как давно я не чувствовала себя такой свободной!

Солёные капли на моих щеках смывает вода, а они всё катятся и катятся. Я утыкаюсь лицом в горячую грудь, сминая пальцами мокрую футболку.

— Где ты был? — рыдания рвут горло, но приносят невероятное облегчение. — Мне было так страшно! Мой сводный брат, почему тебя не было рядом? Почему?!

Не знаю, сколько проходит времени. Мы стоим и стоим. А вода льётся и льётся. И мне так спокойно в его объятиях. Наверное, я и правда безнадёжно больна, если после всего именно он — моя тишина.

— Поцелуй меня, — отчаянно шепчу, желая этого сейчас больше всего на свете.

В ответ полное молчание. А я всё жду. Упираюсь лбом в его подбородок, надеясь, что его губы найдут мои. Но этого не происходит.

— Не сейчас, — едва слышен ответ, а потом Алексей выключает воду.

Он протягивает мне полотенце и выходит из душевой, оставляя одну.

Господи, какая же я дура! Становится стыдно за свой порыв. Но вместе с тем я благодарна Шевцову. Было сложно и больно, и я как врач такую терапию не приемлю. Но это подействовало. Ремни, стягивающие мою грудь столько времени, к которым я так привыкла, что уже не замечала их, наконец, ослабли. Пусть не исчезли вовсе, но только теперь я поняла, что не могла дышать свободно.

А ещё я смертельно устала. Настолько, что с трудом стащила с себя мокрую одежду. Потом вытерлась мягким полотенцем и натянула на голое тело одежду, что сложил мне Алексей. Кажется, это его спортивный костюм. Велик, конечно, но не в мокром же мне ехать.

— Вот, возьми, — в своём кабинете Алексей протягивает мне дымящуюся кружку чая, изумительно пахнущего мёдом и травами.

Я молча принимаю и пробую на вкус. Приятный. Говорить не хочется — сил нет.

— Следующая твоя тренировка в субботу в шесть. Работать будешь с Андреем.

— Не думаю, что мне это надо, Лёша.

— Надо. И ты сама это знаешь.

Спросить, почему со мной он назначает тренироваться другого тренера, я не решаюсь. Может, Шевцов и прав — мне это не повредит. А может я просто не приду.

В машине, едва я пристегнула ремень, почувствовала слабость. Нет, я и до этого была измочалена, но не до такой же степени, что голову не могу удержать. Догадка вспыхивает последней ясной мыслью.

— Лёша, что… что было в чае?

— Спи, бестолочь, ближайшие двадцать часов твоё тело будет активно восстанавливаться, и мозги ему тут не нужны.

Как-то странно прозвучало это «бестолочь» в этот раз. Или это мой разум уже начал отключаться? Мягкий щелчок откинутого кресла — последнее, что я слышу, прежде чем меня затягивает в мягкую темноту.

23

Лекс.

Таранка открыла дверь и замерла, выпучив глаза.

— Так и будешь стоять или отойдешь в сторону и дашь пройти?

Бестолочь тихо сопит у меня на плече, пока я сбрасываю кроссовки. Светлые волосы упали ей на лицо и едва заметно колышутся от дыхания.

— Где её спальня?

Офтальмологша тычет пальцем в сторону белой двери, не сводя с меня испепеляющего взгляда. Я отношу девчонку в комнату и перекладываю с рук на постель, она сразу же сворачивается, подтягивая коленки к груди. Защищается даже в глубоком сне, вызванном снотворным. Зависаю на приоткрытых губах, шумно выдыхающих воздух. Она попросила меня поцеловать её. И даже понятия не имела, что могло ожидать, согласись я. Сожрал бы и носков не оставил. Но что потом? Утром сгрызла бы себе ногти до локтей, сожалея. Возненавидела бы меня, а ещё сильнее саму себя.

Подружка не сводит с меня глаз, пока я накрываю озябшие ноги бестолочи свисающим краем покрывала, а потом выхожу из комнаты.

— Ты что с ней сделал, долбанный ты извращенец? — шипит, впиваясь цепким взглядом мне в лицо, когда мы оказываемся в коридоре.

Дежавю прямо. Как только моя сводная сестрица умудряется находить подруг, готовых грызть за неё глотку.

— Накачал наркотой, а потом изнасиловал, — спокойно отвечаю, натягивая кроссовки.

— Ты дебил? — ещё сильнее вытаращив глаза и уперев руки в бока, спрашивает девчонка.

— Ты полегче давай, подруга, — предупреждаю вполне серьёзно. Шутки шутками, а тон её меня уже задолбал. — Борзая через чур.

Блин, если бы не Сева, уже бы давно объяснил этой мелкой занозе, как нужно с людьми разговаривать. И если он ближайшее время этого не сделает, то точно сделаю я.

— Я серьёзно, Шевцов. Она ушла с работы и пропала, а поздним вечером ты приносишь её без сознания и в мужской одежде. И самое страшное тут, заметь, что приносишь её именно ты.

— Не знаю, что тебе обо мне рассказывала моя сестрица, — складываю руки на груди. Телки такие тёлки. Слишком во многое посвящают друг друга. — Но…

— Ей и не пришлось. Стоит тебя один раз увидеть, чтобы понять, какой ты придурок.

— Ты вообще смертная?

Начинаю закипать. Ещё ни одна овца со мной так не разговаривала. Даже моя заботливая мачеха и та слова подбирала, когда решила отправить подальше от своей дочери. А у этой борзометр, по ходу, зашкалило окончательно.

Но, наверное, по моему лицу всё же поняла, что ждёт её, продолжи она в том же духе. Потому что вздохнула и притихла.

— Что ты ей вкатал?

— Ничего криминального.

— Ну не мятный же чай с валерьянкой.