Соро Кет - Сахарная кукла

Все было решено.

Ральф мигом сориентировался. Зная непримиримость графа к гомосексуалистам, он позвонил сперва Лизель, а потом – Джесс.

– Есть дело! – сказал он ей. – Ты еще хочешь утереть нос Фреду?

Она хотела.

Спешно попрощавшись с тетей Агатой, Джесс побросала вещи в машину. Засунула меня, всю в слезах на заднее сиденье, и до упора вдавила газ в пол. Свадьба состоялась через неделю.

Так Джессика стала женой наследника, Филипп с Ральфом получили стартовый капитал для своего отельного бизнеса, а Себастьян – сына-гетеросексуала.

– Спокойно, Цукерпу, – сказал он, когда я по традиции плакала на его плече, узнав, что отец и с ним уже не общается. – Когда у нее появится ребенок, она оттает и позволит тебе видеться с отцом. И он вернется…

Он не вернулся.

Прошло три года, а Джессика так и не родила. И место Филиппа в графском сердце, сильно сдвинулось в сторону: Цезарь породил жеребенка, который обещал превзойти отца. И вся семья, во всех соцсетях, задыхаясь от обожания обсуждала его, перепощивая снимки у Себастьяна.

Когда граф пригласил меня прийти посмотреть на Цезаря-младшего, которого смеха ради окрестил Брутом, Джессика даже не удивилась. Я – очень. Ведь я, в отличие от Джессики не пила. Филипп, которого не то, что ни разу не позвали, – даже не известили, – дернулся.

– Чег-о-о?!! – рявкнул он. – Куда-куда он позвал тебя?

Меня обуяла нежность: нельзя с такими слабыми нервами делать вазектомию.

– Посмотреть на нового жеребенка, – медленно и раздельно сказала я.

– В смысле, он тебя пригласил? – спросил Филипп, сжав кулак. – Без нас?

– Ага, – ответила я. – Я, типа, девушка Фердинанда, который теперь, типа, гетеросексуал. А ты тот сын, чья рентабельность опять под вопросом.

Филипп обозлился еще сильнее.

Недавно, на пикнике, графиня пыталась представить очередного художника, граф с кем-то заговорил о насущном – о бабах. Художника это не увлекало и Фердинанд, из солидарности с матерью, решил его поддержать.

– Есть вещи поинтереснее женщин! – заявил он.

– Надеюсь, – сказал отец, резко обернувшись, – ты говоришь о тачках, и лошадях, сын мой!..

Бож, как он был красив в этот миг. Прямо, как Джеймс Бонд в исполнении Пирса Броснана. Такой же резкий и дерзкий красавчик, только блондин. У меня даже сердце дернулось от восторга, а Фердинанд умолк, забившись под мою юбку.

Видимо, Себастьян был пьян, раз принял это за признак ориентации.

– Перед генофондом Ландлайенов, даже Ферди не устоит, – сказал он друзьям. – Знаешь что? Приходи-ка посмотреть моего нового жеребчика.

И я еще раз объяснила это Филиппу.

…Джессика, которую жеребенок не волновал, как и все прочее в этом мире, внезапно дрогнула. И выпрямилась на стуле, опустив на колено пустой стакан.

– Фердинанд? Ты с ума сошла?! Ты понимаешь, что он третий сын и вообще ничего не стоит?

– Второй, – поправил Филипп едко. – Рене погиб, помнишь? Я – Филипп.

Она на миг замерла, потом, через силу, кивнула.

– Твой отец ненавидит Ферди. Конечно, я понимаю его надежду, но… давай откровенно: будь она твоей дочерью, ты отдал бы ее Фердинанду?

Филипп пожал плечами. Словно допускал возможность того, что Фердинанду понадобится женщина.

– Если бы ты была против? Да!

– Пошел ты!.. – махнув рукой на Филиппа, она устало повернулась ко мне. – Я говорю всерьез! Я не хочу, чтобы ты с ним тискалась.

– Джесс, – я вскинула голову, – знаешь, в чем твоя проблема?.. Ты думаешь, будто твои желания кого-то интересуют! Все еще!..

Филипп заржал.

– А ты гораздо интереснее, чем я думал, – сообщил он и дружески похлопал меня по заду. – Он пришлет за тобой машину, или я тебя отвезу?

Первое, что я увидела, сбегая с крыльца, был лакированный зад черного седана, который возил меня в школу и из нее. Я вскрикнула, ломая ногти в завязках сумки. Лихорадочно сунула в нее руку, пытаясь отыскать телефон…

Машина свернула за угол, громче взревел мотор.

– Что за?.. – яростно простонала я.

Слепило солнце. Стриженая трава сочно пахла летом. На небе было ни облачка… В общем, ничто не предвещало Апокалипсиса. Другой причины уехать без меня, я не находила.

Какой-то кретин, повиснув на решетчатом заборе, свистнул. Я отвернулась, оскорбленная и надменная.

– Эй, – крикнул он. – Два евро, если пойдешь со мной! И еще евро, если мне все понравится!..

Я хрюкнула, потом рассмеялась в голос. Обернулась к Филиппу, который все еще стоял у забора, прильнув к нему, как плененный Тарзан. И хохотал, словно в детстве, когда ему удавалось заставить меня поверить в какую-то несусветную ерунду. Вроде как обещание любить лишь одну меня, неважно как часто я стану выходить замуж.

Забыв, что приличные девушки, с такой скоростью за два евро не побегут, я припустила к нему навстречу. И с размаху, как в детстве, прыгнула на него.

Он удержал. Я выросла, но и Филипп стал намного мощнее.

– Я взял твой купальник, полотенце и крем, – сказал он мне прямо в ухо. – Кто твой лучший папочка?

– Ты, но… ты понимаешь, что яхта стоит на приколе за нашим домом?

Он никогда не брал нас на яхту. Джесс – по причине морской болезни. Меня – потому что просто никогда не хотел. Но в этот день все было иначе. Стоило мне погладить сыночка Цезаря, померить вместе с Себастьяном его трясущиеся, голенастые ножки, – Филиппу снесло крышу. Совсем, как в самом начале. Когда у нас в доме стал появляться Ральф и Себастьян с чего-то решил, что того нужно немедленно посадить в седло.

Не успев посоветоваться с Лизель, я понятия не имела, как мне себя вести. Лежать, обмазавшись маслом на полотенце? Как кусок мяса на гриле? Обсудить с ним погоду? Скорость полета чайки над высокой волной?

Вода была ледяной, и Филипп больше не рискнул погружаться. Стоя спиной ко мне, он уже минут сорок изучал ровный, без единого облачка, горизонт. Я грустно перевернулась на спину. Я уже знала, какой из этого получится фильм: скучающий родовитый миллионер привозит падчерицу на яхту. И ничего не делает… грязный, больной мудак!

– Научи меня целоваться, – сказала я.

Филипп обернулся, чуть не упав за борт.

– Что-о?!

Я улыбнулась; по мере своих талантов – очаровательно. Не хватало пухленьких детских щечек. Потом повторила. Четко и ясно.

– Научи. Меня. Целоваться.

Филипп рассмеялся и подошел.

– Хочешь сказать, ты до сих пор не умеешь?

– Но я хочу с настоящим мальчиком, – прошепелявила я.

Он поломался немного; поржал, потом сел. Я села ближе, опираясь на одну руку. Он посмеялся снова, потом умолк и поцеловал.

Крики чаек затихли, утонули в ударах сердца в висках. Я в жизни так сильно не волновалась. Все было такое знакомое – его запах, его лицо. И незнакомое – вкус губ, острая как бритва, щетина.

Не знаю, в какой момент все перестало быть шуткой…

Когда он перестал кочевряжиться и языком приоткрыл мне рот?.. Когда по инерции ухватил за грудь?.. Когда, скользнув губами по моей шее, сдвинул в сторону треугольник лифчика и ухватился ими за мой сосок?.. Когда я опрокинулась навзничь, и Филипп навалился на меня сверху?..

Я точно знаю, в какой момент это вообще перестало быть.

Когда он, опомнившись, свечкой взмыл надо мной, как лис. И тут же длинным прыжком, сиганул за борт.

– Какое счастье, вы были не в гостинице, – сказала позже Лизель.

И я смеялась как сумасшедшая. Позже.

В тот миг мне было ни капельки не смешно.

Когда он выбрался из воды, не глядя на меня, прошлепал к капитанскому мостику, я умоляла бога меня убить. Бог, как обычно, меня не слышал.

Я дышала, когда яхта яростно, всей грудью легла на волну, рыча, как раненная тигрица. Дышала, когда мы пристали к пристани. И все то время, что Михаэль, приехавший за мной позже, тащился через весь город, слушая по радио старый шлягер Хелене Фишер – «Задыхаясь», – я продолжала дышать.

Едва дождавшись остановки машины, я выскочила, вбежала в дом, насмерть перепугав двух горничных, взлетела по лестнице и с размаху упала перед сидевшей в кресле Лизель.

Спрятав лицо, я с облегчением разрыдалась, обхватив руками ее колени.

И словно в детстве, она молча гладила меня по макушке, пока я не успокоилась и не начала говорить.

– Он самый мерзкий, самый больной, самый… о, почему я не умерла?..

Пока я рассказывала, что и как там произошло, а Лизель молча распутывала мои всклокоченные волосы, в дверь постучалась наша домоправительница Мария с трубкой в руке.

– Филипп, – возвестила она.

Старые слуги по инерции становятся твоими со-матерями. Но Мария была особенным человеком в доме. Они с Михаэлем вырастили Маркуса и отца. Она, по сути, продолжала распоряжаться всем, когда Лизель уезжала вновь, – чтобы опять побыть замужем. И все мы звали Марию мама-Мария.

– Сказать ему, что вас нет?

– Да, фата, скажи ему, – проворчала Лизель. – Сам он оглох и деликатно не слышит!..

Она взяла трубку, и Мария, сев рядом со мной сунула мне тарелку с пирожными.

– Смотри-ка, что я купила для моей Виви – ее мягкий говор звучал еще нежнее из-за румынского акцента, – Виви любит пирожные, правда? Да? Ты ж моя маленькая фата… Ешь, ешь!.. – она поцеловала меня в висок и, погладив ласково по щеке, вышла.

Я молча перебралась в соседнее кресло. Как только узел боли и унижения чуть ослаб, мне стало невыносимо жаль себя и пирожное пришлось очень кстати. Надо было сказать Филиппу, что он извращенец, плюнуть в лицо и самой спрыгнуть за борт, чтоб утопиться. Пусть бы потом доказывал Джессике, что я умерла, а не сбежала к папе.