Соро Кет - Сахарная кукла

– Что там произошло? – голос Лизель ворвался в гул моих размышлений; разогнал их, как комариный рой.

Трубка горячо зажужжала. В чисто мужской манере Филипп замямлил, что ничего такого ТАМ не произошло. Лизель снисходительно улыбнулась; закатила глаза.

– Филипп, зайчик мой, это не твоя матушка. Это я. Твоя двоюродная бабушка Лиззи.

Прошло несколько мгновений: три моих частых вдоха, одно моргание. Филипп переваривал, каким боком она теперь его бабушка и подсчитывал, как много задолжал архиепископу Марти.

Лизель и его двоюродный дед, по-прежнему были вместе, невзирая на его сан и ее браки. И он по-прежнему делал все, что она велит. А Себастьян, который очень любил светский лоск и деньги, делал все, что говорил дядя, у которого он их брал. Бездетный Филипп же был теперь под очень большим вопросом.

В общем, он понял, что Лизель хочет сказать и что-то спросил, я не разобрала.

– Естественно, она мне все рассказала. А еще раньше – Михаэль, которого ты отправил от ее школы… Пойми меня правильно, дорогой. Я ничего не имею против мужской природы. Если бы ты просто переспал с ней я…

Филипп с новой силой что-то заговорил, перебив ее.

– Не говори ерунды, – оборвала Лизель спокойно и даже нежно. – Никто тебя не винит. Твой член – твоя собственность. Речь сейчас не об этом. Не хочешь девушку, так не трогай девушку, вот о чем речь. А если трогаешь, так не прыгай за борт!.. – он перебил ее, она не позволила. – Заткнись! Я тебя прошу, Филипп. Просто закрой свой рот. Иначе, я сама, лично, расскажу Себастьяну. Как анекдот. Как думаешь, он оценит?

Фил сдался.

Узнав, что его любимчик застукан с парнем, граф чуть с ума не сошел. Фердинанд рассказывал мне, – он в буквальном смысле, несколько раз, наотмашь, ударил Филиппа по лицу, а потом велел ему убираться из его дома.

Марита начала истерить, крича:

– Куда он пойдет?!

На что отец ответил:

– Мне наплевать. Хоть на Репербан! Сдавать свою задницу в аренду пожилым содомитам.

Архиепископ Мартин и Ральф, которого он привез с собой, клялись и божились, что Филиппа подставили. Оклеветали, с единственной целью – нанести урон графу лично, архиепископу и всей, вообще, семье.

Они его женят. Женят немедленно! Да на его же бывшей, на Джесс.

– Ты трахал Джесс? – чуть оттаял граф. – Ну, ты и крут!.. В смысле, как ты мог так поступить с Маркусом!

– Я позвоню ей и попрошу приехать, – вмешался Ральф.

И Джесс, которая умирала со скуки бродя по стенам, приехала и заппела про их подростковую любовь. Чище и ярче, чем канарейка.

Ее рассказ, ее грудь, ее наследство сделали свое дело. Себастьян притворился, что верит… Но он так сделал из гордости: прежнего отношения к себе, Филипп так и не вернул. Он жилы рвал, пытаясь и так, и этак. Отец же не желал его больше знать.

Анекдот о том, как Филипп выпрыгнул за борт, слегка коснувшись моей груди, мог стать его некрологом.

Филипп что-то страстно заскрежетал.

– Побойся, бога, – сказала Лизель. – На Джессику мне плевать! А Ви – моя собственная внучка… Я намекаю? Нет, я не намекаю. Я прямо говорю: не морочь ей голову. Ты ей не пара! Что значит «в каком смысле»? В прямом!

Молчание, грохот в трубке:

– Ты видел последний «Форбс», Филипп?.. Нет, да? Вот и я тебя там не видела, в отличие от твоего бывшего партнера, – он снова заговорил, она опять перебила. – Оставь ее возраст! Когда тебе самому было столько лет, мы три минуты ждали, пока ты опомнишься и прекратишь стоять, словно суслик, уставившись на буфера Джесс! И она была тогда замужем, а ты – собирался посвятить себя церкви! Так что оставь в покое возраст Верены и выслушай, что я тебе скажу. Ты – член семьи, а Ральф – нет. Но мы в него вкладывались. Много и очень долго. Я не отдам его какой-нибудь пронырливой потаскушке. Поэтому, клянусь богом, если ты еще раз попробуешь морочить голову Ви, отвлекая ее от Ральфа…

Фил взвыл. Да так, что я пирожным подавилась.

– Ты спятила? Он – никто! А Ви – дочь Маркуса.

– Да. Кровь от крови!.. Виви – у нас дар божий, вот пусть она пастырю божьему и принадлежит.

– Да в жизни такого не будет! – рявкнул Филипп.

Когда он повышал голос, слова гремели из трубки.

– Она моя падчерица! Я в жизни не допущу… – он понизил голос и Лизель, прижав телефонную трубку плечом, стала скучающе перебирать свои кольца. —…после того, как он с нами поступил!..

Со дня знакомства мальчики и дружили, и бесконечно соревновались между собой. Если что-то было у Филиппа, в бой немедля бросался Ральф. Если Ральф что-то делал лучше, Филипп прекращал есть и спать, пока не опережал его.

Думаю, потому они и разбогатели так быстро. Превратили десять миллионов, одолженные у Джесс в двадцать, вернули долг и взяли еще в кредит. Благодаря своей этой «дружбе». Привычке делать больше, и лучше, чем это делал другой.

После того как Ральф решил поделить их бизнес, он даже имени его не мог слышать. Доходы Ральфа взлетели, доходы Филиппа – нет.

Они упали. Рухнули. И вовсе не потому, что он нюхал время от времени. Он просто не мог так же круто вести дела. Зато умел инвестировать, крупно и так убыточно, что лучше бы в казино играл!

И сразу стало понятно, кто из них был стратег, а кто – так.

Лизель заметила, как я на нее смотрю и указала на свой рабочий стол.

– Мне лично ты нравишься, но Ральфу – нет, – продолжала она, покачивая ногой, обутой в узкую туфельку с тонким сверкающим каблуком. – Поэтому, сделай всем одолжение… Не стой на пути…

Не слушая больше, я выбралась из кресла, в котором сидела. На цыпочках, словно гончая, подошла к столу. Порылась в стопке журналов и вытащила «Форбс». Он был размечен цветными стикерами-закладками: бабушка-Лиззи уже полгода, как развелась, а целибат все не отменяли, и она опять принялась искать новую любовь.

Я без труда нашла нужную страницу. И задохнулась. Мне в глаза смотрел взрослый, более красивый, чем когда-либо, Ральф. У меня пропало дыхание. И от его красоты, и от цифр под фотографией.

Филипп забылся; разинув рот и глаза, я медленно обернулась к Лизель.

– Почему ты мне не сказала?!

Она прижала палец к губам и указала им на телефонную трубку.

– Дорогой мой. Как чистокровный, с обеих сторон представитель рода, ты сохранил характер и стать. Но вот мозгов ты не сохранил, будем откровенны. А я не заводчица, как Себастьян. Я хочу, чтобы Ви досталась бы человеку, которому смогу со спокойной душой оставить все свои деньги. И ты – не Тот Человек.

Резко отдернув трубку, Лизель расплылась в довольной улыбке. Судя по дребезгу из динамика, Филипп то ли выбросился в окно, то ли просто разбил телефон о стену.

Я не могла разделить ее удовольствие. Я все еще не могла отвести глаз от своего Принца. Как он был красив, господи! Как же он был красив… Как Призрак Оперы, как Дориан Грей.

– Вы, чистокровки, друг друга стоите! – проворчала она. – Что ты слюну роняешь, можешь сказать? Он все еще священник, забыла?

– Но ты сказала…

– Да, я сказала, – согласилась Лизель, забрав у меня журнал. – Филиппу. Чтобы его позлить. Но то, что я сказала – неправда. Быть любовницей католического священника – это бесперспективно, а быть любовницей Ральфа – бесперспективно вдвойне.

– Почему? – огорченно спросила я, потому что в мечтах уже вышла замуж и родила наследника; пораньше, чтоб не обвисла грудь.

Лизель снисходительно погладила меня по щеке и зацепив кончиками пальцев за подбородок, заставила приподнять лицо:

– Потому что он в Баварии, дорогая!

Фердинанд терпеть не мог лошадей.

Он мог бояться отца, как смерти, но лошадей он боялся еще сильней. Да, он притащился к конюшням в сопровождении матери, но лишь за тем, чтобы притвориться моим бойфрендом. Встреча была почти что официальная: Лизель как раз окучивала какого-то нефтяного магната-американца, сына немецких беженцев, который хотел вернуться к своим корням. И по традиции рода, к которому она принадлежала волей архиепископа, жениха стоило представить главе семьи.

По-немецки Джек ни слова не говорил, – Лизель в этом убедилась, – но очень неровно дышал к европейской знати. К той ее части, что сохранила земли и деньги после войны. Особенно, его интересовал наш старый, тоталитарный род. Настолько, что он конкретно наводил справки, секта у нас, или просто такая семья со странностями. Лизель познакомилась с ним на благотворительном ужине и, – как она это называла, – ударила сразу в лоб.

– Вы уже видели развалины замка Штрассенберг?.. Да, посторонних к нам не пускают, но я там не посторонняя.

Через неделю американец уже осмотрел развалины, замок Доминика и все наши гобелены, в том числе, готические работы Маркуса, после чего был представлен графу. Тот, разумеется, так «проникся», что пригласил его посмотреть свои. Они выпили, – граф, магнат и наследник, постреляли по банкам, обсудили политику, инвестиции в отельный бизнес Филиппа и перешли к торжественной части – приглашению посмотреть графских лошадей.

В лошадях американец разбирался на самом деле. Граф говорил по-английски, но много хуже меня. И как-то так получилось, – случайно, конечно же, а не потому, что я шла за ними, выжидая момент, – что он перешел на немецкий, а переводить стала я.

Граф загорелся, как загорался всегда, когда замечал в людях подлинный интерес к благородным животным и объявил, что его сын обязан ездить верхом! Не говоря уже о его девчонке!

– Йес! – не по-немецки сказала я, подпрыгнув и, воспользовавшись случаем, поцеловала графа в лицо.