Соро Кет - Сахарная кукла

Я посмотрела на него, как на идиота.

– Да, я уехала, но лишь потому, что ты злился.

– На ровном месте, – подначил он.

С набитым ртом получилось не очень внятно, но я поняла еще кое-что: все это время Филипп сражался. Не со мной лично, но с моим образом. Аргументировал, сам нападал и атаковал, отвечая на собственные вопросы и выдвигая требования. О, Лиззи! Как ты была права.

Он сам себя накрутил. И если б я не пришла, он бы подпил и поговорил со мной дома. Сам. Сейчас, он по крайней мере, жевал и не мог орать. Дома все могло закончиться хуже.

– Нет, не на ровном, – ровно сказала я, разглаживая край юбки. – Мне было больно, хотелось побыть одной.

– Больно?! – уточнил он. – Я теперь – насильник?

– Прекрати это! Ты прекрасно знаешь, о чем я.

– Я знаю гораздо меньше, чем я хотел бы знать.

– Мне было больно в том плане, что я расстроилась. Я поняла, что хотела тебя сильнее, чем ты меня. И то, что я этого добилась, расставило все на свои места. Неужто, не понимаешь, каково это? Когда твой любимый человек ничего ровным счетом к тебе не чувствует? Ну, так со мною это впервые. В глубине души я была уверена, что стоит тебе попробовать, ты выберешь меня. Я ошиблась. Вот почему, я тогда уехала. Я сбежала, доволен? Мне было стыдно и больно!

Филипп слегка опешил, но не отступил.

– И ты ни словом не обмолвилась доброй бабушке, да? И то, что она готова помочь мне с Джеком, лишь совпадение? Не морковка в награду?

– Ты заразился от Джессики или что с тобой?! – я резко встала. – Ты… ты!.. Кретин! Лизель – Ландлайен, как Джесс. Ты думаешь, только Штрассенберги держатся за свой клан? Представь себе, Ландлайены тоже!

Я вышла, оставив Филиппа с открытым ртом, коробкой суши и горьким, – надеюсь, – чувством вины.

Дальше все пошло, как по нотам.

Фил пообщался с Джеком, показал ему еще разок гобелены и салфеточки с фамильным гербом, затем они сели на яхту, съездили в Гремиц, осмотрели отель и… ударили по рукам.

– Ты ему отсосал, что ли? – спросила Джесс… и огребла затрещину, едва не кувыркнувшись через диван.

Будь она чуть трезвей, то непременно вызвала бы полицию, но спиртное помогало ей смотреть на мир проще.

– Фред мог заставить меня умолкнуть, – пробулькала она с пола, – просто посмотрев на меня…

– Да Фред смотреть на тебя не мог! – заорал Филипп. – Как ты ни раскладывала перед ним свои прелести, он их все равно не хотел!..

– Да как ты смеешь?..

Я их оставила. Они это заслужили.

В моей комнате, на столе, стояла большая коробка. В подарочной упаковке. Незамеченная, – они как раз выясняли, кто кому больше должен и меньше нужен, я отнесла ее в спальню Филиппа и молча сунула в шкаф. Там уже лежали Макбук и айфон. Серьги он то ли в сейф убрал, то ли подарил другой девушке.

В тот вечер Филипп ушел из дома, а Джессика горько плакала у меня на плече. О том, что все козлы, а она – хорошая. Просто любить хотела… А вот они, – и папочка, и Филипп и дед Ландлайен… Я так и не поняла, по ком она плачет. Судя по скорости, с которой она мешала даты и имена, ее ждала та же клиника, где год назад скончалась Миркалла.

Филипп заявился домой под утро, насквозь пропахший ароматическим дымом, духами и …запахом другой женщины. Все во мне так и подгорало. Сказать ему, чтобы брал ключи и что пять утра – не время для философии. Но я не могла. От ревности и выпитого накануне с Джесс, меня все еще мутило.

Кроме того, я с ним не разговаривала.

Нет, я не нарывалась. Я вела его дом, сортировала одежду, вызывала клининг и готовила, как всегда. Я с ним всего лишь не разговаривала. И когда Филипп досуха исчерпал свое чувство юмора, устал рассуждать о том, как прекрасны немые женщины и рассказывать анекдоты вроде: «Я подарил своей девушке бриллианты и вот уже две недели, она со мною не разговаривает!..», он стал просить.

Лизель опять оказалась права. Теперь, когда он понял, что я не приду, не закачу истерику, не стану требовать, умолять его, соблазнять… он начал ко мне тянуться.

Он звал меня кататься верхом, на яхте, на его новой тачке. Он предлагал мне поехать в горы, – с Джессикой, разумеется, – поставить на лыжи… и наплевать, что там, в горах, август. Он предлагал кино, театр, даже мюзиклы… Он предложил мне все, что имел, словно Сатана, искушавший Христа.

Я все отвергла. Дружба мне была не нужна. И потеряв терпение, разбив в беседе пару тарелок, Филипп сказал мне следующее:

– В этом городе, я могу поиметь любую! – он был так пьян, что даже Джессика в отвращении отвернулась. – И поимею. А ты, моя прелесть, ты шагу не сделаешь из этого дома!.. И даже огурец из холодильника не возьмешь, пока не начнешь со мной разговаривать!

– Ты спятил? – спросила Джессика, сидевшая перед телевизором, который уже второй час показывал рекламную заставку «Нетфликс».

– Нет, я не спятил! Я всеми силами пытался стать этой суке другом!.. Я…

Она рассмеялась; буквально на спину повалилась, не в силах перестать ржать. Она задыхалась со смеху.

– Прекрати это! – сказал Филипп тихо, и она прекратила, ощутив в его тоне добела раскаленный гнев.

Они то и дело дрались. Он пил, она всегда была сумасшедшая… Им даже повод не нужен был. Но в этот вечер Филипп был пьян и мог не рассчитать силу. Джессика прекратила ржать и подлила себе еще виски.

– Что за дебильная блажь, дружить с малолеткой? – спросила она сквозь зубы. – Даже ты должен был как-то развиться с возрастом… – кончиком пальца, она слегка коснулась собственного виска. – А что до баб, ко мне ты больше не прикоснешься.

– Х-ха! – язвительно рассмеялся Филипп. – Если мне понадобишься ты, я просто просверлю в полу дырку. В холодном, сука, сухом полу!.. Я не замечу разницы!

Джесс пожала плечами.

– Ты не заметишь, – подтвердила она, четко выделив слово «ты».

Я ждала, он ей влепит, но Филипп насупился и взлетев по лестнице, захлопнул за собой дверь.

– Поверь, – сказала она. – Как мужчина, он не стоит даже половины того, что из себя строит.

– Тогда зачем ты вышла за него и дала столько денег на этот долбаный бизнес?! – спросила я, стараясь не заорать.

– Затем, – сказала она, – чтоб родить еще детей… Совсем лишить тебя наследства я не могу, но мне бы очень хотелось, чтоб тебе досталось поменьше. Кроме того, я надеялась, что он прогорит.

– Если он прогорит, ты сама обеднеешь, – буркнула я. – Я – нет. У меня есть Лиззи.

– Мне уже все равно, – бесцветным тоном сказала Джесс.

Так наступил октябрь и день рождения близнецов.

Отмечали в семейном кругу, что в нашем случае значило банкет на двести с лишним персон. До моего официального выхода оставался месяц, поэтому я сидела уже со взрослыми. С Филиппом, Джесс, Лизель и Маркусом. За одним столом с Себастьяном и графиней. Между Маритой и мной сидел малыш Рене и хлопал чистыми, голубыми глазами Штрассенбергов. Причесанный и нарядный, как манекен. Последний сын, названный так в честь первого.

Остальные графские отпрыски, включая «моего» Фердинанда, сидели в центре большого зала одни. Другие дети сидели группками, по мере близости-отдаленности их родства с Себастьяном и Маритой. Все было чинно и скучно. По заведенному тысячу лет назад, дурацкому протоколу, который соблюдали поныне. Ничего нового не предвиделось и быть не могло.

Виновники торжества принимали подарки и поздравления. Не-виновники шептались, как это пошло: сажать за свой стол Лизель, которая давно потеряла право носить фамилию Штрассенберг и с дядей Мартиной спит!

Шептаться шептались, но так, чтоб она не слышала.

Не будучи урожденной Штрассенберг, Лизель была не просто самой богатой, она была и самой влиятельной женщиной клана. Во-первых, Маркус был главой нашей ветви и все решения граф принимал лишь посоветовавшись с ним. Во-вторых, архиепископ Мартин, дядюшка Себастьяна, был самым влиятельным мужчиной в семье. И каждый знал: если завтра вдруг целибат отменят, Лизель получит фамилию Штрассенберг еще раз.

Когда мы приехали, – я, Филипп и Джессика, со мной здоровались даже ласковее, чем с ними. Джесс была так обижена, что даже перестала нудить на тему потомства. Взяв меня под руку, она распрямилась, выставив грудь, тряхнула волосами и превратилась в сверкающую богиню.

– Естественно, она на меня похожа! На кого она должна быть похожа? На Маркуса? Он бы глупо смотрелся с такими титьками.

Она почти ничего не ела, чтоб быстрей «улетать» и речь лилась все свободнее. Мужская половина потела, бледнела и заикалась, теряя нить разговора. В итоге именно Маркусу пришлось брать ее под руку, отбирать бокал и вести к столу.

– М-да, – сказал Фердинанд, придирчивым взглядом окинув мой туалет.

От розовых цветов я все активнее уходила в красные и сегодня пришла именно в таком. Корсет держал мою спину ровно, грудь стояла сама.

– Еще чуть-чуть и папочка станет спрашивать о птичках и пчелках.

– Я тебе расскажу, – прошептала я. – Это два разных вида, неприспособленных к спариванию.

– Все никак? – сочувственно спросил Фердинанд.

– Я его ненавижу! – скорбно пожаловалась я.

– А я – папашу! – поддержал Фердинанд и проводил меня до стола. – Какое счастье, сидеть спиной и не смотреть в его надменную рожу.

Я пожала плечами под газовым шарфом. На мой взгляд, Себастьян был все еще чертовски красив и смотреть на него было вполне приятно. С другой стороны, меня он не унижал. Хотя и знал, что мы с девчонками «дурачились» в интернате. Наверное, такие «дурачества» мужчин не оскорбляли и не унижали. Ведь это все было ради них…