Сперва на нас молча пялились сразу все, и я шагала неуверенно и неровно. Филипп не очень хорошо танцевал, а я была пока что неопытной, чтоб вести незаметно и в то же время уверенно, будто бы ведет он.

Но вскоре площадка стала заполняться людьми, с волосами всех оттенков золотистых ретриверов. Сперва вышел Фердинанд, пригласивший одну из своих кузин, Шарлотту. Тощенькую и маленькую, как мать, но с типично широкими штрассенбергскими бедрами. Потом присоединились Лизель и граф, продолжающие что-то горячо обсуждать. Маркус тоже вышел, – по настоянию одной из многочисленных бедных родственниц с нашей стороны. Для богатых он был слишком скучен, что вызывало у меня приступы испанского стыда.

Если с ним кто и танцевал без каких-то видов на будущее, так только добрая Марита. Впрочем, из женщин со стороны Штрассенбергов, она действительно была красивее всех. Не потому ли ее и сосватали молодому графу?

Оркестр заиграл громче и лишь тогда, прижав меня чуть сильнее, нынешний молодой граф заговорил:

– Я хочу тебя, – сообщил Филипп, глядя мимо меня.

Его лицо было мраморным, спокойным и неподвижным.

Я пропустила шаг, но тут же сумела взять себя в руки. Сердце колотилось, как сумасшедшее. В католическом интернате я много что испытала, но это были не отношения. Это были практические опыты, в стиле: «а если так?..» С девчонками отношения были проще: мы же не лесбиянки! Мы просто пробуем, что да как, чтоб не ударить в грязь лицом перед мужем. а не получится, мы это все обсудим, погуглим, посмотрим и попытаемся еще раз…

С Филом все было по-настоящему. Он попытался сопротивляться и… проиграл.

Часть меня упивалась мигом: ага! Кто-то попробовал без меня, но не смог и приполз обратно. Сейчас ты у меня огребешь!

Другая, более мудрая часть, говорила нет!

Лизель говорила, что когда мужик возвращается, такое желание ощущают все. И все они поступают, как идиотки: заставляют мужчину ползать, вымаливать и просить. Доказывать им очевидное: как он ошибался, когда оставил тебя.

Такое поведение в самом деле имеет смысл: переступив себя один раз, мужчина может какое-то время ползать и унижаться. Женщины называют это «ухаживать» и еще дебильнее – «добиваться». На самом деле это все чистый цирк, дрессировка. Проба кнута и пряника.

Только полная дура может рассчитывать на долгий успех в делах, если заставляет мужчину ползать в начале. Потому что потом, когда он поймет, что все твои дырочки вместе взятые – просто дырочки и никакой не пропуск в нирвану, он вспоминает все свои унижения и тогда… унижается и ползает уже женщина. Потому что все мы устроены одинаково: не можем взять и так запросто отпустить того, кого разок пустили в свою «сокровищницу». А в наше время таких «сокровищниц» пруд пруди. Стоят открытые нараспашку, пытаются заманить в себя хоть кого-нибудь.

– Он уже сам все понял, раз он пришел, – сказала она тогда. – И, если ты его по-прежнему хочешь, обрадуйся и прими. Поверь мне: пряник мальчики любят больше, чем кнут.

– Пойдем в твою бывшую комнату? – прошептала я, подняв лицо к его уху.

На этот раз шаги пропустил Филипп. На его лице отразился весь спектр чувств: недоверие, осознание, удивление, приятие.

– Боже! – он с облегчением рассмеялся и сделал шаг ближе. – Да, нет конечно! Слишком много людей, чтоб идти наверх… Гостиница?

Я резко кивнула.

Казалось, все сразу родственники слышат и понимают, о чем мы с ним говорим. И все они пойдут с нами, чтоб убедиться: мы ни на шаг не отступили от протокола. Уверена, в старые времена, в семье был протокол и на этот счет. Но родственники лишь молча пялились мимо нас и дружно делали вид, что ничего такого не происходит.

Все, как обычно.

Всего лишь отчим танцует с падчерицей; танцуют же девочки со своим отцом. И то, что мой отец танцевал поблизости, никого не смущало. Как и тот факт, что он вовсе не был моим отцом.

Да, мы умели хоронить свои тайны.

Танец закончился, Филипп отошел к столу, уступив меня Фердинанду и все расслабились. Нас все еще считали молодой парой. На свадьбе Фила и Джесс мы с ним украли несколько бутылок шампанского, залезли под стол и нажрались, как поросята, едва не отравив близнецов.

Мы целовались. Кажется, с языком, – а потом, на пару блевали. Из-за шампанского. Детство-детство; маленькие невинные желудочки, слишком большая доза этилового спирта.

Граф в тот вечер очень гордился сыном и ржал, как конь, а Джессика рвала и метала. Теперь смеялась она, а граф лишь молча глотал. Фердинанд не испытывал интереса к женщинам. От слова «совсем». И Джессика говорила, виной тому – мои тогдашние поцелуи.

Однако, на семейных праздниках, на днях рождениях штрассенбергских детей, мы с Ферди все еще притворялись парой. Себастьян был благодарен мне. Фердинанд и Марита – тоже. За то, что отец не отправил его на улицу, торговать собою вразнос, как почти отправил Филиппа.

И мы кружились, – танцевать Фердинанд умел.

– Ты выглядишь потрясающе! – убеждал он, пока я волновалась, не вскочил ли у меня прыщик; не вырос ли лишний волосок, чтоб подчеркнуть какую-нибудь незамеченную прежде складочку; не оторвались ли кружева от трусиков. Мне было жизненно важно выглядеть идеально. Чтобы Филипп убедился: не зря он выбрал меня. – Даже сомневаться не смей! Если я не вижу в тебе недостатков, то Фил тем более не заметит. Он же теперь гетеросексуал! – по тону можно было подумать, что Филипп пал так низко с единственной целью – опорочить брата в глазах ЛГБТ-сообщества.

Я видела, как вернулась Джессика. Как Филипп очень холодно объяснялся с ней. Как откровенно ей было на все насрать. Как он развернулся и резко вышел, словно не мог находиться с ней в одном помещении.

Мы с Фердинандом еще две песни продолжали кружить, потом под шумок отпили по глотку персикового шнапса, которую кто-то из его братьев стащил из бара. И когда все заметили, что мы вместе и по разу пошутили на этот счет, демонстративно ушли в зимний сад. Благо, что большинство гостей разбрелось по дому и зимнему саду и никто больше ни за кем не следил.

Из зимнего сада был тайный выход на задний двор.

Коротко сверкнули желтые фары – Фил ждал нас в уговоренном месте. С курткой для Ферди и моим собственным манто.

Фердинанда Филипп высадил в баре, где его нервно ждал такой же нервный, тоненький и зализанный на гель, юноша. Показал брату на часы и пригрозил, что сам его… того, если Фердинанд опоздает. Мол, опыт есть, он не папа.

– Ой-ё, – Фердинанд закатил глаза и пожал плечами. – Инцест в клане Штрассенбергов! Ты так меня напугал, красавчик!

Он подмигнул ему и ушел, покачивая бедрами, как в комедии.

– Кретин!.. – Филипп сдал назад.

Машина уверенно протаранила фарами темноту и развернувшись, полетела по мокрому черному асфальту. В нем отражались рыжие и желтые фонари. Неоновые вывески пролетали мимо.

Не глядя, Филипп нашел мою руку и сжал.

Накинув платок на голову, я прошагала через блестящий гостиничный холл. Я всегда носила с собой платок, чтобы не испортить прическу выходя из салона или автомобиля. Теперь, накинув его, чтоб скрыть волосы, я ощущала себя порочной, взрослой и светской дамой, которая тайно встречается с любовником в дорогом отеле.

– Платок привлекает больше внимания, чем все остальное, – сказал Филипп, когда мы с ним оказались в лифте.

– Не больше, чем мои волосы, – ответила я. – Поверь, ни одна женщина на свете их не забудет.

Он сдвинул платок мне на плечи и наклонившись, поцеловал меня.

Все было как-то натужно. Запах гостиничного номера, – немного спертый и застоявшийся. Хрустящие от крахмала простыни. Слегка истершаяся роскошь отделки…

Все было немного скомкано и очень неловко.

Когда я вышла из душа, я окончательно утратила боевой задор. Одно – ходить по дому без лифчика и как бы случайно демонстрировать грудь, которая сама на себя работает. Другое – выйти из ванной и лечь в постель, ничего толком не зная и не умея. С мужчиной, который мог поиметь любую, но благодаря стратегии с тактикой, остановился на мне.

Если бы я могла, я сбежала бы.

– Все в порядке? – спросил Филипп, когда я вышла из душа, старательно притворяясь, что не боюсь.

– М-м-м, да!

Что-то скользнуло в его глазах. Я не прочла, а словно почувствовала, что он подумал: все было слишком легко, чтобы хорошо продолжаться. Он подогнул под себя колено.

– Если ты не хочешь, так и скажи. Ты ничего не должна мне, – голос был напряженным.

– Хочу, – ответила я.

– Ты выглядишь, словно ты сбежать хочешь.

– У меня мало опыта, – со скрипом призналась я.

Смешно, но в тот миг мне правда казалось, что опыт необходим. Что когда мужик ложится с тобой в постель, то ожидает всяческих фокусов, кувырков и сальто-мортале. Иначе, он заскучает и больше не позвонит.

Фил расхохотался.

– Серьезно? В шестнадцать лет?!

– У меня не было мужчины, кроме тебя… Ну, до конца. С Андреасом я только целовалась… – я осеклась, осознав, как сильно чащу. – Я не знаю, что я должна делать.

Потом до меня дошло, что он пошутил и стало еще сильней стыдно.

– О-о-окей, – протянул Филипп. – А как с девчонками?

– С девчонками все иначе… Мне было все равно, хороша я или плоха. Мы просто тренировались. Скажи мне, что я должна делать.

Какое-то время, Филипп сидел опешив, потом рассмеялся и выключил свет:

– Черт! Да с приличными школьницами, у меня опыта даже меньше, чем у тебя!

– Прекрати шутить!

– Ладно, ладно, – он рассмеялся, шурша простынями, лег. – Отбо-о-ой, девочки! Пора заканчивать чистить зубы! Все – мастурбировать, молиться и спать! – Филипп хихикнул и шепнул тонким девичьим голоском. – Ох, как я нервничаю! Кузина Штрассенберг, мы будем тренироваться вдвоем, или на кузине Как-Там-Ее-Ландлайен?