— Спасибо, — бормочу я.

После ее ухода тишина опрокидывается на меня, словно чернильная клякса: глушит, нервирует и заставляет ворочаться в постели. Приходится включить телевизор и наугад перебирать каналы, пока на одном из них не появляются кадры старой советской комедии. Смеяться мне не хочется, но это вполне сойдет за маленький крючок: я не свихнулась, я помню многие вещи.

Кроме целого года.

Я осторожно спускаю ноги на пол, окунаю ступни в теплые пушистые тапочки, кутаюсь в одеяло и потихоньку бреду к окну, шаркая, как настоящая старушка. На улице серый угрюмый день, и разлапистые редкие хлопья снега лениво кружатся в воздухе. Что я делала прошлой зимой? О чем мечтала и какие строила планы?

Стук в дверь резко выдергивает меня из попыток наскрести хоть что-нибудь.

— Пришел ваш отец, — говорит медсестра и уступает дорогу тому мужчине, с которым Кирилл едва не устроил драку.

Морозов, так, кажется, его фамилия.

И он — мой отец.

Вчера, едва доктор вышел из комнаты, он бросился ко мне и умолял переехать к нему. Говорил, что мы давно это планировали и что комната для меня готова. Тогда я была слишком в шоке, чтобы анализировать его слова, но сейчас, в эти секунды, пока он ждет, что медсестра оставит нас наедине, я ловлю себя на мысли: разве стала бы счастливая в браке женщина планировать свой переезд к отцу?

— Катя, слава богу, — он в два счета оказывается рядом и буквально душит меня в крепких объятиях. Обхватывает руками за щеки и по-отечески расцеловывает, улыбается так, что мои губы сами собой растягиваются в ответную улыбку. — Как ты? Что-то болит?

Он не дает ответить: начинает ощупывать мои плечи, руки, немного отстраняется и снова смотрит с ног до головы. Я не знаю этого человека, но откуда-то в голове зудит мысль, что он и близко не врач, чтобы судить о моем состоянии вот так, «на глаз».

Мне приятна эта забота.

Не так, если бы он был просто чужим человеком, который вдруг решил разыграть заботливого родителя. Наверное, даже если я совсем ничего о нем не помню за весь тот год, который моя память заперла под замком, он успел стать для меня близким человеком.

— Я в порядке, — немного скупо на эмоции отвечаю я и осторожно, чтобы не обидеть, выскальзываю из его объятий. — Простите, но я правда совсем вас не помню. И мне пока сложно… сделать что-то в ответ.

Его запал немного меркнет, но лишь на несколько секунд. Потом он снова протягивает руки, поправляет одеяло на моих плечах и отходит, разглядывая палату с видом специального инспектора. Замечает на столе бутылку с минеральной водой и наливает себе полный стакан.

Кирилл пьет только минеральную воду.

Я вспоминаю наш поход в ресторан пару дней назад, его странные слова и лицо без эмоций, и почему-то тот стакан с минералкой в его длинных красивых пальцах, хоть вообще не помню, что лежало на моей тарелке. Мясо, кажется?

Осознание, что это было не «пару дней назад», а гораздо раньше, вызывает неприятную паническую дрожь. Хорошо, что в этот момент Морозов занят обходом палаты и не замечает моей минутной слабости.

— Я побеседовал с врачом, — говорит он, останавливаясь в паре шагов от меня. — Эта милая женщина считает, что будет лучше, если ты проведешь время восстановления в кругу семьи. А я уверен, что это будет и безопаснее для твоей жизни.

— Разве мне что-то угрожало? — Паника, которую я с таким трудом прогнала, оглядывается и принюхивается, чуя наживу.

Морозов поджимает губы и собирает пальцы в кулаки. Он явно очень старается держать себя в руках.

— Тебе угрожало быть рядом с этим чудовищем. Ты не помнишь этого, но прошу, — он пододвигается, снова берет за плечи и сжимает так крепко, словно это должно быть аргументом в пользу его слов, — поверь мне. Ты моя дочь, и я…

— Мой отец умер, — перебиваю его. — Почему я стала вашей дочерью?

Он протягивает руку, немного отодвигает край одеяла от моей шеи и достает пальцем цепочку, на которой висит подаренное мамой кольцо. Правда, теперь оно вычищено и сверкает, словно только что из салона, да и цепочка явно богаче прежней.

— Я подарил его твоей матери, — говорит с такой яркой тоской, что мои расшатанные нервы мгновенно реагируют на горечь слов: к глазам подступают слезы, в носу щекочет. Мама. Мама… Которую я не смогла разбудить. — Мы были такими молодыми тогда. Я влюбился в нее, как только увидел.

— Это подарок отца, — деревянными губами отвечаю я. И когда мы смотрим друг на друга, смысл тех ее слов становится более прозрачным. — Мой отец умер.

— Я бросил ее, — сознается Морозов. Отходит, потирая лоб до явной красноты. — Не думал, что снова придется пережить все это и выдержать твое презрение еще раз. Но я бросил ее. Потому что семья подыскала мне другую женщину, «нашего круга». Я не знал, что Маша была беременна тобой! Я бы никогда… — Он берет стакан и выпивает все в пару глотков. — Никогда бы не позволил ей растить нашу дочь самой. Если бы я только знал… У тебя было бы все. Возможно, я и не богатей Ростов, но у меня достаточно средств, чтобы дать тебе все: дома, автомобили, драгоценности, платья. Это не оправдывает меня и не обеляет, но ты — дочь Морозова и, поверь, твой ублюдок-муж поплатится за все.

— Что он сделал? — Что-то внутри меня умоляет закрыть уши и не слышать ответ. Наверное, та самая система безопасности, которая запросто вычеркнула целый год моей жизни. Но на этот раз я не поддамся. — Что сделал Кирилл?!

— Ты не сказала. Позвонила в слезах, попросила забрать тебя. А когда я приехал — ты лежала на полу под лестницей, а Ростов… Он просто стоял там и смотрел. Сукин сын!

Морозов прижимает меня к себе, и я слишком поздно осознаю, что темные пятна на серой ткани его дорого пиджака — следы от моих слез. Я даже не понимаю, что плачу.

— Это он с тобой сделал, — скрипит зубами мужчина.

А я, как ни стараюсь, не могу отделаться от самого очевидного вывода: Кирилл столкнул меня с лестницы? Чтобы… убить?

Я бултыхаюсь в вязком сознании и все-таки падаю в пустоту.

Глава пятнадцатая:

Кирилл

Прошедшая ночь — самая ужасная в моей жизни.

Я брожу по пустому холодному дому, словно привидение, иногда забиваясь в угол, где до кровавых ошметков сбиваю костяшки. Просто переставляю ноги: на кухню, в зимний сад, в столовую, в кабинет, библиотеку и спальню. Мечусь, словно молекула: без точной траектории и в полном хаосе своих обычно абсолютно упорядоченных мыслей.

В конце концов выхожу на улицу: ночью просто зверский холод, но мне так жарко, что содрал бы и кожу.

Катина туфля до сих пор в моей руке — ношусь с ней, словно Гарри Поттер с золотым яйцом, не имея ни малейшего представления, как вскрыть эту загадку. Зачем она их надела? Зачем именно эти туфли? У нее целая отдельная гардеробная для обуви и чего там только нет: сшитые на заказ модели, что-то из лимитированных серий, обувь от известных обувных домов.

Я усаживаюсь на крыльцо, достаю сигареты.

Мне нельзя курить, но сейчас абсолютно плевать на все запреты.

Сигарета не спасет, но пока я буду убивать легкие методичными затяжками, мой внутренний маятник должен прийти в норму. Насколько это вообще возможно, с учетом того, что без жены мой дом… это просто мертвые стены.

Даже прекрасно понимая, что это просто попытка подстроить ситуацию в одну из своих любимых математических формул, я все равно цепляюсь за глупую сказку. Принц нашел Золушку по хрустальной туфельке. Объехал полцарства, пока не нашел ту самую миниатюрную ногу.

У Кати тридцать пятый размер обуви, и она более чем подходит на роль героини моей поганой сказки. Но может быть…

Я с трудом дожидаюсь утра, но в больницу попадаю только во второй половине дня: в большом бизнесе некоторые вещи просто нельзя пускать на самотек. Особенно те, где крутятся большие деньги и возможности, потому что как раз там уязвимее всего.

Это глупо: мне тридцать четыре, я родился с нарушением функции головного мозга, но даже с таким диагнозом глупо верить, что как только туфля окажется на ноге своей хозяйки — все встанет на свои места.

Ни хрена не встанет.

У нас… так много всего намешано на лжи и недосказанности, что трусливая часть меня радуется этой ее забывчивости. Это ведь шанс для нас. Шанс все начать сначала.

«И выйти чистеньким из воды», — гаденько хихикает Злобная тварь внутри.

В одном Морозов все-таки прав — я в самом деле чудовище.

Но моя Золушка любила это Чудовище. Даже когда оно делало ей больно.

Возле больницы я сразу замечаю на парковке знакомую «Тойоту» и мысленно перебираю карточки-подсказки, чтобы хоть в этот раз не выйти из себя.

Но все становится гораздо хуже, когда я бегом поднимаюсь на крыльцо и чуть не врезаюсь в стоящую передо мной фигуру.

Тот случай, когда я польстил Морозову, назвав его единственным человеком, который способен вывести меня за границы собственного непонимания человеческой натуры.

Руслан Ерохин, младший брат мачехи моей Кати, еще один урод на семейном древе суки Татьяны.

С букетом, воздушными шарами и чем-то похожим на мягкую игрушку.

В моем сломанном компьютере нет алгоритма на случай острого желания убийства человека. Я до сих пор не понимаю природу этой потребности и почему она возникает каждый раз, когда этот пидор появляется рядом с Катей. В голове моментально возникает картинка того вечера, когда он протянул к ней руки.

В жопу все.

— Ростов, ну надо же…

Эта мразь пытается улыбнуться, но мой кулак, с треском влетающий ему в нос, портит все планы.

— Блядь, ты ебанутй?! — орет Руслан, но я снова вваливаю ему от всей души.

Беру за воротник, сдавливаю, пока он не начинает синеть и хрипеть, и молча стаскиваю вниз, наплевав на ошарашенные взгляды врачей и пациентов. Кто-то наверняка уже снимает эту «сенсацию» на телефон, но сейчас мне все равно.