Айя Субботина - Самая настоящая Золушка

— Мне так жаль, что я не был рядом, когда… — Он сглатывает и крепче прижимает мою голову к плечу. — Здесь ты в безопасности, обещаю. И ты сама решаешь, как лучше поступить. Только прошу тебя, — он отстраняется, заглядывает мне в лицо, — какое бы решение ты ни приняла, думай о том, чтобы хорошо было тебе. В первую очередь. А я приму любое твое решение.

И снова я ему верю.

Кроме одного тревожного звоночка, во всем остальном я почти уверена, что в моем прошлом этот человек был единственным, кто никогда не делал мне больно.

Чуть позже он отводит меня в приготовленную комнату, немного мнется в пороге, а потом уходит, тихо прикрывая за собой дверь.

Я сразу замечаю желтый с ручкой чемодан на колесиках, потому что он стоит возле кровати и приковывает взгляд, словно бомба замедленного действия. Сначала даже не решаюсь подойти, так и стою возле двери, переминаясь с ноги на ногу, до сих пор не в состоянии переварить недавний разговор. Может быть не стоит вскрывать этот ящик Пандоры? Психиатр предупреждала, что сильные нервные потрясения могут плохо сказаться на попытках вспомнить прошлое.

Но, когда я почти решаюсь не заглядывать в прошлое хотя бы сегодня, внезапно приходит осознание того, что чем больше я бегаю от правды, которая оказалась настолько разрушительна, что память решила спрятать ее в дальний ящик, тем сильнее запутываюсь в лабиринте неизвестности. Уже сейчас в моей душе столько сомнений, что я понятия не имею, как жить с ними дальше, а что будет потом, когда вернутся настоящие воспоминания? Смогу ли я жить с тем и другим одновременно?

Я изнутри запираю дверь на щелку, кладу чемодан на кровать, сама удобно усаживаюсь рядом… и понимаю, что на прошлом снова висит замок, на этот раз в виде цифрового кода. На четырех железных роликах случайный набор цифр. Пытаюсь вспомнить, отыскать хоть какие-то намеки на то, что вспомню правильную комбинацию, но это все равно, что играть в прятки с завязанными глазами и без колокольчика. Я даже не знаю, за что ухватиться, шарю наугад в полной пустоте.

Потом начинаю просто крутить железные шестерни в надежде на память тела.

Так уже бывало, правда, в мелочах. Но разве я могла так просто забыть шифр от вещей, которые наверняка что-то значат, раз я спрятала их под замок и увезла из дома, который считала своим?

Ничего не получается.

Единственное, на что можно надеяться — подобрать случайную комбинацию, но на это может уйти несколько дней. Или даже недель.

Я обреченно прикусываю палец, оглядываюсь по сторонам, но в это время кто-то дергает ручку двери: резко и быстро, как будто собирался ворваться без стука и приглашения и не ожидал, что дверь будет заперта изнутри.

— Кто там? — спрашиваю я.

— Татьяна, — раздраженно говорит она, продолжая дергать ручку, как будто надеется, что дверь каким-то образом решит открыться. — Нам нужно поговорить.

— Я бы хотела…

— О Руслане, — перебивает мачеха. — О человеке, от которого ты ждешь ребенка. И если ты не откроешь дверь, я скажу это громче, и твой любимый папочка узнает, что на самом деле его милая невинная доченька — обыкновенная шлюха.

Мне становится страшно.

Не потому что она может выполнить угрозу — а она может, она делала куда более мерзкие вещи, судя по резкой, ударяющей в горло волне отвращения. И еще я понимаю, что прошлая я не рисковала с ней связываться, хоть в доме моего отца у меня было куда больше прав, чем у нее.

Я боюсь, что Татьяна может оказаться права.

И те фотографии в интернете, после которых Кирилл вышвырнул меня из своей жизни, словно паршивого котенка, могут оказаться совсем не подделкой.

Я едва успеваю повернуть защелку, как Татьяна резко врывается в мою комнату, быстро осматривается, как будто переживает, что нас могут подслушать, и уже спокойнее, почти без нервов, прикрывает дверь. На минуту мне кажется, что она закроет нас на замок, и видно, что она думает о том же, потому что на несколько секунд ее пальцы зависают над защелкой.

Но она передумывает и с видом хозяйки идет до моей кровати. Разглядывает чемодан, потом снова вопросительно смотрит на меня.

— Я не знаю никакого Руслана, — пока не потеряла остатки решимости, отчеканиваю я, нарочно стоя поближе к двери, если вдруг она начнет давить или запугивать.

Она это тоже может.

Она мастер моральной порки.

Даже забыв свою свадьбу, свой первый секс, забыв все — я помню, что с ней нужно быть осторожнее, чем с болотной гадюкой.

— Вряд ли ты его не знаешь, — говорит Татьяна, присаживаясь на кровать в расслабленной позе хозяйки положения. — У вас был роман. Очень… страстный.

— Вы врете, — пытаюсь противостоять я. — Не знаю зачем, но все это вранье.

— Почему именно это вранье, а не что-то другое? — как будто искренне удивляется она.

— Я люблю мужа.

Она морщит нос, снова косится на мой чемодан и я, собрав волю в кулак, подхожу, чтобы сдернуть его с кровати и поставить подальше к стене. Татьяна усмехается и пожимает плечами.

— Мне не важно, что ты думаешь, если ты все равно ничего не помнишь. Может быть, все врут? Даже ты? Сама себе. Прямо сейчас. Это ведь такой шанс: одним махом оттереться от грязи и снова прикинуться непорочным ангелом.

— Уходите или я позову отца, — игнорируя ее иронию, прошу я, нарочно становясь так, чтобы было ясно — ей лучше убраться прямо сейчас.

— Я пришла сказать, если по твоей вине Кирилл хоть пальцем тронет моего брата, я все о тебе расскажу. Каждое твое слово, каждый шаг, где была и что делала по часам и минутам. И, чтобы ты не думала, что я блефую…

Она достает из кармана пиджака телефон, что-то там находит и сует экран мне под нос.

Это та самая фотография, которой утром любовались продавщицы в детском отделе.

Оторопь мешает мне дышать. Именно в эту минуту я очень хорошо понимаю значение фразы «задохнулась от возмущения», потому что в легких нет воздуха — там только один злой вой, который я сдерживаю нечеловеческими усилиями воли.

И Татьяна это понимаю, потому что вслед за моей реакцией фривольно, словно котенка, щелкает меня по носу и, нарочно задев плечом, идет к двери, как бы невзначай снова оглядываясь на чемодан.

— Не волнуйся, Золушка, — она открыто глумится, — из сети эти снимки уже убрали. Просто хотела, чтобы Маленькая потеряшка еще раз убедилась, как легко я могу испортить ее сказку. И вот еще что.

Татьяна немного придавливает ручку двери, но не открывает ее.

— Нажалуешься на меня отцу — и я сделаю так, что весь мир узнает, каким «маленьким недугом» болеет твой муженек. Вряд ли будет много желающих вести дела с человеком, который в любой момент может стать абсолютно неадекватным.

Татьяна уходит, прикрывая дверь со звуком, похожим на прищелкивание языка.

Год назад

Год назад, до того, как погибли родители, я был уверен, что никогда не женюсь и не повешу на шею то, что другие люди называют «семья». Что в моей жизни никогда не будет ничего более значимого, чем работа и увлечение. Что мои корабли в бутылках, которые я собираю, пока в голове не восстановится порядок, будут значит для меня больше, чем живые люди, потому что живые люди никогда не будут настолько же необходимы.

Потому что я легко могу обойтись без общения, но не без своего дурацкого хобби.

Но сегодня, в ЗАГСе, где мы с Катей стоим друг возле друга, я вдруг понимаю, что ровно через минуту, когда нам закончат зачитывать ересь о семейной жизни, правах и обязанностях, я больше не буду принадлежать сам себе. В моей жизни появится маленькая надоедливая зверушка, за которую я должен буду нести ответственность. И что теперь рядом со мной всегда будет человек, перед которым я буду должен стоять на выправке, играть в игру «притворись нормальным» даже во сне.

И на все это я пошел совершенно добровольно.

Из-за каких-то денег.

Хотя, правильнее будет сказать — очень больших денег, которые нужно спрятать как можно скорее. Сейчас я вообще не уверен, что нужно было слушать Морозова и ввязываться в это говно, но отступать уже поздно, даже если я то и дело ловлю себя на том, что оглядываюсь на дверь.

Замарашка стоит совсем рядом — я чувствую тепло ее тела, как солнечный ожог на коже. Хочу отгородиться, закрыться непроницаемой стеной и сделать так, чтобы мы даже близко не обменивались дыханием.

— Кирилл, — слышу в спину шепот сестры и с опозданием обращаю внимание на тишину вокруг.

Все смотрят на меня.

Это все равно, что стоять у стенки и ждать расстрела, глядя во взведенные дула ружей. Малодушно хочется прикрыться руками.

— Да, согласен, — говорю почти шепотом, потому что голос предательски трескается.

Я только что подписал приговор своей спокойной жизни.

Мы обмениваемся кольцами. Я помню, что их выбрала Лиза, потому что мне было все равно. Но Катя возится с моим кольцом, потому что никак не может надеть его на мой безымянный палец. Я сжимаю челюсти и вспоминаю о том, что эта церемония — лишь аперитив, потому что впереди нас ждет основное блюдо.

Первая брачная ночь.

— Кирилл, если ты уже затеял этот абсурд, то хотя бы сделай вид, что рад, — снова говорит Лиза, когда нас с Замарашкой официально объявляют мужем и женой, и Катя на время исчезает в кругу своих немногочисленных подруг.

— Это ради нас, — рассеянно отвечаю я.

— Надеюсь, ты не забудешь об этом «нас», когда в твоей жизни появится своя собственная семья, — бросает сестра, отстраняясь, потому что к нам уже идут фотографы.

Этот вечер просто нужно пережить.