- Я всё возмещу... Или, хотите, привезу вам такой же сервиз из Брянска? У нас от бабушки остался похожий... и почти целый...

Тётя Нателла лишь махнула рукой:

- Оставь, Гогия! Вещи должны служить человеку, а не человек - вещам.

И неловкая ситуация тут же была забыта.


В разгар вечеринки Белецкий вышел на балкон, чтобы покурить. Кетеван незаметно выскользнула за ним.

- Дай затянуться разок, пока тётя не видит, - попросила она. Он послушно протянул ей уже зажжённую сигарету, хотя вообще-то ему не нравилось, когда девчонки курили. Однако всё, что делала Кетеван, априори казалось ему прекрасным и грациозным.

Девушка сделала несколько торопливых жадных затяжек, а затем с явной неохотой вернула ему сигарету, на кончике которой остался отпечаток её помады. Белецкий смутился так, как будто они поцеловались. Кетеван действовала на него гипнотически - в её присутствии он совершенно терял голову, не отдавал себе отчёта в том, что происходит вокруг, и видел только её глубокие тёмные глаза и призывно распахнутые губы. То ли домашнее вино так действовало, то ли его и вправду накрыло самым настоящим чувством... Сложно было судить, Белецкий ещё никогда не любил и даже не влюблялся по-настоящему. Он знал только то, что ничего подобного раньше не испытывал. Это было и сладко, и страшно одновременно...

Сейчас он огромным усилием воли заставил себя отвести зачарованный взгляд от двух верхних пуговок на её блузке, расстёгнутых так зазывно, что можно было увидеть заветную ложбинку между... нет, в ту сторону лучше было вообще не смотреть, иначе он за себя не ручался. Но даже когда он не пялился ей в зону декольте, всё равно невозможно было избавиться от наваждения: они стояли совсем рядом на этом узком балкончике, практически прижавшись друг к другу, и от Кетеван так чудесно пахло, а её рука, нечаянно коснувшаяся его руки, была такой горячей...

- Почему твоя тётя так рада нашему визиту? - чтобы сменить тему, поинтересовался Белецкий. - Казалось бы, прорва голодных студентов - сомнительный повод для ликования... У вас что, редко бывают гости?

- За исключением периодических наездов родственников из Тбилиси - вообще никого, - грустно отозвалась Кетеван. - Тётя обычно целыми днями пропадает на работе, ей некогда заводить дружеские связи или, упаси боже, любовные интрижки. А я в Москве всего год, у меня ещё не завелось настоящих друзей и подруг. За себя-то тётя не особо волнуется, ей общения и в театре хватает выше крыши... а вот за меня переживает.

- Почему?

- Говорит, что мне надо общаться со сверстниками и не затворничать. Глупо в семнадцать лет сидеть дома. В местной школе отношения с одноклассниками у меня как-то не сложились... Так что теперь все тётины надежды - на однокурсников, - Кетеван улыбнулась и уже сама, без спроса, вытащила сигарету из его рта и сделала очередную затяжку.

- Ты ей, кстати, понравился, - вскользь заметила она, выпуская дым. - Она успела шепнуть мне на кухне, какие у тебя благородные манеры и какое интересное аристократическое лицо. Тётя моя, знаешь ли, очень ценит... как бы правильнее выразиться... породу в людях.

- А тебе? - вдруг спросил он, невольно краснея. - Тебе я не понравился?

Кетеван промолчала, отвела взгляд и с преувеличенным вниманием принялась рассматривать верхушки тополей, растущих во дворе.

- Сандро, давай расставим все точки, - нехотя сказала наконец она. - Ты классный парень, видный, даже красивый... и добрый. Но у нас с тобой ничего не получится.

Его будто холодной водой окатили. Он, конечно, не ждал мгновенного согласия, но вот так - в лоб, категорично, без права на надежду...

- И прямо-таки бесповоротно, ни единого шанса? - попытался пошутить он. - Это потому, что я не грузин?

- Не в этом дело, - она устало прижала ладони к вискам, потёрла их, морщась, точно от головной боли. - Не собиралась тебе говорить, но, раз уж без этого не обойтись... В общем, я люблю другого человека. Только и всего.

Как просто. И как больно...

- Он москвич? - глухо спросил Белецкий, забирая тлеющую сигарету из её пальцев.

- Нет, - коротко отозвалась она, - дагестанец. И - само собой, разумеется - моя семья категорически против наших отношений. Да и его тоже... - она недобро прищурилась. - Но это абсолютно ничего не меняет. Я люблю Аслана и буду любить до самой смерти.

Белецкого поразили страсть и уверенность, прозвучавшие в её голосе, а также обожгла, будто плетью, зависть к неведомому Аслану... Зависть, смешанная с лютой ревностью.

Кетеван перевела взгляд на него и улыбнулась - ласково и сочувствующе, как младшему брату.

- Но, даже если бы я была свободна... я ни за что не влюбилась бы в тебя, извини, - заявила она.

Ну просто вечер неприятных откровений!

- Я что, так ужасен? - выдавил он через силу, пытаясь улыбнуться в ответ.

- Знаешь, у нас в Грузии есть такое слово - швило. Означает "ребёнок". Вот ты для меня - именно швило. Не обижайся, но это в самом деле так. Ты какой-то... наивный, что ли. Доверчивый. И судя по всему, неопытный, несмотря на яркую внешность. Я не права?

Белецкий снова покраснел, готовый умереть со стыда. Неужели это и в самом деле так очевидно? Ну, положим, он хотя бы не девственник, что было бы совсем уж позорно. Но тот единственный раз на выпускном едва ли прибавил ему уверенности в себе и хоть чему-то научил. Малознакомая девчонка из параллельного класса затащила его в школьный туалет и, обдавая запахом табака и алкоголя, сама впилась в губы парня алчным поцелуем, одновременно нащупывая пуговицу у него на брюках... Он тогда проявил себя не лучшим образом - банально растерялся. Секс получился невнятным, торопливым, неловким и очень быстро закончившимся. Девчонка обидно высмеяла его и убежала, а он долго сидел в туалете на полу, прямо в выпускном костюме - оглушённый, растерянный, выбитый из колеи - и не мог отделаться от ощущения липкой грязи, которая словно покрывала всю его кожу, хоть он ведь даже не раздевался. Было противно и стыдно.

- Так что не вздумай влюбляться в меня, Сандро! - предостерегла его Кетеван почти весело. - Я - заведомо безнадёжный, проигрышный вариант.

К сожалению, он уже понимал, что это предупреждение несколько запоздало...


Здание училища в Большом Николопесковском переулке стало для всех вторым домом - а если честно, то, наверное, даже первым, потому что фактически в альма-матер они проводили куда больше времени, чем дома или в общежитии, куда приходили только ночевать. С первых же дней учёбы в Щуке стало ясно, что о весёлой и беззаботной студенческой жизни придётся забыть. Вернее, веселья-то хватало - хоть отбавляй, а вот беззаботностью и праздностью даже не пахло.

Спрос педагогов со студентов был велик, заданные планки - высоки, а требования - категоричны. Никто и слышать не хотел таких фраз, как "не могу", "не хочу", "не получается". Ты должен - и точка, в противном случае - как говорится, вон из профессии и из искусства, незаменимых нет! Ни опаздывать, ни пропускать занятия было нельзя: тем самым студент подводил и подставлял под удар не только себя, но и своего партнёра по сцене. Театр - искусство командное, любил повторять их Мастер. Да и проблем не оберёшься: пропустишь танцы или сцендвижение, а как потом навёрстывать?..

Многие педагоги Щукинского училища являлись его выпускниками, бережно сохраняя тем самым культуру и традиции Вахтанговской школы, поскольку элементы актёрского мастерства осваивались в строгой логической последовательности, заданной ещё Вахтанговым: от простого - к сложному.

Девизом и основой обучения стали слова великого Мейерхольда, ученика Станиславского: "Школа не должна учить новациям, школа должна учить традициям". На будущих артистов давили авторитетом имена их звёздных предшественников: Владимир Этуш, Михаил Ульянов, Юрий Яковлев, Олег Стриженов, Андрей Миронов, Татьяна Самойлова, Анастасия Вертинская, Нина Русланова, Наталья Гундарева...

И каждый студент, разумеется, втайне грезил о том, что когда-нибудь и его имя навсегда останется в истории училища - в почётном разделе "знаменитые выпускники".

- Все вы поголовно поступаете в театральный "народными артистами всея вселенной", - частенько повторял их Мастер. - На втором курсе потихоньку опускаетесь до "заслуженных", на третьем скромно считаете себя "профессионалами", а на четвёртом дружно понимаете, что бездари! - он весело смеялся собственной шутке, но в каждой шутке, как известно...


Общага на Полежаевской, казалось, не засыпает никогда. Во всяком случае, настоящая жизнь там начинала кипеть только после одиннадцати часов вечера.

В тесных и маленьких комнатах, рассчитанных на четырёх человек, негде было развернуться, поэтому стихи и роли разучивали на кухне, стоя у окна со стаканом крепкого чая в руке... бывало, что и всю ночь напролёт.

Никто и никогда не репетировал перед зеркалом, это считалось признаком плохого актёра - даже на своё отражение в тёмном оконном стекле смотреть было нельзя.

Парные танцы отрабатывали в просторном холле (а накануне выпуска четверокурсники расстилали там одеяла - прямо на полу, раскладывали конспекты и готовились держать ответ перед Государственной аттестационной комиссией, что было пострашнее и посложнее, чем дипломный спектакль).

Случись постороннему попасть ночью в актёрское общежитие - наверняка бы решил, что оказался в дурдоме. И в два, и в три часа ночи, идя по коридору, можно было услышать со всех сторон выразительные монологи, громкое пение или декламацию... Где-то играла музыка - значит, кто-то уже что-то сдал и теперь шумно это празднует. Кое-кто выполнял самые настоящие балетные па (к одной из стен был прибит хореографический станок - ведь артист всегда должен быть в форме). Напротив неработающих лифтов на батареях лежали подушки: сюда студенты приходили погреться в холодное время года, поскольку комнаты плохо отапливались. Тут же объяснялись друг другу в любви - когда всерьёз, а когда и по роли. Короче, спать в общаге было просто нереально!