- Я молодец? - негромко спросила Настя, не шевеля губами. Всё-таки, это был её театральный дебют, и она ужасно трусила. Белецкий ободряюще подмигнул актрисе, дружески поцеловал в щёку, а затем снова подвёл Настю к самому краю сцены и высоко поднял её руку, точно представляя зрителям свою партнёршу и давая им возможность одарить её щедрыми персональными овациями. Она действительно старалась сегодня... Он улыбался, но глаза при этом оставались бесстрастными, а сердце и вовсе словно заледенело.


Затем он долго сидел у себя в гримёрке, бессознательно кусая губы, погружённый в невесёлые размышления. Куда ему теперь было торопиться? Домой, где его никто не ждёт?..

Четыре дня. Осталось как-то перетерпеть, сжав зубы, ещё четыре дня. Завтра, пятого июня - официальная премьера. Шестого - выступление на Красной площади: со стихами под оркестр, в честь юбилея Пушкина. Это было мероприятие, организованное правительством Москвы, поэтому отказать, увы, не представлялось возможным... Да и имя его уже засветилось на всех афишах, рекламирующих сие культурное событие, на кону стояли чувства тысяч и тысяч зрителей - и тех, кто придёт посмотреть и послушать его вживую, и тех, кто ждёт трансляции по телевизору... В пятницу и субботу - два последних спектакля в сезоне, и можно будет, наконец-то, лететь в Крым. Мыслями и душой он был там с того самого момента, когда узнал об отъезде жены. Пытался представить, чем она занимается... о чём думает... всё ещё плачет или, быть может, хоть немного успокоилась...

А ещё... Белецкий не признавался в этом даже себе самому, но подсознательно продолжал верить, что Галинка одумается и вернётся - прежде, чем он сам сможет вырваться. Невыносимо было представить, как он проживёт без неё пусть даже несколько дней. Ему физически недоставало жены, словно у него оторвали без наркоза руку или ногу и сказали - живи.

Белецкий остро, как никогда, ощущал собственное одиночество - даже находясь в толпе, среди коллег и партнёров по сцене. Смешно, ещё недавно он и помыслить не мог, что будет так сходить с ума. Он, взрослый сорокатрёхлетний мужик!.. Ему казалось, что период мучительных переживаний и любовных, как говорила его дочь, "страдашек" навсегда остался в далёкой, безвозвратно ушедшей юности. Даже несколько лет назад, когда он поехал за Галинкой в Крым, чтобы признаться, наконец, в своих чувствах, его не трясло и не лихорадило так, как сейчас. Тогда он был практически на сто процентов уверен в том, что она не оттолкнёт его, не откажет... Сейчас же Белецкий вдруг отчётливо понял пребанальнейшую истину: как хрупки, оказывается, человеческие отношения! Они готовы разлететься вдребезги от одного неосторожного слова или взгляда, от случайной фотографии или статьи в интернете...

"Вы, артисты, вообще все нервные. Дёрганые истерики", - вспомнил он слова жены, сказанные ею как-то в сердцах, когда она корила его за легкомысленное отношение к собственному здоровью и просила поберечь себя. Он и не догадывался тогда, что однажды Галинка сама вынудит его в буквальном смысле дёргаться и истерить, как подростка. Ну вот какого чёрта она уехала? Как она смела уехать?!

В прошлом году телеканал "Культура" приглашал его на передачу, посвящённую Юрию Левитанскому. Белецкий очень любил творчество этого поэта и мог бесконечно читать его стихи. Для эфира в тот день он записал два стихотворения - "Ялтинский домик" об обожаемом Чехове ("Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой, вежливый доктор с улыбкой застенчиво-кроткой, как мне ни странно и как ни печально, увы, - старый мой доктор, я старше сегодня, чем вы...") и "Молитву о возвращении". Многие особо чувствительные дамочки, присутствующие на съёмках в качестве зрителей, не смогли сдержать слёз. Но только сейчас он, наконец, полностью осознал и прочувствовал весь смысл этих строк, таких простых и одновременно таких пронзительных, бьющих прямо в сердце.


Семимиллионный город не станет меньше,

если один человек из него уехал.

Но вот один человек из него уехал,

и город огромный вымер и опустел.


И вот я иду по этой пустой пустыне,

куда я иду, зачем я иду, не знаю,

который уж день вокруг никого не вижу,

и только песок скрипит на моих зубах.


Прости, о семимиллионный великий город,

о семь миллионов добрых моих сограждан,

но я не могу без этого человека,

и мне никого не надо, кроме него.


Любимая, мой ребёнок, моя невеста,

мой праздник, моё мученье, мой грешный ангел,

молю тебя, как о милости, - возвращайся.

Я больше ни дня не вынесу без тебя!..


Именно сейчас ему настойчиво лезли в голову эти строки. Звучали в голове, как заевшая пластинка. И в очередной он поразился тому, какой болью внутри отзывается то, что переживаешь сам, с кровью и слезами, а не просто отстранённо декламируешь на публику.


...И вот я стою один посреди пустыни,

стотысячный раз повторяя, как заклинанье,

то имя, которое сам я тебе придумал,

единственное, известное только мне.


Дитя моё, моя мука, моё спасенье,

мой вымысел, наважденье, фата-моргана,

синичка в бездонном небе моей пустыни,

молю тебя, как о милости, - возвратись!


(О господи, сделай так, чтоб она вернулась,

о господи, сделай так, чтоб она вернулась,

о господи, сделай так, чтоб она вернулась,

ну что тебе стоит, господи, сделать так!)...


- О господи, сделай так, чтоб она вернулась, - пробормотал он почти бессознательно, не отдавая себе отчёта, - ну что тебе стоит, господи, сделать так...

И в этот миг в дверь гримёрной нетерпеливо забарабанили.


Белецкий, разумеется, не поверил в то, что это Галинка, ни на секунду. Это было слишком невероятно и слишком хорошо для того, чтобы обернуться реальностью. И всё-таки сердце взмыло ввысь вместе с моментально вспыхнувшей надеждой, а потом так же резко упало... "Разлука - вот какая штука: не ожидая ничего, мы вздрагиваем не от стука, а от надежды на него", вспомнились ему строки Окуджавы.

- Войдите, - откликнулся он, помедлив, чтобы справиться с дыханием. Не хотелось никого видеть, но отвертеться от общения всё равно не получится, раз уж пришли. Только бы не журналисты, пожалуйста, он совершенно не готов был общаться с представителями СМИ.

Дверь распахнулась, и в гримёрку, топая, как гиппопотамиха, ввалилась Хана Вайнштейн.

- Сашка! - заорала она в свойственном ей стиле - так, что со стен чуть не попадали висевшие там афиши. - Красавчик мой, дай-ка я тебя расцелую!!!

- Ханочка Львовна! - светлея лицом, откликнулся он с искренней улыбкой и вскочил, чтобы принять старуху в свои объятия. - Спасибо, что пришли...

Та стиснула артиста так, что у него все рёбра затрещали, и звучно и смачно расцеловала его в щёки.


Хана Львовна Вайнштейн была театральной легендой, великим гримёром. Через её руки прошло несколько поколений замечательных талантливых артистов - и заслуженных, и народных, но Белецкий был её безоговорочным любимчиком с самого первого дня своего появления в этом театре. Он тоже относился к ней трепетно и нежно, практически как к матери (или даже бабушке), всегда оставляя ей после каждого спектакля самый красивый из подаренных ему букетов - в знак благодарности и искреннего расположения.

Хана Львовна проработала здесь аж до своего шестидесятипятилетнего юбилея. Потом всё-таки пришлось уйти - руки стали не те, да и глаза тоже... Вот уже десять лет гримёрша отдыхала на пенсии, но слабость к театру и своим бывшим подопечным сохранила до сих пор. Артисты были ей всё равно, что дети, да и театр, который она любила всей душой, навсегда остался родным домом. Даже ещё роднее...

Руки у неё были золотые: Хана Львовна, понятия не имея о новомодном пластическом гриме, могла с помощью одной лишь гримёрной кисти превратить старуху в юную девушку - и наоборот; могла сделать из нищего - принца, а из красавца - чудовище. И, при всём этом, характер у гримёрши был не из лёгких. Она была циничной и пошлой особой, с весьма специфическим чувством юмора, поэтому далеко не у всех артистов, служивших в театре, складывались с ней тёплые отношения. Многие банально опасались попасть на её острый ядовитый язычок. Хана Львовна всегда рубила правду-матку сплеча и не боялась никого - даже самого главрежа, а вот тот малодушно побаивался гримёршу и, завидев издали её тучную фигуру, тут же старался скрыться, бурча себе под нос: "Старая ведьма..."

- Поздравляю с новой ролью, засранец! - продолжая душить Белецкого в объятиях, воскликнула Хана Львовна. - Ты был пр-р-росто великолепен, сукин ты сын! На месте этой потаскушки Анны я бы держалась за такого мужа руками и ногами, а не прыгала в койку к заморышу Вронскому...

- Какой у вас... непопулярный взгляд на классическую литературу, - улыбнулся он.

- Не более непопулярный, чем у вашего нового постановщика... Как его - Антон, что ли? - припомнила она, имея я виду Крапивина. - Дерзкий мальчик. С воображением, наглостью и очевидными задатками гениальности. Но вот актрису на роль Анны выбрал - просто курам на смех.

- А что не так с Настей? - без особого интереса спросил Белецкий. - По-моему, с ролью она справилась вполне...

- Да типаж, типаж у неё не тот! - всплеснула полными руками гримёрша. - Сиськи, жопа, губищи... это какая-то кухарка, а не Каренина! Ну, или не кухарка, - смягчилась она, - а гувернантка, с которой кобель Стива Облонский изменил своей глупой овечке Долли.