— Нечего приставать к маленьким, — упрекнула я третью приставалу. Это была крепенькая темная кобылка, и никто не научил ее пользоваться носовым платком. Она с восторгом вытерла свой нос о мою синюю нейлоновую сумку.

— Какая невежа! — зачарованно пропищала Руфь. Но Йен, по вполне понятной причине потерявший теперь всю свою живость, отступил на три шага.

Все произошло мгновенно. Пони, разочарованная и явно рассерженная, повернулась, взмахнув хвостом, увидела перед собой Йена и то ли испугалась, то ли разозлилась. Она встала на дыбы — возможно, просто от неожиданности, но в этой позе она казалась огромной, и ее копыта громко скребли по земле. Ноздри ее раздулись и несколько секунд, казавшихся вечностью, она стояла, возвышаясь над Йеном, передними копытами чуть не касаясь его плеча.

Если бы эти копыта рухнули на него, он не смог бы увернуться. Он стоял — и мне очень было знакомо это ощущение, — как будто его ноги приросли к земле.

— Прочь, прочь! — закричала я, слыша как бы со стороны свой тонкий, неуверенный голос.

Врага отпугнул другой голос, издавший ворчание, и пара беспорядочно махавших рук, когда их неизвестно откуда взявшийся владелец ворвался в промежуток между пони и Йеном. Пони фыркнула и опустилась на землю. Бросив последний презрительный взгляд на оказавшуюся совершенно неинтересной сумку и на глупых людей, устроивших такой переполох, она сердито шлепнула себя о бок хвостом и затрусила прочь. Через несколько мгновений, как будто играя в «Поймай меня», все пони скакали вверх по склону, совсем как на фото Адама.

Но прежде чем улегся переполох и я успела подхватить шатавшегося Йена, руки Колина обняли нас обоих.

— Все в порядке, все в порядке, папа здесь, — повторял он. Именно так он обнимал Трэси в самолете и несчетное число раз Руфь, ощущение было именно таким, как я думала — тепла, силы и безопасности.

Оказалось, что Адам назначил репетицию хора после ленча. Я решила, что Колин был слишком добр, когда ради не более чем трех часов в Торкомбе проехал все это расстояние и соответственно потратил столько бензина, но он только рассмеялся. Нам уже снова захотелось смеяться.

— Я не боялся вовсе, — яростно заверял Йен, — я просто хохотал.

— О да, я тебя за милю слышал, — лукаво согласился его отец.

Адам передал ему пробные фото, включая мои, и мы просмотрели их в машине, прежде чем вернуться в отель. Моих фотографий было две, и должна сказать, что Адаму они удались поразительно хорошо, несмотря на мой «учительский» характер. Я с трудом узнала себя в девушке с сияющими глазами и мягким приятным ртом. Он действительно был приятным. Я подумала, может Адам специально изменил его форму?

— Прелестно, — сказал Колин, возвращая их. — Но почему бы им и не быть такими?

Я старалась не быть настолько глупой, чтобы думать, что он и вправду так считает. Просто он это сказал таким тоном — так обманчиво искренне. Тем же обманчивым тоном он сказал:

— Как жаль, — когда я мимоходом упомянула, что уезжаю в следующий понедельник. — Я буду в Сикоуве до середины сентября. Я надеялся еще долго видеть вас здесь.

Я отделалась шуткой. К середине сентября я надеялась уже закрепиться в преподавательском колледже. В любом случае я приехала в Торкомб с конкретной целью, и моя задача здесь была почти выполнена. Я так и сказала и добавила, снова мимоходом, что в качестве прощального подарка хочу повесить каретный фонарь над дверью в коттедж.

— Нет, — сказал Колин и еще раз повторил, — нет, Дебора, вы не должны этого делать. — Я уставилась на него. — Вы не должны тратиться на этот коттедж. Не спрашивайте, почему. Но не вздумайте покупать фонарь — или что-то еще.

— Думаю, вы должны объясниться, — еле сдерживаясь, сказала я. — Какое отношение к вам может иметь коттедж Адама?

— Совершенно никакого. — Мы прогрохотали над решеткой. — Но вы так или иначе много мне помогли. Достаточно будет сказать, что опасно покупать дорогие подарки, не спросив того, кому они предназначены.

И это все, подумала я с облегчением. Он опасался, что фонарь подарят дважды. Магда, конечно. Ей нравились изделия из металла. Ладно, что поделаешь, наверное мне придется попытаться выведать у Адама. Но только после концерта. Сейчас он был занят им «вот посюда».

— Приятная новость, — сообщила мама, когда я зашла в приемный холл. — Звонил Джон — интересовался, могу ли я устроить его здесь на выходные.

— Джон? Ты хочешь сказать, мистер Ли? — переспросила я, и она кивнула, расплываясь в улыбке. Оказывается, кто-то отказался от заказанного номера, и он должен был приехать завтра вечером.

Над этим стоило задуматься. Наш добрый сосед Джон Ли последнее время был очень уж добрым. Была ли здесь особая причина, такая, которую мог бы заподозрить Алан, но какая мне и в голову не могла прийти? Хотя несколько недель все было под самым моим носом — встреча в Хитроу, предоставление машины, желание, чтобы у мамы были каникулы. И теперь приезд, чтобы ее повидать. Трудно было представить более милого и порядочного человека, в руки которого можно было передать маму, так что я не могла понять, почему я не прыгаю от радости.

Разве что я жалкая эгоистка.

Мама работала большую часть субботы, так что я занимала Джона Ли и соответственно не видела Адама и очень мало — близнецов. Однако в воскресенье мама была свободна, так что мои услуги не требовались. Концерт должен был начаться в семь, и Адам, фанатичный до последнего, назначил днем репетицию. В субботу дети, надув губы, сообщили мне, что папа предупредил, что никуда с ними не пойдет.

Я собиралась пойти на концерт. Адам сказал, что нужна моральная поддержка.

— Откровенно говоря, пока все не кончится, у меня будет ощущение человека, сидящего на пороховой бочке.

Мне его предчувствия казались необоснованными. У Колина была буквально масса опыта. Концерт в доме для престарелых для него пустяки, это я понимала, но он был в достаточной степени музыкант, чтобы сделать все, что требовалось.

— Он все еще слишком выделяется, — сказал Адам, но честно добавил, — хотя от него это не зависит, однако он слишком силен и другие вынуждены следовать за ним. Кроме того, по-моему, уже один-два из них начинают задумываться, где это я раздобыл его с таким голосом. — Он представил Колина: «Джон Маккензи, мой друг из Плимута».

В воскресенье утром Колин появился позже обычного. Выйдя поискать скамейку в солнечном месте, я прошла мимо нетерпеливо прыгавших у стоянки Йена и Руфи.

— Надеюсь, он не проколол шину, — понимающе сказал Йен.

Руфь, как всегда, знала больше.

— Ну нет. Она ресницы приклеивает. Полагается, когда идешь куда-нибудь. — Фиалково-карие глаза уставились мне в лицо. — Ведь так, Дебора, верно?

Торопливо согласившись ради женской солидарности, я спросила, кто это «она».

— Тетя Мэри, — небрежно сказал Йен. — Папа берет ее повидать нас, потому что она мало кого знает в Англии.

— Только в Шотландии, — эхом отозвалась Руфь. — Как и мы.

Очевидно, тетя Мэри была еще одним членом семьи Камеронов, может той, у мужа которой была ферма в Ангусе. Я была почти уверена, что Адам называл ее Джин.

Часом позже я клевала носом на солнышке, когда услышала знакомый голос.

— Папа, давай мы с тобой против Руфи и тети Мэри. — Йен размахивал ракеткой у теннисной сетки.

Подняв глаза на «тетю Мэри», я почувствовала, как они расширились. Тетя Мэри оказалась очень маленькой, ее полосатое розово-огненное платье едва прикрывало бедра, голова в кудряшках, как у маленького лорда Фаунтлероя, цвета сияющей меди, и она держала Колина за руку. На газетной фотографии на прошлой неделе она тоже держала его за руку, но в театральной позе, с высоко вскинутыми руками. Здесь это был просто естественный дружеский жест. Конечно же! В газете давалось настоящее имя Хани Харрис, и там было «Мэри». Там же говорилось, что они «земляки-шотландцы».

Я нечасто бегу от чего-то, но тут сбежала, выбрав окружной путь, чтобы остаться незамеченной. Мои щеки пылали не просто от неожиданности; я была рассержена и глубоко обеспокоена.

Если Колин «крутил с Хани», как об этом сплетничали в Найроби, то это его дело, но привезти ее в Торкомб именно сегодня — это уж слишком! Это было бы ужасно забавно, если бы не сулило неприятностей. Я как раз недавно читала, что ее последняя пластинка заняла десятое место, а он в этот вечер собирался петь «Финляндию» и двадцать третий псалом для аудитории из старых и больных людей.

Во время ленча, когда я была одна за столиком, потому что Джон Ли куда-то пригласил маму, Колин представил меня Хани.

— Здравствуйте, мисс Харисс, — вежливо сказала я и получила в ответ знаменитую мальчишескую улыбку звезды.

— Пожалуйста, зовите меня Мэри, это мое настоящее имя, и я хочу, чтобы в этот вечер все звали меня только так.

Я ошарашенно кивнула. Значит, это была правда, и она собиралась пойти на концерт. Что, Колин с ума сошел?

Тем временем я вынуждена была признать, что Хани Харрис — или Мэри Макрэй — очень мила и что ее веселый и безыскусный разговор так же приятен для уха, как ее внешность — для глаз. Само собой, она играла с близнецами так, как будто была одного с ними возраста. Она даже вроде бы совершенно искренне сообщила, что с удовольствием предвкушает концерт.

— Знаете, меня первый раз заметили в школьном хоре. Это Колин устроил. Он такой, — она улыбнулась, — щедрый к тем, кто еще не на вершине.

Я правдиво пробормотала, что вряд ли можно считать, что она «не на вершине». Хани очаровательно вспыхнула.

— Но я на ней долго не останусь, я знаю. Такие, как я, долго не держатся. А у Колина есть поклонники с десятилетним стажем.

Когда мы отправились на концерт, мне пришлось снова отдать ей должное. Она переоделась в темно-коричневое платье в белый горошек с белыми рукавами и белым гофрированным воротничком, и когда мы захватили по дороге двух участников хора, которых Колин должен был доставить на место сбора, она не допустила ни единой оплошности.