— Ты поставил на мою Минку, не спросив у меня разрешения? — возмутилась Эрмина. — Каким образом мы оказались втянуты в эту историю?

— Это была чистая необходимость, как говорится.

— Какая дерзость!

— Мой дорогой Габор, — голос принцессы стал на октаву ниже, — ты когда-нибудь видел образованную барышню верхом на лошади?

— Нет, пока нет.

— И вряд ли увидишь, — сказала Эрмина со значением, — воспитанницы императорского пансиона — это тебе не драгуны.

— Разумеется. Но, может, для нас сделают исключение?

— Нет! Даже в страшном сне, нет! — и ее милое круглое личико побагровело. — Скажи на милость, почему женщина должна сесть верхом на лошадь, если в этом нет необходимости? Чтобы повредить себе руки и набить мозоли, как у кучера? Растрясти себя внутри и снаружи, чтобы в голове все смешалось? Чтобы сломать ногу и всю жизнь хромать? Я никогда не сяду на лошадь, и моя Минка тоже не сделает этого.

— Я был уверен, что вы поддержите меня, милая тетушка.

— Как ты мог додуматься до такой мерзости? — воскликнула Эрмина, вся красная от гнева. — Не хочу больше и слышать об этом! Ни слова! — Поджав губы, она вскочила, схватив свой стул, повернула его задом наперед и села спиной к столу. К несчастью, она оказалась как раз напротив обнаженной купальщицы и, демонстративно опустив голову, уставилась на паркет.

— Габор! Сейчас же извинись! — пробасил генерал. — Что за глупости ты несешь! Где твой разум? Оставь свою скандальную скромность. Переходи сразу к делу, черт побери! Иначе я сам возьму слово, — и, схватив рюмку шнапса, он залпом ее выпил.

Габор встал и, подойдя к Эрмине, театрально опустился перед ней на колени:

— Горячо любимая, единственная тетушка, — он взял ее руку и поцеловал. — Я припадаю к вашим ногам, требуйте мою голову, но послушайте меня еще две минуты.

— Почему я должна тебя слушать?

— Потому что вы не можете отказать мне в просьбе.

— Вот как! Ну, это уже предел. Встань, шалопай! Зарвавшаяся обезьяна, — Эрмина с трудом удерживалась от смеха.

Габор вскочил и почтительно посмотрел на мою гувернантку.

— Ну говори уж, быстро. Что там еще у тебя?

— Если я выиграю пари, то получу право голоса на уроках верховой езды. И это для меня главное. А не пятьсот пятьдесят гульденов. Эти деньги для вас, для ваших бедных. Для лотереи на летнем балу. Вот что я хотел сказать, дорогая тетушка. Мерси.

— Слушайте! Слушайте! — обрадовалась Валери.

— Да, — пробасил генерал. — Таков наш план.

Габору захлопали, Эрмина снова села за стол, все смеялись и перебивали друг друга, а меня охватил ужас. Именно верховая езда. Да уж лучше фехтование. Или танцы на канате. Либо учиться глотать огонь…

— Я уже распределила деньги, — воскликнула принцесса. — Послушай, Эрмина, мы закажем зимние рукавицы для всех ребятишек и создадим фонд помощи. Это позволит нам отдать в школу детей из семей алкоголиков, и тогда в нашем Эннсе не останется неграмотных. Мы оплатим школьные взносы, шиферные доски и грифели, а если кто-то из детей проявит талант и захочет учиться дальше, мы оплатим ему университет.

— Правильно, — кивнула Эрмина. — А если таланты проявит девочка, то она будет обучаться у лучших мастеров.

— Либо сделать что-то совершенно безумное, — взял слово Аттила Надь, — и распределить все сразу, и тогда у бедняков раз в жизни появится куча денег.

— Среди пьяниц ничего нельзя распределять, — сказала Валери, — иначе все в момент разойдется. Каждый крейцер отправится в трактир, а детям ничего не останется.

— Идея с фондом помощи просто грандиозна, — граф Шандор оглядел собрание. — Так что если Габор действительно такой хороший учитель, как утверждает, и если наша прилежная Маргита еще раз захочет проявить свои способности, ради бедняков… то я даю на то свое благословение.

— Браво, Шандор! — воскликнул генерал, и все снова уставились на меня.

— Ну давай, давай! — обратилась ко мне Валери.

— Дорогая, что ты об этом думаешь? — Голос Эрмины звучал крайне взволнованно, и она лихорадочно обмахивалась веером, пытаясь скрыть свои чувства. — Тебя никто не принуждает. Хорошенько все обдумай и не торопись.

Передо мной стояла дилемма. Я панически боялась лошадей. Я любила, правда, других животных: собак, птиц, обезьян, кошек, жаб, лягушек — никого из них не боюсь и готова вызволить любое насекомое из беды… Но лошади казались мне такими громадными! Стоит к ним приблизиться, как они начинают скалить свои желтые зубы, вращать глазами и встают на дыбы, словно желают растоптать тебя своими копытами.

— А теперь послушай меня внимательно, — продолжила Эрмина. — Танцы для воспитанниц пансиона нежелательны. Но нигде не говорится, что нельзя брать уроки верховой езды. Поэтому не думаю, что у тебя тут возникнут какие-нибудь трудности.

— Об этом никто не узнает, — поддержала ее принцесса Валери, — и знаешь, дорогая Минка, я ведь тоже училась верховой езде. Это, видишь ли, входит в воспитание принцесс. Ах, какая то была мука. Но… я только дважды сломала руку, а один раз чуть не сломала шею, это было незадолго до моей свадьбы. Но настоящего вреда верховая езда мне не принесла.

— Моя дорогая принцесса! — воскликнул генерал. — Зачем об этом сейчас говорить? Шею вы повредили в ночной скачке, не так ли? А мы будем упражняться днем.

Аттила Надь засмеялся и снова стал похож на голодного волка.

— Сударыня станет героиней Эннса. — Он бросил на меня обжигающий взгляд. — Габор, жаль только, что уроки будешь давать ты. Может, передашь мне пари? Что ты за это хочешь?

Что? Уроки у этого чужака? Я тотчас вновь обрела голос и обратилась к генералу:

— Лошади такие большие, Ваше Превосходительство, и они меня не любят.

Генерал успокаивающе погладил мне руку.

— Чушь! Конечно же, они вас полюбят. Я привез три отличных экземпляра. Завтра вы выберите себе одну из них. И она вам обязательно понравится. И вы ей. Лошади вовсе не чудища, честное слово.

— Но я боюсь.

— Боитесь? Но не моей малышки Ады. Она вас полюбит, как сестра. Она приучена к дамскому седлу. Не лошадь, а картинка! Каштанового цвета. И маленькая.

— И самая добродушная в мире, — поспешно добавил Габор. — Ни разу никого не укусила и не лягнула. Дети крутятся вокруг нее, собаки. Она все терпит. И представьте себе — вчера одна кошка родила между ее подковами котенка. Вот такое доверие она вызывает к себе.

— Мою маленькую Аду, — задумчиво заключил генерал, — я привез для своей будущей невесты. Но мир так пуст и сиротлив, что я до сих пор не нашел себе невесты. Так пусть Ада поможет нашему золотку, нашему ангелочку одержать победу. Эта маленькая чертовка, Ада. У нее есть перец в крови. Лучших кровей девочка. Parva sed apta.

Опять латынь. Означает: мал да удал. Генерал бегло говорил на латыни. Латынь была официальным языком в Венгрии, до подъема национализма, и до сих пор широко употреблялась в образованных кругах. Но латынь в устах генерала — сигнал того, что самый лучший наездник уже не совсем трезв. Это мы знали от Габора.

— Carpe diem! — снова обратился ко мне генерал. — «Лови момент!» Ну что? Она решилась? Пора бы уже.

Я оглядела собравшихся.

Семь пар глаз выжидающе глядели на меня.

— Душенька, вы окружены. Вы — жертва заговора. Сдавайтесь!

— Но у меня нет сапог для верховой езды, — слабо возразила я.

— Прекрасно, — покровительственно улыбнулся генерал. — Завтра собираемся — и все наверх к Айбельсбергеру заказывать сапоги. А потом и к госпоже Цирмиллер.

— Заказывать амазонку? — взволнованно спросила Эрмина, потому что у Лилли Цирмиллер был в Эннсе дамский салон.

— Самую прекрасную из всего, что есть отсюда до Кронштадта. Мы хотим лучшие ткани, тончайшую подкладку, скупиться не будем. Как, Шандор-бачи? Если мы, гусары, что-нибудь делаем, то по-настоящему. От души.

— А что мы будем делать, пока исполняется заказ? — озабоченно спросила Эрмина. — Мы потеряем время.

Габор энергично кивнул.

— Нам необходимо приступить к занятиям завтра же. Вечером, в манеже. Не могли бы дамы раздобыть что-нибудь для Минки к вечеру?

— Знаешь что, Минка, я дам тебе сапоги своей племянницы Евгении, — воскликнула принцесса. — У вас, мне кажется, один размер. А платье для верховой езды найдется в театральной костюмерной, думаю, оно тебе подойдет. Это, правда, не совсем твой цвет, оно кофейное с розовой отделкой…

— Дамское седло уже готово, — Габор посмотрел на меня умоляюще, и голос его слегка дрогнул. — Доверьтесь мне, сударыня. Я буду беречь вас как зеницу ока. Если с вами хоть что-нибудь случится, слово чести — я застрелюсь.

Все громко засмеялись, я же была тронута до глубины души. Этот взгляд. И этот тон… Габор, казалось, был в отчаянии. Мне стало жаль его. Он сидел напротив, напряженно ожидая ответа и не сводя с меня своих прекрасных синих глаз. Сидящий возле него Аттила тоже смотрел на меня с обожанием.

— Ну что? — спросил граф Шандор. — Решение принято?

— Если фройляйн фон Фришенбах полагает, что я смогу, — сказала я как можно осторожней, — я постараюсь сделать все от меня зависящее.

— Я не ошибся в своих предположениях, — пробасил генерал. — У нашей душечки есть перец в крови.

И прежде чем я успела понять, что произошло, он положил руку мне на плечо, притянул к себе и, запрокинув мне голову, поцеловал в губы.

Он, правда, сразу же отпустил меня, но я покраснела и, отвернувшись, прикрылась веером. Тем не менее, я заметила, как замерла Эрмина. У Валери округлились глаза, а у Аттилы поползли вверх брови. Габор же побелел, как мел. Он судорожно схватил свою рюмку, чокнулся со мной со словами «Да здравствует фройляйн Минка!» и, залпом выпив, бросил рюмку об стену.