— Ничего, барышня, все хорошо. — Лизи показала на марципановое сердечко, которое я все это время держала в руке. — Скушайте, барышня, красное сердечко! Очень вкусно!

— Конечно, вкусно, — сказала я, хотя есть мне расхотелось. — Еще один вопрос. Ответь, пожалуйста, и я оставлю тебя в покое.

Лизи выпила свой чай и откинулась на спинку стула.

— Если женщина несколько месяцев носит в своем чреве ребенка, а во время родов может умереть, то в чем же ее преимущество?

— Но почему вы спрашиваете об этом?

— Потому что в моей английской книге, доктора Джонсона, так написано. Природа одарила женщину такими преимуществами, что закон должен в чем-то и ущемить ее… Ты понимаешь, что он имеет в виду?

— Отлично понимаю, — весело сказала Лизи, бросив на меня умный взгляд. — Преимущества женщин в том, что под юбкой у них сущий рай. Вот что имелось в виду.

— Что?!

— Рай, говорю! Под юбкой.

— Но, Лизи, — в ужасе закричала я, — у дамы нет ничего под юбкой. Только — воздух.

— Нет, барышня, есть еще что-то, — радостно возразила Лизи, — только об этом в обществе не говорят вслух. Но послушали бы вы, о чем болтают мужчины, когда собираются одни, без женщин. Вот, к примеру, в столовой для прислуги: мол, к бабенкам надо быть добрее, потому что у них там… райские кущи, ну, понимаете… скажу вам по-простому… там, между ног…

Лизи всплеснула руками и вся затряслась от смеха.

Мое лицо залилось краской смущения. Там, под юбкой? Сущий рай? Ведь там, насколько мне известно, только срамные места. И что же, для мужчины — это сущий рай?

— Ничего не понимаю, — громко заявила я.

— А вам ничего и не надо понимать, — отрезала Лизи, ставшая вдруг серьезной. — Вам еще рано об этом знать.

— И что же, все мужчины так думают или только… наши слуги?

— Все мужчины: и господин из замка, и кучер из конюшни — испытывают животные инстинкты, влечения…

— Животные — что? — переспросила я.

— Инстинкты.

— Что такое «инстинкт», Лизи? К чему их влечет?

— К женщинам, — хихикнула Лизи. — Подождем до субботы. А после вечеринки все поймете. Плечо еще болит?

— Нет, уже намного лучше. Спасибо тебе.

— А ножка побаливает?

— Нет, тоже лучше, — рассеянно ответила я.

— Нам надо еще подколоть волосы? Или не надо?

Лизи встала.

— Тогда не сердитесь на меня, если я вам скажу адье.

Я тут же поднялась.

— Мне еще надо немного подготовиться к свиданию, — она игриво натянула на мою голову капюшон от «домино». Лизи явно была в наилучшем расположении духа — в отличие от меня. — Не надо хмуриться, барышня, а то на лбу останутся морщины. Вот увидите, как славно мы послезавтра повеселимся в «Золотом быке».

— А если гувернантка спохватится и станет меня искать ночью?

— Зачем ей вас искать?

— Не знаю. А вдруг пожар где-нибудь?

— Пожар? У нас еще никогда пожара не было. И почему именно в тот момент должно что-то загореться? — Лизи ободряюще подмигнула мне. — Не волнуйтесь из-за гувернантки. Она нам не помеха.

— Как ты можешь быть такой уверенной. Ты ведь ее не знаешь, как знаю я.

— Карты из Марселя мне все сказали. Гувернантка нам не помешает, но должно произойти еще одно маленькое чудо, может быть, уже завтра. А если карты говорят, что будет так, то ты хоть тресни, так и будет, — с этими словами она крепко обняла меня, как делают только лучшие подруги.

Тут я задала себе самый главный из вопросов, мучивших меня после прибытия в Эннс. И дело было совсем не в том, как появляются на свет дети. Дело касалось лично меня. Это была моя тайна.

ГЛАВА 16

Целых два дня я ломала голову над предложением Лизи, и чем больше я думала, тем больше мысль об этом возбуждала меня. В субботу 7 августа возбуждение достигло высшей точки. Если признать, что все вокруг обманывают меня, то выходит, что мой отец совсем мне не отец, моя мать — не мать мне вовсе, а кузина в Вене и кузина Валери — мои родственницы. Вот тебе и на! Все остальное — Габор и его день рождения — сразу же отошло на второй план.

Вопрос, который я задала Лизи, был прост:

— Известно ли тебе точно, кто такая леди Маргита, кому и кем она приходится?

— Да, известно, — сказала Лизи и многозначительно посмотрела на меня, — я уже давно ждала, что вы спросите меня об этом. Итак, она любимая кузина генерала. Пардон, была любимой кузиной, до того как исчезнуть. Она также сводная сестра графа Шандора, но на тридцать четыре года моложе его. А ему… минуточку… восемьдесят девять. Стало быть, ей сейчас пятьдесят пять лет. Они все родственники: Маргита, баварцы, гувернантка, принцесса Валери, Бороши и командир полка, и все они крепко-накрепко держатся друг за друга… Вы разве не знали о этом?

— Нет. А откуда ты это все знаешь?

Лизи захихикала.

— Я все всегда знаю, любезная барышня. От слуг ничего не скроешь. То случайно услышишь что-нибудь из-за двери, то через открытое окно. А если прислуживаешь за столом, то и здесь можно уловить, о чем говорят господа. Иногда горничные случайно находят секретные записки и тут же рассказывают о них другим слугам. Так что все становится известно. Мы всегда в курсе всех событий.

Теперь и я была в курсе событий.

Неужели леди Маргита — сводная сестра графа Шандора? Я как две капли воды похожа на нее, и это можно объяснить только тем, что мы тоже родственницы. Разве я не догадывалась об этом? С самого начала? Мои корни — совсем не в Вене на фабрике фесок. Мое происхождение связано с Эрминой и с Бороши. С венскими родственниками у меня нет ни малейшего сходства, а с венграми — гораздо больше.

Итак, мы родственницы. Только вопрос, кто кем кому приходится?

Сначала я думала, что мой отец — генерал. Он познакомился с моей матерью в Венгрии, ну и так далее… Но если бы это было так, он не стал бы заранее ненавидеть меня, до того как в первый раз увидел меня своими глазами. Нет, нет, нет…

Была ли моей матерью леди Маргита? Это тоже исключено, она бездетная… И вдруг мне стало ясно как день: моя мать Эрмина.

Она всегда называла меня «дитя мое». С тех пор как я помню себя, она окружала меня любовью и заботой, ласкала меня, ухаживала за мной, защищала меня, как львица, воспитывала, прививала мне хорошие манеры, делала для меня все возможное. Она тоже была темноволосой и черноглазой, как я. Только звали меня Минкой, по имени ее горячо любимой крестной, чешки по национальности. Эрмина всю жизнь стояла рядом со мной, как скала.

Эрмина — моя мать.

Привыкнуть к этой мысли было нелегко, поскольку тогда оказывалось, что гордая непорочная девица из Фришенбаха была всего лишь падшей женщиной, которая, как самая простая горничная, без памяти влюбилась, и дело дошло до этого… Кто же был тот мужчина, перед которым нельзя было устоять?

Мсье Хюбш из Вены? Нет, вряд ли. Скорее всего, он высокий, породистый, элегантный мужчина, как дядя Луи… Дядя Луи!

А почему бы и нет?

У дяди Луи темные волосы и карие глаза, совсем как у меня. Мой «отец», фабрикант фесок, не любил меня, а вот между мной и дядей Луи сразу же возникла симпатия.

Да, дядя Луи мог быть моим отцом, вполне вероятно. И тетушка Юлиана знала об этом, и это совсем не смущало ее. Она поставила условием не спать с ним, отказывала ему, и он нашел другую. Бедняжке не повезло. А я уже подрастала в ее чреве, а потом всю эту историю замяли.

Наверное, кто-то выплатил моей белокурой матери большое приданое, причем золотом, чтобы она воспитала меня как законного ребенка и чтобы Эрмина и я могли быть вместе, не навлекая подозрений. Но кто это был?

Фришенбахи? Дядя Луи? Или тот и другой? Может быть, они поделили между собой расходы?

Стоп! Не так! Деньги дал граф Шандор. Но почему? Не потому ли, что я была похожа на его сестру? Но ведь сходство проявилось только теперь. А когда я была новорожденной? Нет. Не потому ли, что Эрмина была его самой любимой родственницей, а если он любил ее, то должен любить и ее дочь? Он был братом моего деда или кем там еще? Во всяком случае, в качестве эксперимента я очень дорого ему обходилась. Он ведь не знал, будет ли процветать эта фабрика фесок и каково мне будет там с чужими людьми. Именно из-за меня о прошлом Эрмины никогда не говорили. Ее предыдущая жизнь была величайшей тайной: мне строго-настрого запретили спрашивать ее об этом.

Теперь я поняла, почему. Да-да, загадки разгадывались одна за другой. Вот чем, кстати, объяснялось и могущество Эрмины в моем родительском доме. В течение многих лет я ломала себе голову над этим. Только теперь мне стало ясно, почему мой «белокурый отец» так заискивал перед нею. Ей он был обязан тем золотым дождем, который обрушился на него и благодаря которому он сделал фабрику процветающим предприятием.

Вот почему он называл меня «благородная барышня»: «Вам не кажется, что Вы созданы для лучшей жизни?»

Уже тогда я должна была бы сообразить, что к чему! Меня единственную воспитывали как благородную госпожу. Моего брата Альбрехта — совсем иначе. У него была кормилица, няня. Потом он пошел в школу. Частных учителей ему не нанимали.

На мне никогда не экономили: покупали самые дорогие краски и самую дорогую бумагу для рисования. У меня был собственный рояль! Насколько я себя помню, у меня никогда не было кормилицы или няньки. При мне всегда была Эрмина. С самого первого дня. С рождения. Теперь я понимала, в чем причина. Она не обслуживала меня. Она в муках произвела меня на свет, посвятила мне всю свою жизнь, моя славная, храбрая Эрмина.

Но одного я не могла понять.

Как искусно она могла лгать! С каким удовольствием говорила о своей невинности, о своем пожизненном безбрачии, о том, что эта сторона жизни благополучно ее миновала. И вновь меня мучили сомнения… почему она так хорошо говорит по-английски. Сам этот факт — не в ее пользу.