— А вас что, прослушивают? — удивилась Наташа.

— А как же? Обязательно. Я даже боюсь, не смотрят ли.

— Простите, я не подумала…

— Да уж, ты думай…

— Но теперь-то вы мне можете ответить?

— Что?

— Почему вы тогда были против?

— Да я ответил. А что еще? Забудь эту глупость. Нам больше нечего делить и обижаться.

Наташа кивнула. Все произошло так стремительно, что она утратила свои сомнения. Наверное, действительно, Багин-старший просто перестраховался тогда.

В саду было здорово, куда лучше, чем в их маленьком, теперь сгоревшем, состоявшем всего из нескольких яблонь садике. Все ухожено, подстрижено, покрашено, выметено.

В беседке стояла на столе минеральная вода в бутылке, несколько стаканов, фрукты на блюде.

— Угощайся, — сказал Багин.

Наташа взяла яблоко. Кожура скрипела в руке.

— Вот ставят все время яблоки, а я их терпеть не могу, — сказал хозяин. — Наконец пригодились. — Сам он взял кисть винограда и стал бросать в рот ягоды. — Яблоки не ем и яйца.

Багин явно хотел что-то рассказать, но ждал вопроса.

— Почему? — спросила Наташа. Ей действительно было интересно.

— А с войны. Мы же с Димкой, с твоим отцом, в разведроте служили. И один раз пошли брать «языка» в дальнюю. Ну, это значит в глубокий тыл к немцам. В Карпатах это было… Нет, ладно, не буду… Уже вам столько про наши подвиги понарассказали, что у вас, поди, идиосинкразия. Все война да война.

— Знаете, — сказала Наташа, — действительно, много про войну рассказывают, но, вы не обижайтесь, какое-то все ненастоящее получается. Мы в Москве с Андреем попали раз в драку… — Наташа осеклась.

— Ничего, он мужик, должен и подраться, — успокоил ее тесть.

— Вот знаете, это все так некрасиво. Никакого геройства. Страшно.

— А-а… ты вон про что… Да уж, про войну любят приврать. А на самом деле, как ты говоришь — некрасиво, страшно, ужас. Ничего красивого… Сумасшествие.

— Расскажите.

— Вот я и хотел. Про нашу разведку яблочную.

— Расскажите.

— Ну что рассказывать… Мы целый день добирались, под вечер пришли к домику. Там один хозяин. Пустил нас переночевать. Под осень уже было… Даже накормил, молоком напоил… Ничего мужик. Только мы легли — моторы. Ах, так-перетак — немцы. Да много! Рота — не меньше. Хозяин дрожит. Его ж сразу за нас положат. Загнал всех на чердак, мы, как мыши, затаились. А внизу немцы. Мы ж все слышим. Человек десять у него заночевали. Остальные уехали. А для нас и десять — много. Нас-то трое. Ну лежим, спать охота, а нельзя. Под утро, правда, уснули все равно. Просыпаемся — немцы здесь. Никуда не убрались. В общем, чего долго говорить. Мы на этом чердаке неделю пробыли. Неделю — представляешь?

— А яблоки? — напомнила Наташа.

— Ха! Так мы ж всю неделю одними яблоками питались — у него там их было в корзинах полно. Мишка чего придумал…

— Это кто?

— Мишка? — замялся почему-то Багин. — Ну третий наш. Я, Дмитрий и Мишка. Он придумал крючок на нитке спускать вниз и воровать у немцев колбасу. Ничего не вышло. Знаешь, от оскомины уже скулы сводило… А еще одна проблема — туалет. От яблок-то, сама понимаешь… — смутился Багин.

— А потом?

— А потом немцы уехали, а мы ушли.

— И все?

— Все. Никакого геройства. Сплошной понос! — расхохотался Багин.

Наташа подумала, что эта история как раз очень похожа на правду. Ведь люди на войне как-то жили, у них, возможно, болели зубы, они ссорились по пустякам, они боялись смерти, наверное, у каждого была какая-нибудь счастливая примета, им жали сапоги, они царапали себе щеки, стригли ногти… И их убивали.

— А вот про яйца?

— А почти то же самое. Это уже в Котбусе, в Германии. Тут, правда, наоборот, мы немцев зажали в дворике. Они в подвале сидят, отстреливаются. Уже воевать не хотелось. Выжить хотелось. Вот мы и просидели в этом дворике тоже что-то около недели. А там склад яиц был — больше ничего.

— Понятно, — сказала Наташа.

— Скучная история. Вообще на войне скучно. И страшно, конечно.

Багин о чем-то задумался, закурил. Он даже сигарету с фильтром держал сейчас в горсти, как, наверное, держал когда-то на войне самокрутку.

— Ты обязательно в музей сходи.

— Это где?

— А прямо возле вашей школы.

— Вы письмо прочитали?

— От Кулешовой? Прочитал.

— И что?

— Ну, поможем им. Хотя у нас и других садиков полно. Там еще хуже.

Стало зябко, и Наташа вернулась в дом, а Багин еще долго сидел в беседке, покуривал, думал о чем-то…

Только через много лет Наташа поймет, о чем думал тогда Багин. Догадается. И с опозданием раздосадуется, что была так близка от истины, но не полюбопытствовала, не разузнала…


— Все, пойдем пешком, — сказала Наташа Машке, которая снова собралась ехать на автобусе. — Что вы тут все на транспорте? Пешком быстрее, да и приятнее. Мне и в Москве этот транспорт осточертел. Такая чудная погода!

— Наташка, ты не понимаешь, на автобусе куда приятнее…

— Все, пошли, уже двадцать минут ждем.

Они стояли на остановке у дома Машки и пререкались. У Наташи сегодня было много дел. Она собиралась взять билет в Москву, зайти в школу, в музей и снова побывать на кладбище. А автобуса не было уже так долго.

— Ой, я забыла! — воскликнула Машка. — Я ж хотела бутылки сдать. Наташ, давай вернемся, я только сумку прихвачу.

— Я подожду тебя, — вздохнула Наташа.

Машка бросилась к дому и через пять минут вернулась с сумкой гремящих бутылок.

— Как раз Симонова увидишь. Ты ж хотела.

Наташа не помнила, чтобы выражала огромное желание увидеть их одноклассника силача Симонова, но у Машки были свои воспоминания. Наташа не стала спорить.

Вокруг деревянной будочки были навалены ящики, на которых сидело человек десять желающих расстаться со стеклотарой.

— За мной будете, — сказала старушка с двумя авоськами, груженными бутылками из-под водки.

— Хорошо, — сказала Наташа. Но Машка даже не посмотрела на старушку, она подошла к будке сзади и властно постучала в дверь.

— С ума сойти, какие люди! — Симонов был в майке, обтягивающей его плотное тело, и брезентовом фартуке. Он так широко раскрыл объятья, что мог бы заключить в них не только Наташу и Машку — всю очередь.

— Здравствуй, Симыч, — улыбалась Наташа.

— Привет, Денисова! Философствуешь?

— Да уж, приходится.

— Ну, заходите в мою пещеру. Сегодня как раз одни знакомые.

Наташа шагнула в сумрак будки и остолбенела.

На ящике сидел, глядя на нее и улыбаясь, Чарин. Тот самый Чарин.

— Привет, — сказал он. — Заходи.

— А, что? Сюрприз? — засмеялся Симонов. — Не ожидали?

— Чар, так ты ж уехал куда-то, — сказала Машка.

— Вернулся. Не могу без родного города.

Наташа смотрела на свой давний страх, воплощенный в этом глуповатом парне, и удивлялась. Чего она тогда испугалась? Что может сделать ей этот корявый пацан? Что у него там, кастет или нож в кармане? Нет, это было какое-то наваждение. Чарин — маленький и жалкий воришка. Вот и сейчас он смотрит на нее как-то вроде бы с угрозой, но теперь это просто смешно.

— Ну-ка, встань, Чарин, — сказала Наташа. — Что ж ты сидишь, когда дамы стоят? Поворотись-ка, сынку… Где наколки — не забуду мать родную? Не сделал? Правильно, Чар. Ты в четырех словах допустил бы восемь ошибок.

— Ну, — с улыбкой согласился Чарин. — Зачем мне эти наколки?

— Как отсидел? Понравилось? — не отставала Наташа.

— Ничего. Везде люди живут.

— Когда снова сядешь?

— Все, завязал.

— Кончай, Наташка, чего ты навалилась? — вступился за Чарина Симонов.

— Это у нас старый разговор, — сказала Наташа. — Чарин помнит, да?

— Чего?

— Остров. Забастовку.

— И чего?

— Рассказать? — спросила Наташа.

— Это что я в сумку залез? Так я ж перепутал.

— Ладно, живи, — смягчилась Наташа.

— Товарищ приемщик, вы работать собираетесь? — заглянул в окошечко нетерпеливый дядька.

— Перерыв! — рявкнул на него Симонов и закрыл окошко. — Лезут со своими бутылками, не дают с людьми поговорить. Да вы садитесь.

— Нет-нет, мы на минутку, — сказала Наташа.

— Торопятся, — сказал Чарин.

— Ну, как хотите… Чего там у тебя, Машка? — Он взял ее сумку и стал выкладывать бутылки на прилавок. Обиделся. — О! Вино пила, Машка? Наконец! — рассмеялся он, доставая зеленую бутылку из-под сухого. — А то все молоко!

— Это мы с Наташей! — покраснела Машка.

Симонов ловко пересчитал бутылки, сложил их в ящик и выдал Машке рубль с мелочью.

— А то посидите. Симонов за бутылкой сбегает, — сказал Чарин.

— Он что, теперь у Чара на побегушках? — спросила Наташа, когда они уже шли к вокзалу.

— Кто?

— Да Симыч. Странно это…

Билетов на Москву не было. Наташа и так и эдак уговаривала кассиршу, но та только повторяла — на двадцать девятое августа. Получалось, что почти через месяц.

— Что делать? — спросила Наташа.

— А что делать? Ты у тестя попроси.

— Ой, неохота… И так он…

— Глупости. Он не откажет.

— Не откажет, — согласилась Наташка. Ей опять приходилось просить. Ничего хорошего.

В школе было пусто и гулко. Ходили по коридорам какие-то люди со стремянками, что-то приколачивали, красили…

Девушки заглянули в учительскую.

— Наташа! Денисова!

Это была Антонина, математичка. Как раз та, из-за которой Наташка в девятом классе устроила забастовку.

— Ой, миленькая моя! — причитала Антонина. — Ой, родненькая.

Антонина была красавицей и законодательницей мод в Верхневолжске. Все девчонки завидовали ей. Теперь Наташа видела, что Антонина не так уж и хороша, не так уж модна. Москва многое отменила в Наташиных убеждениях.