Убогость…

Наташа корила сама себя за черноту взгляда, называла себя брюзгой, критиканшей, но ничего с собой поделать не могла. В душе постепенно вырастала страшная брезгливость, ненависть к самому этому духу провинции, периферии, тмутаракани.

Кто же их сделал такими? За что всю жизнь они влачат это безрадостное существование от работы до магазина, от магазина до плиты, от плиты до телевизора, от телевизора до кровати… Почему-то на ум неуместно пришла художественная самодеятельность. Хоть бы уж этим занялись. Но вспомнила Наташа городские клубы и дворцы культуры. И вспомнила сейчас с трезвым пониманием — убожество.

Но ведь можно жить по-другому. Москва живет совсем иначе. Там чисто и весело. Там клубы и кинотеатры ухожены и уютны. Там люди носят одежду, а не тряпье… Там улыбаются и дарят цветы…

Почему так? Почему здесь не хотят жить по-человечески? Почему так беспробудно пьют? Так страшно ругаются и дерутся? Что за ненависть к жизни сидит во всех?

Наташа не успела ответить на свои вопросы, поезд подошел к вокзалу.

— А я смотрю, в девятом тебя нет! Думаю, наверное, в десятом, а потом смотрю — в девятом! — запыхавшись, говорила Машка, обнимая Наташу и целуя ее в обе щеки. — Ты же телеграмму дала непонятную. Только номер поезда и номер вагона. Я так испереживалась. Какой-то ужас.

Наташа заметила, что Машка, оказывается, окает. Заметила только сейчас. Да и вокруг люди говорили, нажимая в словах на «о». Ну, правильно, волгари же!

— А что непонятного в телеграмме? — удивилась Наташа.

— Ну, как-то очень уж… — невнятно объяснила Машка. — Давай свой чемоданчик. Пойдем. Только быстрее, автобус уйдет.

Они перебежали привокзальную площадь и втиснулись в уже полный автобус, набитый встречающими и приехавшими, чемоданами и тюками.

Автобус стоял еще добрых полчаса. Водитель о чем-то веселом разговаривал с бойкой женщиной.

А вот Наташе и Машке поговорить не удалось. Их сразу же оттеснили друг от друга, пришлось бы перекрикиваться через несколько спин и голов. Впрочем, Наташа была даже рада этому. Ее прижали к окну, и она снова стала рассматривать свой город.

С этого вокзала они с Андреем уезжали. Почти тайно уезжали. Так романтично это казалось тогда — бежали от сурового отца, как в средневековых романах…

А потом так весело ехали, поступали, учились, работали… Столько всего было…

Наташа не признавалась себе, что говорить с Машкой ей не хочется еще и потому, что обязательно надо будет касаться мамы… Каким-то абсурдным чудом Наташа хотела верить, что никакой смерти не было… Было дикое недоразумение, как-то ужасно ошибся кто-то и где-то… И все станет на свои места. Мама даже удивится, когда узнает, что про нее говорят такие глупости… Это была почти детская вера. Так же ребенок закрывает глаза и думает, что его никто не видит.

Наташа специально заставляла себя думать о чем угодно, лишь бы не о маме…

Автобус, наконец, тронулся и стал опасно качаться на поворотах. Уж очень он был полон. Наташа вздрагивала каждый раз, когда плотная масса наваливалась на нее и прижимала к окну — вот-вот машина ляжет набок и Наташа окажется подо всеми… Водитель, видно, решил наверстать упущенное время и гнал вовсю.

А ехать-то было всего ничего. По московским меркам пол-остановки на метро. Здесь же — треть города.

— А я боялась, что ты потеряешься. Прям все глаза проглядела, а ты куда-то пропала… — Машка всерьез испугалась, что Наташа исчезнет из автобуса.

— Нет-нет, я просто смотрела в окно. Подожди, Маш, а где мой чемодан?

Машка посмотрела на свои руки, словно какой-то волшебник сию секунду сделал чемодан невидимым, а она и не заметила.

— Я его там оставила. В этом автобусе… Еще думаю — местечко такое хорошее под сиденьем, чего в руках держать. Там такое местечко хорошее было… Знаешь, под сиденьем…

— Что делать?

— Думаешь, сопрут? — серьезно спросила Машка.

— У меня там документы, деньги…

— Знаешь, ты меня дома подожди, а я за ним поеду…

— Нет уж, поедем вместе.

Наташа даже и не думала сердиться. Было бы удивительно, если бы все обошлось без приключений.

Чемодан они нашли часа через два. На том же вокзале, в том же автобусе. Под тем же сиденьем.

Теперь уже Наташа не выпускала его из рук.

И в этот момент пришло первое сравнение в пользу провинции. В Москве на вокзале, помнится, у нее вырезали из сумки кошелек, а здесь даже не тронули бесхозного чемодана.

Машка хотела встретить подругу эффектно, но из-за суеты с чемоданом эффект был несколько смазан. Суп остыл, пришлось его переливать снова из супницы в кастрюлю, вино стало теплым, пришлось совать его в морозильник, а картошка сгорела, потому что Машка не выключила плиту, а оставила сковороду на маленьком огне.

Но все равно ужин получился славный. Девушки выпили вина, поели супа, поковырялись вилками в картошке, отбрасывая угольки, разговорились. Вернее, разговорилась Машка.

— А новостей-то, новостей! Я тебе сейчас все расскажу. Ты не торопишься?

— Нет. Все — завтра. Сегодня я никуда.

— И правильно. Уже поздно. Нормальные люди спят без задних ног…

— Только одиннадцать, — сказала Наташа, но и сама вспомнила, что в десять часов вечера город вымирал. А к одиннадцати редкое окно светилось.

— Дак рано же всем вставать на работу. Ой, Наташка, а многие наши уже ж работают.

— А ты?

— Я! Я работаю и учусь. Поступила в педагогический на заочное, работаю в садике. Воспитательница.

«Несчастные дети, — незло подумала Наташа. — Повезло…»

— Тридцать у меня карапузиков. Такие хорошие! Только глаз за ними да глаз. Шалуны пошли — не сказать. Уже Аллу Пугачеву все знают. Можешь себе представить. Любимая песня «Устала Алла». А что думаешь, пою с ними. — Машка рассмеялась.

— Они тебя любят? — спросила Наташа напряженно.

— Знаешь, Наташка, сама удивляюсь. Я ж, ты понимаешь, неумеха и вообще… Нет, любят. Как приду, сразу — «Тетя Маша-простокваша!» — и все, все целуются…

— Это кто их так научил?

— «Простокваша»? Да я научила. Лучше я, чем Толик. Ох, Наташа, есть у меня один там Толик, фамилия Беренев. Я с ним намучилась. Такой смышленый, такой юморист.

— Сколько ж ему? — Наташа испытывала какое-то странное чувство от этого разговора о детях. Сладкое и горькое одновременно.

— Дак три же. Им всем по три. Младшая группа. Этот мой Толик что придумал — мы поставили мышеловки в недоступные места, ну мышки у нас завелись. Как ее Толик достал — не знаю. И что он делает? Он Саше Панкратову берет пипиську и этой мышеловкой — хлоп! Представляешь?

— С ума сойти! — Наташа еле сдерживалась, чтобы не улыбнуться. — А Саша твой зачем же сунул?

— А ему Толик сказал, что будет так хорошо, как будто мандаринку скушал.

— Мандаринку?! — Нет, Наташа уже не могла удержаться.

— Вот, всем смешно! — сказала Машка с досадой. — А мы этого Сашу Панкратова к врачу. Там у него все посинело…

— И что… врач? — уже почти рыдала от смеха Наташа.

— Врач говорит — за дальнейшее не ручаюсь.

— Несчастный Саша Панкратов!

— Да, тебе смех, а ему каково с кривой пиписькой жить?

Наташка сползла со стула на пол.

— Ой, Машка, перестань, я помру со смеху!..

— И вот чего все смеются? Грустно…

— Машка, перестань!

Наташа успокоилась, только попив воды. Улыбка теперь то и дело возвращалась, когда она вспоминала этот Машкин рассказ.

— А про Вадика хочешь знать? — заговорщицки спросила Машка, когда Наташа перестала хихикать.

— В газете, наверное, работает или на радио?

— Какой там?! Бери выше. Поступил в школу милиции.

— Вадик? — опешила Наташа.

— Ну. Представляешь, встречаю его — в форме, такой красивый. «Гражданка Кулешова, пройдемте!»

— Вадик милиционер?

— Ну. А что?

— Ну, я думала… Он же стихи писал, прозу… Странно…

— Больше не пишет. Говорит — завязал. Стихи, говорит, пишут влюбленные, а я никого не люблю. Такой прям!

— А Шубенков? — осторожно спросила Наташа.

— Поступил. В Ярославле учится. Приезжал тут на каникулы…

— В военное?

— Почему? В театральное училище. Он же всегда хотел артистом быть.

— Фу-у, — облегченно вздохнула Наташа. Здесь ее ожидания оправдались. — Ну и что?

— Такой стал — не подойди! Артист. «Мария Кулешова? Вы за автографом? Я раздаю по пятницам».

— Такой же остался… А Симонов? Что Симонов делает?

— А завтра сама увидишь, не скажу.

— А что, что?

— Очень хорошо устроился. Сама увидишь.

— Ну скажи, Маш.

— Не-а. Не скажу. Бутылки принимает.

— Какие бутылки?

— Обыкновенные. Разные. Как раз завтра к нему собралась. Он у меня всегда берет.

— Интересно… — растерянно сказала Наташа. Действительно, столько новостей…

— А как вы с Андреем? — бесцветно спросила Машка.

— Все хорошо.

— Как свадьба?

— Очень скромно… — Наташе вдруг стало неловко, что она не пригласила Машку. Тогда и не подумала… А вот теперь сама о Машке вспомнила… Нехорошо. — Только самые близкие.

— Да, по нынешним временам большую свадьбу затевать дороговато, — поддержала Маша. — Значит, все хорошо…

— А что? — Наташа уловила какое-то непрозвучавшее продолжение.

Машка склонилась к самому лицу Наташи и прошептала:

— Сильва уехала. Все, можешь успокоиться.

«Сильва? — с недоумением подумала Наташа. — Боже мой, как все было давно! Это же первая девушка Андрея! Вот кто такая Сильва!»

— Куда уехала?

— Вообще, — еще тише сказала Машка.

— Правда? Разве она еврейка? Она ж, кажется, азербайджанка или армянка…