— Меня интересует учение о карме.

— Гм, интересно. А почему именно карма?

— Как почему? Потому что карма — это справедливость. Каждый получает то, что заслужил. Тютелька в тютельку. Ни больше, ни меньше. И из этого складывается судьба.

Профессор задумался. Ему нравилась эта девочка. Сильная студентка, подает надежды. Как хорошо, что она задумывается прежде всего о проблеме справедливости. И, он уверен, свою работу она напишет не формально, не ради оценки в зачете. Пусть трудится. Пусть пробует, ошибается. Быть может, рано или поздно из нее выйдет настоящий ученый. Подлинный философ, а не такой, как эти многочисленные кандидаты и доктора наук, которые получают свои знания, цитируя высказывания очередного вождя.

Профессор невольно поморщился, вспомнив, как исправляла свою диссертацию его дочь после смерти Брежнева. Механически вычеркивала ссылки на бывшего Генсека, заменяя их высказываниями Андропова.

— Платоша! — сказала тогда ему Ирина назидательно. — Я вообще не понимаю, как ты пробился в профессора. Ты ни бум-бум в таких простых вещах. Это же самое главное: сноски и библиография. В перечень использованной литературы я вставлю еще и нашего нового секретаря партбюро. Он как раз издал книжку, на мое счастье.

— Но он тупой, как валенок!

— Зато влиятельный. Мне что надо? Успешно защититься. — Ирина приняла позу древнеримского оратора и высокопарно продекламировала: — Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан!

…Наташа не станет так поступать. Она будет настоящим ученым, без фальши. Может быть, в этом — ее судьба. Ее карма.

И опять — что за наваждение! — всплыло в памяти профессора прекрасное лицо Вианы. И ее низкий голос:

— Судь-ба. Суд Божий…


Ирина злилась. С каждым днем злилась все больше и больше.

Мало того что отец отдал дачу в распоряжение этой деревенщины. Так Ирина еще и дома теперь постоянно слышит от него одно и то же: Наташа, Наташа, Наташа… Тьфу!

Дошло до того, что он поставил ей, своей дочери, в пример эту бледную глисту: Наташа, дескать, очень хорошую работу пишет, а ты?

— Трудно жить не работая, но мы не боимся трудностей! — ответила Ирина якобы шутливо, но внутри у нее все кипело от раздражения.

Только что звонил Андрей. Умоляет встретиться. А где? Не здесь же, под носом у папашки?

К тому же сюда, того и гляди, заявится эта их чернявая знахарка… как ее… Виана.

Виану Ирина невзлюбила с первого взгляда: она терпеть не могла женщин, соперничающих с ней по красоте. К тому же их водой не разлить — целительницу и Натали, а Ирину теперь бесило все, что касалось Наташи.

Как хорошо было бы сейчас крутить любовь на даче! Так нет же: там эта придурочная пишет свои умные работы.

Чтобы хоть как-то успокоить разгулявшиеся нервы, Ирина принялась наводить порядок в квартире.

Пыль, пыль, сколько ни вытирай, всюду пыль. Это от книг. Черт бы их побрал! Папашка покупает и покупает, проходу от них нет, уже на полу по всем углам стопки стоят. Не квартира, а букинистическая лавка. Или пункт приема макулатуры. Вот взять назло да отдать все пионерам, которые бумагу собирают. Всюду валяются эти рукописи. Ладно бы только свои, а то еще и студенческие!

Вот, например. На самом неподходящем месте. На магнитофоне. А если дочери захочется музыку послушать?

Она взяла стопку листов, исписанных твердым, четким почерком, чтобы переложить на отцовский письменный стол. И вдруг увидела на титульном листе: «Денисова Наталья. II курс философского факультета МГУ».

Первым ее порывом было разодрать, растоптать, уничтожить рукопись. Но Ирина редко поддавалась первому порыву. Гораздо чаще она действовала обдуманно.

И, поразмыслив, она сложила листы пополам и спрятала в свою сумочку.


Доцент Ростислав Леонидович очень хотел стать профессором. Это было трудно, однако в принципе возможно.

Еще больше ему хотелось породниться с профессором Мартыновым и стать его зятем. Но завоевать Ирину Мартынову казалось ему невозможным в принципе.

Она всегда оставляла выбор за собой. Она сама завоевывала кого считала нужным. И, похоже, у доцента перспектив не было.

Ирина здоровалась с ним вежливо, но не более того. А он каждый раз провожал ее тоскливыми взглядами и на заседаниях кафедры старался сесть к ней поближе.

Поговаривали, что у Ирины роман с каким-то молодым дипломатом. Ростислав Леонидович отказывался в это верить.

В свои сорок лет он был еще холостяком. Он понимал, что пора обзаводиться семьей, но достойной кандидатуры на роль своей жены все не мог встретить.

До тех пор, пока не увидел аспирантку Мартынову.

«Она — или никто!» — в тот же миг решил доцент.

Но время шло, и пока вытанцовывался лишь второй вариант: никто.

Счастье свалилось на него неожиданно.

Доцент выходил из аудитории, оттарабанив свою очередную лекцию по научному коммунизму.

Вдруг он услышал в конце коридора стук каблучков. Этот звук он различил бы даже сквозь грохот Ниагарского водопада: аспирантка Мартынова всегда носила высоченные шпильки с металлическими набойками.

Доцент застыл в надежде, что Ирина остановится и перебросится с ним хотя бы парой слов.

Каково же было его изумление, когда он понял, что она направляется не мимо, а прямиком к нему!

Заметив Ростислава Леонидовича, Ирина перешла с шага на бег.

Она бежит — к нему! Торопится — к нему! Возможно ли?

Поравнявшись с ним, Ирина вдруг споткнулась и ухватилась за рукав его пиджака, чтобы не упасть.

— Простите, я такая неловкая, — извинилась она, едва переводя дыхание.

Бог ты мой! Она еще просит прощения! Да он бы отдал свой рукав вместе с рукой, лишь бы поддержать ее.

Ирина вскинула на него свои зеленые глаза. Ни с чем не сравнимые глаза!

— Какое счастье, что я вас застала!

Наверное, хочет передать какое-то поручение от декана?

Да нет, непохоже.

— Я… — начала Ирина и вдруг всхлипнула. — Я так тревожилась за вас… Я так за вас боялась…

Доцент не знал, что и думать. Тревожилась — за него? Боялась — за него? Быть может, она и плачет из-за него?

Вдруг она взяла его руку и положила — о! — прямо на свою пышную грудь, на то место, где из глубокого выреза платья выходила соблазнительная, заманчивая ложбинка.

— Вы чувствуете, как колотится сердце? — спросила Ирина. — Это из-за вас, Ростислав Леонидович!

Доцент был на грани обморока. Он хотел что-то спросить, но из горла вырвалось лишь хриплое:

— Кхе-кхе.

— Вы чувствуете, я вижу! Вы тонкий человек, — проговорила красавица. — Но почему тогда вы так жестоки со мной?

— Й-я?!

— Да, вы! Нет, не вы! Ты, Славик, ты! Ничего, что я так вас… тебя называю?

— Ага, — глупо кивнул доцент. — Н-называйте… то есть… называй. Как угодно.

Голова у него шла кругом. Ирина делала все, чтобы вскружить ее еще больше.

— Ты совсем не бережешь себя! — упрекнула она. — Ты такой великодушный, все делаешь для других, а о себе не думаешь! А если…

Тут она разрыдалась в голос и… бросилась к нему на шею!

— А если с тобой что-то случится, то я… Ты вынуждаешь меня признаться: я этого не переживу!

Доцент почувствовал, что она оседает на пол. Он обхватил девушку за талию, чтобы не дать ей упасть. Хотя сам едва держался на ногах.

— Я больше не буду, — бормотал он, не зная, правда, в чем виноват. — Я исправлюсь. Я все сделаю, как вы… как ты скажешь. Только скажи!

Ирина выпрямилась. Теперь она не рыдала. Теперь она допрашивала:

— Скажи честно, ты поставил «отлично» некой студентке Денисовой со второго курса?

— Денисова… Денисова… Не помню. Возможно.

— Поставил, не увиливай! А ты не подумал о том, что тебя за это могут уволить?

— Уволить? — Доцент опешил.

— Вот именно! И даже… исключить из партии!

— К-как? За оценку «отлично»?

— А ты подумал, кому ты ставишь такую оценку? Да еще по научному коммунизму! Она же диссидентка, эта Денисова.

— Но… теперь я припоминаю… По-моему, ваш… твой отец за нее ходатайствовал.

Ирина закрыла лицо ладонями. Правда, очень аккуратно, чтобы не смазалась косметика.

— Теперь мне все понятно, — трагически сказала она. — Папа нарочно подставил тебя.

— Зачем? Я ему не конкурент.

— Как ты наивен! Славик… Папа давно подозревает, что я в тебя… влюблена.

Бедный доцент вынужден был отойти чуть в сторону и прислониться к стеночке. Иначе его ноги просто подогнулись бы.

А Ирина не давала ему опомниться:

— Папа против нашего брака.

— Брака?!

— Да! Он считает, что сначала я должна защитить кандидатскую. Потом докторскую. И уж потом…

Доцент был вне себя. Он простонал:

— О-о! Как это бесконечно долго!

Ирина решительно тряхнула пышными локонами:

— Но мы с тобой не намерены ждать! Ты согласен?

— Согласен! — отрапортовал Ростислав Леонидович, вытягиваясь в струнку.

— Ты должен обезопасить себя.

Ирина подошла к нему вплотную и добавила томным шепотом:

— Ради меня… Славик… ради нас с тобой… Чтобы они не подумали, будто ты заодно с этой Денисовой.

Она достала из сумочки Наташину работу и протянула ему.

— Сам почитай, что она пишет. Ужас. А ты ее пожалел! Мой благородный… Мой наивный… Мой хороший…


Ирина была недовольна собой.

Грубо сработано. Слишком уж в лоб. Маловато было артистизма и, так сказать, художественного вкуса. Она любила в отношениях с людьми плести тонкие кружева, а с Ростиславом вышла какая-то домотканая дерюга.

Однако радует то, что бедняга доцент все-таки заглотил наживку.