— Я только что положила трубку. — Это обнадеживает.

— Все прошло замечательно.

Ему не было безразлично. Гален не ошиблась, поверив ему. В душе снова запел торжествующий хор, и на сей раз не обошлось без сопровождения — в гостиной на каминной полке зазвонили часы.

Ей следует взять себя в руки и не терять головы. И она непременно так и сделает. Потом. Когда все закончится. Когда рядом больше не будет Лукаса. Но сейчас, как только ей удастся совладать с комком в горле, Гален непременно перескажет ему все, о чем говорила с Джулией.

Лукас первым нарушил молчание:

— Я хотел бы кое о чем вам рассказать.

— Что?.. — «Нет, только не это!» От тоскливого предчувствия у Гален защемило в груди. Меньше всего она хотела бы услышать сейчас признание, окончательно разбивающее ей сердце. Что Лукас был любовником Кей и действительно сказал ей три волшебных слова. В этом нет ничего особенного. Он поступал так не в первый раз, и здесь уже ничего не исправишь. Хотя он готов признать, что вел себя как подонок.

— Может, нам лучше перейти в гостиную?

Гален машинально кивнула, в то время как ее обезумевшее сердце готово было выскочить из груди, не желая погружаться в пучину отчаяния, совершенно неизбежного после такого признания.

После окончательной, убийственной правды.

Скорее всего они все были его любовницами. Просто он не хотел об этом говорить. Боялся, что Гален его не поймет. Еще бы, святая простота, выросшая в крошечном канзасском городке… нет, хватит! Ее совсем занесло. Эти издевательства она слышала по телефону от убийцы. А вовсе не от Лукаса. Он никогда не позволял себе издеваться над ее провинциальностью!

Белая лужайка по-прежнему оставалась пустой и безжизненной. Хотя нет, не совсем. В глаза бросалось яркое цветовое пятно — словно пробившийся сквозь снег кустик крокуса раскрыл свои яркие лепестки посреди журнального столика со стеклянной крышкой.

Там лежала фотография. «Лукас в обнимку с Кей?» — мелькнуло в голове Гален предположение. Или это снимок с места преступления — изображение смерти, с помощью которого лейтенант надеется склонить ее к сотрудничеству, несмотря на вставшую между ними ложь?

Гален меньше всего нуждалась в подобного рода убеждениях. Ее сердце разбито, и этого не поправишь. Но ей в любом случае поможет Лукасу добраться до маньяка. А почему бы и нет?

Гален без сил рухнула на диван, все еще не осмелилась посмотреть, что же именно запечатлено на фотографии.

— Этому снимку сегодня исполнилось двадцать семь лет, — тихо произнес Лукас.

«Сегодня…» — эхом отозвалось в мыслях у Гален, взявшей наконец карточку в руки и не увидевшей ничего похожего на криминальное фото. В объектив смотрели четверо детей: три улыбчивые девочки и один серьезный мальчик. Девочки были в том удивительном возрасте, когда им вот-вот суждено перешагнуть неуловимый порог и превратиться в женщин. Но здесь и сейчас они все еще оставались девочками, полными жизни, розовощекими хохотушками, по-детски гордыми сооруженным ими снежным замком, видневшимся на заднем плане.

Мальчик выглядел младше их. Намного ли? Гален сообразила, что знает это и так. Фотографии двадцать семь лет, а Лукасу сейчас тридцать шесть. Значит, во время съемки ему должно было исполниться девять.

Красивый, грустный мальчик. Он смотрел с фотографии серьезно, без малейшей тени улыбки, и его щеки, не тронутые морозом, оставались болезненно бледными.

Лукас показался Гален потрясенным и в то же время не смирившимся, готовым снова и снова кидаться в бой и идти к победе своими, темными и тайными, тропами.

— Это вы.

— Да. И Марианна. — Лукас показал на самую рослую из подружек, уже тогда обещавшую вырасти настоящей красавицей. Рядом с ней стояла девочка чуть пониже, с такими же белокурыми локонами и тонкими, изысканными чертами лица. — Фрэн.

Но кто же была третья? С такой милой сияющей мордашкой, с розовыми щечками и смешной россыпью веснушек?

— А это?

— Дженни. — В его сдавленном шепоте явственно слышался трепет любви. — Это Дженни.

— Ваша сестра, — так же напряженно прошептала Гален.

— Я любил ее как сестру. Когда мы познакомились, Дженни было шесть лет, а мне три. Моя мать — Елена Синклер.

— Вот как… — Гален растерянно умолкла. В конце концов, дотошный Поль был прав, когда говорил, что у нее нет дара переложить целую жизнь в две-три короткие, емкие фразы. А уж тем более такую жизнь, какую прожила Елена Синклер. Известная английская актриса и по сей день блистала на подмостках, кружа голову восторженной публике и без конца меняя молодых любовников, околдованных ее обаянием и славой.

— Да, — слабо улыбнулся Лукас, — все дело в этом. Мой отец — граф, женатый человек, намного старше ее. Его увлечение Еленой было не первым и не последним. Но на сей раз его любовница ухитрилась забеременеть.

— Она сделала это нарочно?

— Вовсе нет. Первый муж бросил ее без гроша за душой, оставив лишь пустой титул, проку от которого никакого. Все, о чем она мечтала, — это раскованность и свобода, неограниченная возможность следовать своему призванию на сцене.

— Раскованность, — пробормотала себе под нос Гален, потрясенная только что услышанным. — Значит, ребенок для нее был оковой?

— Естественно. Но граф не собирался отказываться от собственной плоти и крови. Однако это не означало его желания принять в семью незаконнорожденного сына. К тому времени у него уже было двое наследников. Просто он полагал, что я имею право появиться на свет. Елена не стала противиться. К тому же граф взял на себя финансовую сторону вопроса и сам позаботился о моем обеспечении и образовании, не жалея денег. Мне так же позволялось унаследовать одно из его родовых имен — без титула, конечно, — и некоторую сумму после совершеннолетия. Под конец Елена все же высказала свое требование. Она попросила графа пустить в ход свои обширные связи и получить для нее ведущую роль в новом спектакле лондонского театра в Вест-Энде. Она знала, что обладает талантом. Ей требовалась поддержка для первого шага.

— И она получила ее благодаря беременности.

— И да и нет. Граф скончался во время партии в поло за четыре месяца до моего рождения. Финансовые вклады на мое имя оставались в полном порядке. Но он не успел переговорить со своими друзьями в Вест-Энде.

— Ох, — вырвалось у Гален. Она уже успела нафантазировать, как между отцом и сыном в конце концов возникли родственные чувства. И когда Елена скрылась в голубой дали в погоне за успехом и славой, их мужская солидарность только укрепилась, как и положено у аристократов. Но если граф умер до того, как Лукас родился… — Но откуда вам известны все эти подробности вашего появления на свет?

— Елена мне все рассказала.

— И что она собиралась сначала сделать аборт? — «То есть хотела избавиться от своего сына — от тебя, — чтобы никогда не увидеть?»

— Конечно. Это не предполагало никаких чувств. Да и откуда им было взяться? Как только я появился на свет, между нами больше не существовало ничего личного.

— А сколько вам было лет, когда вы все узнали?

— Почти восемнадцать. Через неделю я должен был получить право на наследство, и Елена сама настояла на Том, чтобы все деньги достались мне.

— Значит, ей все-таки хотелось оправдаться перед вами и убедиться, что вы будете богаты?

Гален готова была лопнуть от злости за него. Как будто она всерьез поверила в нелепую, бессмысленную возможность иного поворота судьбы. В ужасную трагедию, которая не оставляла для Лукаса места в этом мире.

— Ей не требовалось ни перед кем оправдываться, Гален, и я всегда уважал ее откровенность. Она позволила мне понять человека, который был моим отцом.

— Чтобы стать на него похожим?

— Возможно. — Лукас замолчал и нахмурился. А потом произнес еле слышно, одними губами: — На самом деле, Гален, я завел этот разговор для того, чтобы рассказать вам о Дженни.

Дженни. Дженнифер Луиза Кинкейд. Любимая дочь и единственный ребенок писателя Лоренса и балерины Изабелль, умершей родами. После ее смерти Лоренс отказался от шума и блеска Бродвея ради возможности самому воспитывать малышку.

Отец и дочь поселились в графстве Вестчестер, в округе Чатсуорт. Несколько состоятельных семейств, имевших недвижимость в непосредственной близости от Нью-Йорка, создали здесь что-то вроде небольшой изолированной общины. Дженни росла в чудесном поместье под названием Беллемид, и пока девочка мирно спала в своей кроватке, ее отец сочинял новую пьесу, посвященную памяти любимой «Пируэт» стал, квинтэссенцией того, что принято называть пьесой для одной актрисы. Вскоре она была закончена, и пришло время выбрать исполнительницу для главной роли. И Лоренс вспомнил о Елене Синклер, вот уже три года не имевшей себе равных на лондонской сцене.

Так состоялась первая встреча шестилетней Дженни Кинкейд и Лукаса Хантера, трех лет от роду. Это была самая главная встреча в его жизни. Не по годам серьезный и вдумчивый мальчик, удивительно правильно для своих лет понимавший все, что происходит вокруг, стал целиком и полностью принадлежать Дженни. Он словно обладал неким древним знанием и был сродни суровым и замкнутым мудрецам прошлого. Воспитанием Лукаса пыталось заниматься множество нянек. И ни одна не выстояла перед придирками вечно возмущенной Елены и холодной отрешенностью своего маленького подопечного.

Лукас рос молчаливым ребенком. Так же как и Дженни — в общем понимании этого слова.

Глухонемая от рождения, Дженнифер Луиза Кинкейд была настоящей болтушкой и не умолкала ни на минуту. Говорили ее выразительные изящные руки, подчас превращавшиеся в самостоятельный живой вихрь.

И уж кто-кто, а Дженни не стеснялась вертеть своим названым младшим братцем, как ей вздумается. Отточенные повелительные жесты-приказания сыпались на Лукаса один за другим, хотя по большей части относились равным образом и к ней самой. «Лукас! Нам нужно немедленно почистить грязные башмаки!» Или — умудряясь упираться руками в бока между очередной серией жестов — «Лукас, если мы слопаем все эти сладости, приготовленные на Хэллоуин, то станем такими толстыми, что не пролезем в двери!»