— Что, если он счастлив в монастыре?

— Он прячется в монастыре, наказывает себя, и это убивает меня. Ты действительно хочешь этого для него?

— Ну… нет. Нет, если только это не так.

— Ты сказала, что помнишь тот день, когда я встретил тебя у мисс Уитни, верно?

— Правильно.

— Ты помнишь, что просила меня отвезти тебя домой со мной?

— Помню, — сказала она, кивая.

— И я это сделал, не так ли?

— Сделал.

— Теперь я прошу тебя об одолжении. Останься здесь ради нас. На несколько дней, неделю или месяц.

— Ты играешь в сваху. Это не сработает.

— Это уже сработало — сказал он. — И, да, я сваха. Без зазрения совести, Эллисон. Я не хочу умирать, зная, что мой сын проведет остаток своей жизни в тюрьме, которую сам же и создал. Меня тошнит от одной только мысли об этом. Его детство разбило ему сердце и мне тоже, и я не позволю ему провести остаток жизни, наказывая себя за то, что он сделал, будучи ребенком. Это мое последнее желание, куколка. Ты мне поможешь?

Эллисон сглотнула тяжелый ком при виде слез в глазах доктора Капелло. Он говорил серьезно. Его убивало то, что Роланд бросает мир ради монастыря. Как она могла отказать человеку, этому дорогому ее сердцу умирающему старику, который привез ее к себе домой, в рай для своих детей? И теперь, когда она знала, кто на нее напал, не было причин отказывать, разве нет?

— Это грязная игра, — сказала она.

— Мне не стыдно, — сказал он. — И я буду умолять, если придется.

— Хорошо, — сказала она. — Я останусь на пару дней. Но только ради тебя.

Он крепко ее обнял.

— Только ради меня? — сказал он дразнящим тоном.

— И Роланда. Совсем чуть-чуть ради Роланда.

— Только ради меня и Роланда? — спросил он.

— О, — сказала она, наконец сдаваясь. — Может быть, и ради себя тоже.


Глава 15

Имя. Наконец-то у нее было имя и это стало для нее огромным облегчением. Оливер. И теперь, когда она об этом думала, действительно думала, она находила во всем некий смысл. Они с Оливером никогда не были близки так, как с Роландом, Торой или Кендрой. Даже с Диконом они играли. Но Оливер… Он приехал сразу после Рождества в ее последний год в «Драконе», и они так и не нашли общего языка. Он был милым, но предпочитал держаться в стороне. Он сидел в одной комнате с ней и Роландом, когда они работали над домашним заданием или смотрели телевизор, но он никогда не общался с ней, никогда не шутил. Когда она пыталась его вспомнить, то помнила, что он молчал и держался сам по себе. Одинокий в доме, полном детей. Тогда она думала, что он просто скучает по дому, однако под маской депрессии скрывался гнев или наоборот. Грустил ли он, глядя, как она разговаривает с Роландом? Или был вне себя? Оливер был умен, очень умен, всегда приносил домой пятерки из школы. Она легко могла поверить, что он способен спланировать такую выходку, как позвонить ее тете и подделать голос. Это было несложно. Сильно плакать, тяжело дышать и кричать. Говорить недолго и повесить трубку, не отвечая на вопросы.

Итак, у Эллисон был ответ.

Тайна раскрыта. И теперь у нее есть очень веская причина остаться — и она этого хотела — и совсем не было причин уезжать. Ей больше нечего было бояться.

Так почему же ей до сих пор было страшно?

Конечно, из-за Роланда. Она и близко не была готова к новым отношениям. Ее бросили всего три дня назад. Остаться здесь было ошибкой. Она знала, что это ошибка. Но эта ошибка была честной, потому что она действительно хотела остаться, особенно теперь, когда знала, что в своем старом доме она в безопасности. По крайней мере, ее тело было в безопасности. Роланд улыбнулся ей, когда она вернулась в дом под руку с доктором Капелло, и она поняла, что ее сердце в смертельной опасности.

На обед Роланд приготовил простую еду — томатный суп и сыр на гриле, — и она наслаждалась каждым кусочком. На несколько минут она снова стала ребенком, в безопасности дома, с семьей, и ей не о чем было беспокоиться. Дикон пропустит обед из-за работы, как он сказал, а Тора была очень нужна ему в магазине.

— Можно мне пойти с тобой? — спросила Эллисон, когда он совершил марш-бросок в кухню, чтобы стащить сэндвич с корочкой с тарелки отца.

— Хочешь посмотреть магазин? — спросил Дикон, уплетая тост.

— Если никто не против, — сказала Эллисон.

— Иди, — сказал Роланд. — Папе все равно надо вздремнуть — Он уже выводил доктора Капелло из кухни, положив большую руку на слишком худое плечо отца.

— Видишь, куколка? — спросил доктор Капелло. — А ведь раньше я это делал. Никогда не старей, Эллисон. Никогда не старей.

— Не буду, обещаю, — сказала она, наблюдая за тем, как Роланд поднимается по лестнице вслед за доктором Капелло.

— Она разрешила тебе купаться нагишом? — услышала она, как Роланд спрашивает своего отца.

— Нет, черт бы ее побрал, — сказал доктор Капелло.

— Хорошо. Если тебя арестуют за неподобающее поведение, то мы оставим тебя в тюрьме, — сказал Роланд. — Я люблю тебя, но никто не должен это видеть.

— Ты ходишь нагишом, — сказал доктор Капелло, — Потому что я не могу.

— Я пытаюсь произвести впечатление на Эллисон, — сказал Роланд. — Холодная вода — не друг человека.

— Если бы молодость знала, если бы старость могла.

— А мудрость растрачивается впустую на стариков, поскольку ты явно не пользуешься своей.

Словесная перепалка продолжалась до самого третьего этажа. Глаза Эллисон горели от едва сдерживаемых слез, пока она слушала, как спорят отец и сын.

В этом доме она была в опасности, но не из-за жесткости, а из-за своих собственных чувств. Это была семья, о которой она мечтала всю свою жизнь. Это была любовь без огранки — алмаз, но не бриллиант. Не было ничего красивого в том, что умирающий мужчина опирается на сына, который не может его спасти, хотя и отдал бы за это свою правую руку. Эллисон почувствовала теплоту, разливающуюся по телу. Этот момент был всем, что она когда-либо хотела от МакКуина, но никогда не получала, потому что никогда не просила. Эллисон поспешно вытерла слезу со щеки, но было уже слишком поздно. Ее поймали на месте преступления.

— Жалко, — сказал Дикон. Эллисон обернулась и увидела, что тот стоит в дверях кухни и качает головой.

— Знаю, — сказала она, сморщив нос. — Но они такие милые.

— Они напуганы, — сказал Дикон. — Скрывают это друг от друга.

Это вернуло Эллисон на землю.

— В это так трудно поверить, — сказала она. — Он худой. Он стар. Но, кажется, в норме.

— Доктор папы сказала, что почечная недостаточность — это «мягкая» смерть. Именно это слово она использовала. Мягкая. Мягкая для кого? Доктора? Мы не хотим, чтобы он испытывал боль. Но если бы он страдал, по крайней мере, мы могли бы сказать себе, что смерть была бы для него облегчением. Избавлением от боли, я думаю. Такое ощущение, что его у нас крадут. — Дикон смотрел мимо нее, как будто был слишком взвинчен, чтобы смотреть ей в глаза. — Напомни мне умереть быстро. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о приближении конца. Даже я. На самом деле, я предпочел бы, чтобы меня убили. И я хочу, чтобы это попало в новости. Национальные новости. Посмертное расчленение было бы бонусом.

— Каких частей тела? — поинтересовалась Эллисон.

— Выбор за леди. Я полагаю, меня убьет женщина. Вероятнее всего, Тора.

Похоже, не только Роланд и доктор Капелло прятали свои страхи за шутками.

— Что ж, — сказала Эллисон, — желаю удачи.

— Спасибо, сестренка. Готова?

— Не совсем. — Она сунула руку в карман и вытащила перцовый баллончик, который он ей дал. Теперь она знала своего недоброжелателя и больше не нуждалась в средствах защиты. То, что они с Диконом могли шутить, как в старые добрые времена, доказывало, что она ему доверяет.

Он приподнял бровь, но не забрал баллончик.

— Оставь себе, — сказал он. — Подарок в честь приезда.

— Ты странный, ты же знаешь?

— Перестань ко мне подкатывать, Эллисон.

Эллисон и Дикон поехали в город порознь — он на мотоцикле, а она на арендованной машине. Она не винила его за то, что он хотел прокатиться в последние погожие деньки, пока не настал сезон дождей. Возможно, только следующим летом они снова увидят что-нибудь кроме серо-стальных облаков.

Эллисон следовала за Диконом всю дорогу до Кларк-Бич, причудливого маленького туристического городка, куда доктор Капелло водил их каждую субботу в библиотеку, за мороженым и смотреть в телескопы на пляже. Хотя стоял октябрь, и летние туристы уже давно уехали, на улицах все еще было оживленно: местные жители, пользуясь одним из последних хороших дней в году, приезжали на побережье, гуляли по белому песку и наблюдали за тупиками и крачками, играющими на огромных каменных глыбах у кромки воды. Так мало что изменилось с тех пор, как Эллисон была здесь в последний раз, она почти ожидала увидеть бородатого мужчину в брюках цвета хаки и кардигане, идущего по тротуару, с четырьмя, пятью, шестью или семью детьми позади него, которые наносят впечатляющий ущерб мороженому в рожках.

Дикон свернул на крошечную парковку рядом с двухэтажным домом с серой черепицей. Над стеклянной входной дверью красовалась нарисованная вывеска с надписью: «Стеклянный дракон».

— Это мое дитя, — сказал Дикон, когда она присоединилась к нему на тротуаре. Витрина магазина была заставлена стеклянными скульптурами — зелено-золотым китайским драконом, четырех футов высотой и пяти футов длиной, ухмыляющимся с маниакальной радостью амфибии. Лицо было удивительно выразительным, и от деталей когтей, чешуи и отдельных цветных точек на пятнистой коже у Эллисон перехватило дыхание.

— Это ты сделал? — спросила она Дикона.

— Тебе нравится?