— Доброе утро, — чуть сипловатый спросонья голос как моментальное вливание новой порции глубоко интимных воспоминаний, щедро сдобренных новыми фантазиями.

— Доброе, — повернулся и тут же ощутил легкое беспокойство. Василиса совсем не выглядела отдохнувшей. Она стояла в дверях в джинсах и свободной ярко-желтой футболке, волосы явно заплетены наспех, глаза немного затуманены, а брови совсем чуточку нахмурены. Так бы сидел и пялился хоть до бесконечности. Как жаль, что на это сейчас нет времени.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, щурясь от косых утренних солнечных лучей. Они заигрывали с прядью выбившихся волос, высвечивая эту столь любимую мною многогранность и неповторимость ее цвета.

— Похоже, гораздо лучше тебя, если судить по твоему виду, — ответил и нахмурился, потому что состояние недолгой безмятежности начинало развеиваться, возвращая меня к реальности.

— Да уж, ты никогда не был силен в комплиментах, — усмехнулась она, впрочем, без всякой обиды, и привалилась плечом к дверному косяку, переступая босыми ногами. Я немного рассердился, потому что было еще довольно свежо для хождения босиком, и в то же время не мог перестать любоваться. Это особое изящество и хрупкость строения ее кистей и ступней, передавшаяся от матери и раньше всегда притягивало мой взгляд, а теперь просто завораживало.

— Ты никогда в них и не нуждалась, — поморщился, когда наше прошлое опять незримо выползло из того угла, куда мы, вроде, его засунули. Как часто это будет случаться?

— Разве?

— Поверь, — я решил, что говорить все, как есть, это лучшая тактика, и поэтому признался. — К тому же у меня всегда была проблема с тем, чтобы сформулировать что-то внятное, способное выразить, какой я тебя по-настоящему вижу.

— Ну, зато с тем, чтобы сказать мне что-то обидное, у тебя не было проблем, — вздохнула Василиса, глядя куда-то мне за спину.

— Будем вспоминать опять старое? — спросил прямо.

— Вовсе нет, — пожала она плечами. — Просто немного удивлена. Ведь с тем, чтобы говорить другим девушкам, что в них тебе нравится, у тебя проблем не было.

— Верно, — не вижу причин отрицать очевидное. — Вот только тебя я видел всегда иначе. Ничто, связанное с тобой, не было для меня легким.

На самом деле и сейчас не стало намного уж проще, а все потому, что теперь я отдавал себе отчет, что Василиса никогда не была для меня одной из многих, той, кого можно сравнивать или оценивать по каким-либо критериями. С того момента, когда я разглядел ее по-настоящему, как-то так вышло, что ее образ всегда оставался для меня совершенно особенным, целостным, чем-то, что нельзя разбить на какие-то части, взвешивая в голове (как с другими), привлекает ли тебя в этой конкретной женщине форма губ, цвет волос, звучание голоса, длинные ноги и упругая задница или классные сиськи. И не имело никакого, мать его, значения наличие или отсутствие у Василисы недостатков. Ничего в ней я не подвергал сомнению и не хотел бы изменить и приблизить к какому-то идеалу, потому что для меня все в ней и было совершенно. Поэтому я действительно не знал, как мог бы хвалить ее, не говоря уже о том, что она бы ни за что не приняла тогда от меня этих слов, не поверила бы ни единому. А сейчас… ну что, черт возьми, сказать? Ты — это ты, и все в тебе так, как и должно быть? Охрененный комплимент, правда? Ну а что еще? Мне плевать, во что она одета, если только не мерзнет, по фигу, как причесана, лишь бы волосы не скрывали от меня ее лица, нет дела до ее маникюра и макияжа, мне они безразличны, если только бы она не разрисовала себя, как клоун в цирке. И все это не потому, что я невнимателен. Нет, все я замечаю, но это не важно. Пусть будет какой угодно, главное, чтобы больше никуда не исчезала.

— Я… для меня ты тоже был той еще проблемой! — только и сказала Василиса и отвела глаза, и я судорожно гадал, не отгораживается ли она опять от меня, собираясь спрятаться, припомнив наше прошлое.

— Васюнь, ты мне не хочешь рассказать, каким таким чудным образом я попал сюда, и заодно выдать мне телефон, мне прояснить кое-что нужно, — тут же решил я ее отвлечь от ненужных мыслей и заодно, наконец, внести в нашу ситуацию чуть больше ясности.

Василиса тут же поменялась в лице, напрягаясь и словно готовясь к обороне.

— Не думаю, что это срочная информация, да и телефона твоего тут нет. Так что просто наслаждайся отдыхом, — она резко развернулась и стремительно исчезла в доме.

Это что, она сейчас только что отдала мне приказ заткнуться и сидеть на заднице ровно?

— Так, погоди-ка! — вскочил я и понесся следом.

Василиса попыталсь захлопнуть у меня перед носом двери ванной, но не тут то было.

— Вась, мне не до шуток! Чья это идея и что у нас за обстановка? — ввалился я за ней следом и только тогда понял, что мы оказались в тесном пространстве очень близко друг другу, и это совершенно не способствовало моему мыслительному процессу.

— Сень, какая разница, чья идея? Мы в безопасности, ты получил возможность отдохнуть и набраться сил. Вот что важно. Все остальное может подождать или катиться к чертовой матери! — неожиданно решительно отрезала она. — А вообще-то я собираюсь принять душ.

— Это прекрасно, — пробормотал я, наблюдая, как она берется за края футболки.

— Что прекрасно? — почти нахально усмехнулась Василиса и потянула ткань вверх, явно потешаясь над тем, как я завис, прилипнув глазами. Это что, мы теперь ролями поменялись?

— Прекрасно, что душ… то есть, что ты считаешь, что мы в безопасности, но я, пока не получу этому подтверждения, не успокоюсь.

— Ну, для того чтобы их получить, тебе стоит выйти отсюда и поискать телефон в другом месте, потому как твой я нарочно оставила твоему этому Молотову, — беспечно проговорила она и сдернула футболку, оказавшись передо мной обнаженной по пояс.

Ма-а-ать! Мне отсюда выйти? Да на кой хрен мне теперь телефон?!

— Ты же знаешь, что теперь я сам никуда не уйду, — едва справившись с дыханием, пробормотал я. — Так что давай, продолжай, что начала, или скажи мне убираться.

Василиса по-прежнему смотрела на меня с вызовом и медленно расстегивала свои джинсы.

— Скажи, я идиот, или ты сейчас нагло манипулируешь мною, пытаясь отвлечь, бессовестно используя то, как сильно я хочу тебя? — враз охрипнув, пропыхтел я, хотя, если честно, на ответ мне было уже совершенно наплевать.

— Ты не идиот, но я не пытаюсь, я это делаю, — прокачала головой Василиса и закусила губу.

Я без всякого предупреждения сделал к ней шаг и наклонился так, что наши губы почти соприкоснулись.

— Вот, значит, как, Васюнь, — хрипота в моем голосе трансформировалсь в уже почти полноценное рычание, как и мое возбуждение из просто сильного стало зверским. — А ты готова к последствиям своей манипуляции и провокации? Потому как они будут всенепременно.

— Не уверена, что тебе уже можно. — Вся наигранная самоуверенность слетела с Василисы, и на щеках проступили яркие пятна румянца, но глаз она не отвела, позволив мне впервые увидеть свое желание без всякой маскировки. Эта беззащитная открытость сотворила со мной что-то совершенно безумное, уничтожив любой контроль и обратив и так невыносимую жажду касаться Василисы в нечто в миллионной степени большее, в то, что не просто является мощнейшим сексуальным влечением, а скорее уж необходимостью поглощения без остатка. Это нельзя вытерпеть или как-то управлять, и в особенности потому, что я четко видел зеркальное отражение собственного пограничного состояния в зеленючих глазах напротив. Я не один тут был охвачен мгновенным приступом дикости.

— Можно? Мне просто охренеть как уже нужно, — почти бесцеремонно толкнул Василису к стене, и она вскрикнула, коснувшись обнаженной спиной прохладной кафельной плитки. Чуть выгнулась, и ее грудь, приподнявшись, поддразнила меня, доводя окончательно.

Где-то в сознании мелькнула мысль о том, что сейчас мы не должны этого делать, но я не помнил и не хотел помнить почему. Наклонил голову и поцеловал Василису, постаравшись еще уцепиться хоть за какой-то контроль над собой, удержать в сознании, что для нее той безумной жажды, что вспыхнула во мне и дошла до предела за считанные секунды, может быть чересчур. Слишком сильно и слишком быстро, слишком интенсивно. Все слишком, но это моя реальность, то, что я всегда чувствую рядом с ней. И она способна напугать и оттолкнуть ее, потому что и меня самого приводит в замешательство. Стараюсь быть нежным, боготворю ее губы, тогда как внутри все воет и беснуется, требуя наброситься и буквально истерзать лаской, довести обоих до сумасшествия. Но как только Василиса без всяких церемоний впилась пальцами в кожу моей головы, надавливая и вынуждая дать больше, чем осторожный поцелуй, я слетел с катушек. Нежность? Я дам ее потом, возмещу, компенсирую стократно, но только после того, как мы оба перестанем заживо гореть.

Отстранился на мгновенье и сдернул с себя футболку, абсолютно не ощущая боли в раненой руке. Вклинил бедро Василисе между ног и, обхватив ягодицы, приподнял, целуя снова, уже без всякой тени сдержанности и сошел с ума, получил в ответ не менее требовательные движения ее губ и языка. Господи, как же я обожаю это в Василисе. Она может казаться хоть до бесконечности бесчувственной ледышкой, но, решившись сбросить маску, делает это с дикой страстностью. Отдаваясь абсолютно, буквально убивая меня, выворачивая наизнанку каждым хриплым стоном и откровенно жаждущим взглядом из-под ресниц. Когда моя Васюня загорается, то в ней не остается никаких тормозов и воспоминаний о сдержанности, она чистое пламя в моих руках. Ласкает яростно, жжет без грамма жалости, и я всем своим существом люблю каждое мгновение этого сумасшествия.

Мы бесстыдно терлись друг о друга, продолжая целоваться как умалишенные. Я так невыносимо нуждался в разрядке и в то же время готов был продолжать эту взаимную пытку хоть вечность. Хотел и дальше заставлять ее вот так стонать и вскрикивать под моим ртом, хотел, чтобы была такой же потерянной в желании, как я. И я был уже совсем близок к своей цели, потому что ответные поцелуи Василисы превратились скорее в яростные, а прерывистые всхлипы и движения руки стали отчаянными, а не нежными.