Малолетний нахальный серцеед.

Как-то после уроков мы с Викой решились. Расставить и точки, и запятые, и всю пунктуацию. Девочкам неприлично делать первый шаг, но, да, любовь зла.

Мы дождались его в раздевалке. И пристали. Я говорила: ты любишь Вику. А она: ты любишь Олесю. Просто на повторе, пока он не остановит.

Он переобувался в зимние ботиночки, надевал теплый свитер, заматывал на шее вязаный шарф и молча смотрел на нас. Слушал пластинку “ты любишь, ты любишь” на разные голоса. Когда уже застегивал куртку, шагнул к нам, и заорал:

- Да люблю, люблю!

Заорал он это на Викиных словах “Ты любишь Олесю”.

И тогда я оглохла от счастья. И первый раз в жизни не спала всю ночь из-за мальчика.

А на следующий день увидела его на переменке перед уроками. Он ел булочку вместе с нашей двоечницей Юлечкой, одну на двоих. Шоколадную. С маком. И давал ей пить персиковый сок из своей трубочки.

И тогда у меня обострилось зрение.

Олеси, Вики, Юли, Марины, Даши - все те, кто плавится рядом с ним - нас таких много. И всегда будет много. Да, он классный. Но надеяться на что-то с самоувереным красавчиком - на веки вечные плакать, плакать, плакать, когда жюри отдает твою корону другой.

Лучше отойти. И к подобным ему, вообще, не подходить. Конкурс? Если только в качестве судьи со стороны.

Сия мудрость снизошла на меня в десять лет - тогда даже и не оценила толком, насколько это дорогой и важный подарок от школы к выпускному из четвертого класса. Просто кусочек женской интуиции - с павлинами давайте без меня.

А с годами убедилась, что все так и есть. Перед глазами туда-сюда плавала в собственных слезах Вика, которой, та история, наоборот, была вызовом - Олеся, ты скучно бьешь по тормозам и сворачиваешь, а я на опасной скорости несусь вперед.

Она так и носится. Сплошные аварии.

Уже прошло восемь лет. И вот я второй раз в жизни не сплю всю ночь из-за парня с тем же фатальным именем.

И не знаю, почему. Ведь уже давно не замечаю похожих на него наглых болванов, убираюсь с дороги на автопилоте. Не надо мне, грасиас. Предубеждение разрослось внутри и пустило корни.

Но на горизонте неизменно маячит этот лесоруб и топором, лопатой, трактором все выдирает нафиг.

Страшненько. Надо либо гнать его из леса, пока могу. Либо пусть остается. Но тогда надо быть готовой, что он и меня саму может разрубить. И дальше пойдет.

Охотиться.

В чужих лесах.

Браконьер.

Я не готова, мне сердце пригодится еще. Оно кровь качает. И все такое.

Но во мне снова говорит та девочка, которой нужны точки, восклицательные знаки, хоть что, только вот без вопросиков этих бесячих.

Завтракаем с мамой, нещадно зеваю.

Кофе невкусный.

Она постоянно разный покупает, и первые несколько чашек выходит непривычная бурда.

Печалька.

- Леся, надеюсь, что до нашего возращения вы с Антоном заявление не подадите? - мама режет хрустящий вафельный торт. Отмеряет самый мелкий кусочек, чуть ли не по линейке. С этим строго. Кладет в блюдце. - Все так быстро происходит сейчас. Мы с тобой даже поговорить толком не успеваем. Папа, кстати, в курсе?

- Нет, - стучу ложкой в кружке.

Папе я сегодня ночью звонила.

У него чуть другой часовой пояс, и мне так хотелось, чтобы меня кто-нибудь отвлек, кто-то близкий, кто меня знает и понимает, так просто, послушать его голос, новости, шуточки, смех. Но уж не обсуждать личные всякие заморочки.

Папочка, я не скрываю, а спасаю твою нервную систему от нашествия цирка с конями.

- Вот и не говори пока. Он все равно в командировке. И не торопись, хорошо? А то нас с Ильей тоже не будет, - она жуется. - Ладно хоть, Сережа здесь.

- Да уж, повезло так повезло.

- Леся, ну вот чего ты опять?

- Все, все, - встаю из-за стола, чмокаю ее в щеку. Снова зеваю. - Можно, я не поеду в универ? Там все равно только одна пара. Вдруг потом по пробкам в аэропорт не успею? Или Самогон захочет сначала всю группу по домам развезти.

Вижу, как она хмурится, и киваю:

- Оф кос, скрылась с глаз твоих, - задерживаюсь на пороге. - Только если вы меня не дождетесь, я вас тоже ждать не буду. Оставайтесь на островах. Бизнес туда, пижона, тетю Наташу забирайте тоже. А мне судьба куковать бобылем.

Лоб у нее разглаживается. Она фыркает:

- Ох, ну и дурында ты, Лесь. Дождемся, куда денемся.

Настроение у нее превосходное. Счастливчик.

Забрасываю в рюкзак учебник. Надеваю длинный свитер крупной вязки. Смотрю в зеркало.

Ага, я в черном потому, что иду со своих похорон.

Свитер, слаксы и новые Викины ботинки без каблуков на толстой подошве, волосы собраны в шишку на затылке, из макияжа тушь и любимая помада цвета вишни. Так, еще темные очки. В целом, я красотка. Да и части меня по отдельности. Мне такое говорили, и не сотню раз. Я и сама знаю, не слепая.

Но блин, дело не во внешности, конечно.

Мне просто уверенности не хватает самой навстречу шагать.

Выхожу в коридор. В дверь звонят. И звон у меня в голове - вот оно совпадение, он в тоже самое время шел к тебе. Распахиваю дверь и…

- Лесенка, давай шевелись, уже опаздываем.

…опять эта Лесенка. Его заклинило что ли? Меня Олеся зовут.

Сергей жмет кнопку у лифта, хлопает по карманам кожанки.

- Черт, где телефон-то? - смотрит на меня, будто я могу знать. Двери разъезжаются. Он вкладывает мне в руку ключи от джипа Ильи. - Спускайся пока, я домой на пять сек. Сотку оставил.

- Прости за озеро, - удерживаю его за куртку. Он удивленно оборачивается. Ждет продолжения. Я торопливо объясняю. - Тогда из-за мамы…не соображала. Все спонтанно так случилось у них…у нас. И потом Антон…И я не думала, что для тебя всерьез там что-то. И сама отнеслась легко. То есть…Мне все понравилось, но я…А щас вижу, что…Ну, в смысле…Ты мне очень нравишься, и я не хочу, чтобы ты…

Все, лучше заткнуться.

Красноречие на высшем уровне.

Я вовсе не так репетировала.

У него такой странный взгляд. Что мне хочется рот себе зашить. Суперклеем заклеить. Язык отрезать.

Но уже поздно.

Тогда воды ледяной. Костер полыхает, Снегурочка тает.

Он лыбится.

Вот я дура.

Ничего не отвечает.

Умру прям щас.

Разворачиваюсь к лифту. С размаху ударяюсь лбом в закрытые двери - тот уже уехал. Поправляю сползшие на нос очки.

Слышу смешок за спиной.

- Зая, там сначала кнопочку нажать надо, - Сергей давит панель. - Дальше сама справишься? Нужно будет в кабину зайти. Или постой пока, от греха подальше, я только за телефоном в-о-он в ту квартирку, видишь?

Он осторожно тянет вниз мои очки. Хочет в глаза посмотреть. А мне так стыдно за ту нескладную откровенность, что вывалила на него. Наклоняю голову и отступаю.

Щелкает замок. Мы вздрагиваем. На площадку выруливает мама. Видит нас и моргает:

- Лесь? Сереж? А вы почему еще здесь?

- Да вот, Лесенка мне в любви признается, - веселым голосом говорит он. Отпирает квартиру.

- Да ты что? - мама ахает. Смеется. Заинтересованно идет следом. - А ты?

- А я… - дверь за ними захлапывается.

А я захожу в лифт. Еду на первый. Лучше бы под землю. Все не так должно было быть. Куда меня понесло вообще.

Сажусь в машину. Распускаю свитер. За нитку на рукаве. Закончу и свяжу себе намордник.

Он выходит из подъезда. Кошусь на него сквозь черное стекло.

Ветер треплет русые волосы. И полы куртки, под ней темно-синяя футболка обтягивает рельефный живот. Он поворачивается и задирает голову - мама что-то кричит ему с балкона.

Все, хватит пялиться.

Или нет. Еще чуток.

Мама кидает ему сумку, коричневую, кожаную с длинным ремнем. Сергей сует ее подмышку, и идет к машине танцевальной походкой Майкла Джексона.

Садится за руль. Среагировать не успеваю.

Так резко притягивает к себе, словно два магнита сцепились с громким щелчком. Выдыхаю ему в рот его имя. Поцелуй глубокий, даже жесткий, нет нежности, как тогда, голый первобытный инстинкт. Меня кружит, будто на карусели. Художник размазал краски, и вокруг осталась никому ненужная мазня. Есть его губы, и вот она, моя точка.

Он двигает свое кресло назад, и я сама залезаю сверху, сжимаю в ладонях его лицо, хочу ближе и больше, сильнее, мне его так мало, мои тормоза сломались, и меня тащит.

Звонит чей-то телефон, но не разбираю, какая музыка играет. Он кусает шею, одной рукой развязывает поясок, возит бедрами на себе, туда-сюда, и слаксы с меня медленно съезжают.

Знаю, что будет дальше. Знаю, по его рукам, губам, воздуху, хочу распластаться, меня тянет невозможно, и все будет. Долго, глубоко до упора, острые ощущения, от которых кожа краснеет и покрывается отметинами, его личными, как печатями, да-а-а…но меня вдруг накрывает мировая скорбь, его жесткостью, плыву от нее, но везде туман, и не спрятаться.

Он совсем другой, не как на озере.

У него мутный взгляд. Покер фейс. Твердые пальцы. Кол в штанах.

Приятно, когда тебя хотят так, что искры из глаз.

Но в нем настойчивость и грубость, страсть не умещается, разрывает, у меня внутри так же закипает одержимость, только я чувствую не просто желание.

Точнее желание, импульс без контроля, непослушный, слабость разума, огонь-пламя-жар-пыл.

Но не на один раз. Хочу насовсем.

А в нем вижу похоть.

Он пьет меня, как лекарство. Для уязвленного самолюбия. Отшила тогда, зато теперь сама вешается. Антоша, сейчас я буду иметь твою невесту.

И она это запомнит.

- Что не так? - он замечает, что я отмораживаюсь, и слегка подбрасывает у себя на коленях.