У меня есть я. Я. ЯЯ. Ох, как запахло эгоизмом.

- Долго еще? - интересуюсь.

- Сама не видишь? - цедит сквозь зубы. - Тут давно все менять надо.

- Может, мастера вызовем? - верчу в пальцах телефон. - Только сам набери. У меня батарейка садится.

- Думаешь, ночью кто-то поедет? - он в раздражении бьет кулаком по рубильнику. - Знаешь, сколько я очков потерял? - отряхивает руки. Идет в квартиру.

- Есть же, наверное, спецслужбы круглосуточные? - цепляюсь следом, подсвечивая дорогу фонариком.

Он не отвечает. Моет руки. Принюхивается:

- На кухне тоже что-то сгорело?

- Капец, - тороплюсь к микроволновке.

Осматриваю ее, и чайник. Если и навернулись, щас никак не проверить. Надо элекричество. Или хоть свет нормальный.

Достаю бутерброды и брякаю тарелку на стол.

Вот в кого я такая дура?

Поворачиваюсь и налетаю на Сережу. Он резко вырывает у меня телефон и гасит фонарь. Жалюзи на окне не пропускают даже уличного света фар или звезд, вокруг чернота, ни тени, ни абриса. Чувствую на теле его руки. Его губы зажимают мне рот, он перехватывает запястья, чтобы я не дергалась, прижимает к себе вплотную.

Но и так не собиралась спорить.

Не видим друг друга и сливаемся с мраком, все наощупь, его гладко выбритое лицо, закрытые глаза, мягкие волосы, и в голове не рождается картинка-подсказка, что вот, это он, целует, не отрываясь, стягивает топ вниз на талию, нас словно, правда здесь нет - есть только ощущения, тяга, посторонняя сила, такая же черная и глубокая, как все вокруг.

Он давит мою голую спину, путая ладонями волосы, его тяжелое дыхание у меня на шее, на щеке, снова на губах, он вжимает в себя с такой силой, так торопливо задирает юбку мне на живот и стягивает с себя шорты, почти слышу его мысли, схожие с моими, он еще не верит в то, что мы делаем, и некому нас остановить, и нечему, кроме рассвета, но рассвет далеко, где-то в другой жизни, а пока есть эта кромешная тьма, мы можем молчать. И притвориться тенями, они творцы порока и так быть должно. Он шепчет мне в ухо еле слышно:

- Будешь Лесенькой. Всего только мягкий знак добавить, и это уже не ты, не бойся. Душу дьяволу продам. За ночь. Веришь? Я серьезно.

На контрасте с нежной откровеностью резко отрывает меня от пола и толкает на стол, со звоном падает тарелка, брямс, втискивается мне между ног, и брямс еще раз, больше не соображаю, где нахожусь, прошивает насквозь, больно и приятно, как если мышцы растягивать на шпагат. Только там постепенно, а мой тренер не сдерживается.

Меня качает под таким напором, и падаю на спину, он хватает за локти и поднимает обратно, ближе, забрасывает мои руки себе на плечи, у него скорость галопом по Европам, и в моем разуме воет ветер. Сбивается дыхание и рефлекторно царапаю его шею, но он только ускоряется, а у меня почти шок.

Он вдруг останавливается, и целует, жадно, вырывая мне губы, сжимает талию. Неуправляемый и не оставляет свободы действий, ничего не могу, ни дышать, ни шевелиться, просто обнимаю его ногами, на автомате, наши бедра так плотно прижаты, словно это конец.

И запоздало понимаю, что правда, конец, он бы по-другому не затормозил. И тут он резко отрывается от моего рта, спускает руки ниже, а я впиваюсь ногтями в его плечи, чтобы опять не упасть, дубль два, я как на взбесившейся пружине, кусаю его кожу, как кляп, иначе заору.

Мне жарко, он шпарит, выхлапывает из меня всю дурь и не дурь тоже, как пыль из ковра, и эта маза, что я что-то решаю, распадается в воздухе на микрочастицы, в капкан попал крупный сильный зверь, и сам не хочет вылезать.

Я не участвую, меня имеют и все, но организм реагирует на эту грубость, ловит его волну, и ощущаю скорый приход.

Он замирает, и у него грудь рвется от мощных вдохов-выдохов, меня опрокидывает на лопатки, внутри сокращение мышц, и тело сотрясает. Сдуреть как. Хорошо.

Но дикий темп мне уже башню свернул. На аллюре три креста.

Дышим.

Он восстанавливается быстрее. Едва касаясь, целует живот и медленно ведет губами влажную дорожку по телу к моему лицу. Горячо шепчет:

- Прости. Ты же знаешь, сколько я терпел. Теперь могу сдерживаться.

А я не верю, что это он.

Говорит.

Мне.

И в то, что случилось только что. Границы не стало. Чувствовала его там внизу, раскаленный. Пока воображала всякий бред, не понимала трезво, что значит секс с ним. Тут не игра, кто кого сильнее хочет, и никто не собирается кривляться для красивой постели, это самая натуральная животная похоть.

Но он сказал, и он сдерживается.

Ведет себя нежно и меня отпускает испуг, в темноте нет чудовища, просто я не ожидала. Весь мой опыт Антон, и бессмысленно сравнивать.

До меня долетает мое имя и какие-то слова, но уже сквозь туман, так плотно отгорожена от всего его руками, сама не разбираю, что говорю в ответ, путаюсь, когда он пальцами касается, а когда языком, у меня все в одно сливается. Сама тяну его на себя, кажется, что он долго возится, мне другое надо, так же как в начале.

Я тоже так могу.

По-взрослому.

Живо иди сюда.

Посмотрим, кто кого.

Не волнует грохот.

Время, как одна секунда длинной в век, а он не устает, вообще, как и я, бесконечная лестница, он прав, четыре пролета и снова, снова, снова. Стол, подоконник, пол, стол, пол, пол, что-то постоянно падает, попадает нам под ноги, задыхаюсь и скоро умру, а остановиться не могу, иначе умру еще скорее, осознаю это так остро.

Выжимаем друг друга насухо. Меня первую.

Выползаю из-под него, но он тянет обратно, уши закладывает от нескончаемого желания, которое вырывается звуками, слышу его одержимость и шепот, но шепот для меня громче, лушие часы в его жизни, он говорит: я тебя люблю я тебя так люблю мы всегда будем вместе я оторву тебе голову если нет, а меня накрывает уже какой раз, прижимаю его ближе, он и я целое, парень и девушка, от альфы до омеги, одну лишь ночь, словно годы и годы, так глубоко, будто это всерьез, и еще раз, и снова.

И напоследок.

И на самый последок.

И на крайний последок.

Во мне понемногу оживает боль. Грудь, шея, бедра, колени, локти, губы, волосы, везде болит. Различаю отдельные звуки, словно скорлупа, в которой мы находились треснула, и там снаружи есть машины, в подъезде гудит лифт, и гав. Собачники.

Так и лежим на полу, молча, крестом, мне в поясницу долбится его сердце.

Если он щас заговорит, то не знаю, что будет. Мы до рассвета занимались чем-то бесповортным.

Но таким бесподобным.

Слышим, как когти скребут линолеум у входной двери. Он откашливается. Негромко замечает:

- Мне тоже надо выйти. Цезарь с вечера терпит.

Вздрагиваю.

Не хочу голос и утро, и день. На минуточку поверила, что время дальше не двинется, ведь было так здорово, зачем дальше.

Не могу встать и скатываюсь с него. Он ловит мою руку и целует пальцы.

Все еще не вижу его, но не могу представить таким, каким знала, теперь знаю другого, кажется, что и внешне он изменился, хотя такого не бывает, просто смотришь вдруг иным вглядом, замечаешь то, чего раньше не видела, он в этой темноте стал ярче, чем за две недели при солнце, тьма открыла его, она его осветила. Знаю его тело под моими пальцами и дыхание, когда ему хорошо. И что он сам умеет делать хорошо, никаких запретов.

- Я в душ, - говорю, поднимаясь на ноги.

Плетусь, держась за стенку. Он все еще лежит, но я открыла дверь на кухню, и собака клацает по коридору в нашу сторону. Бедняга.

Запираюсь в ванной. Не взяла телефон, натыкаюсь на углы и роняю все подряд. Стягиваю изорванные чулки, скатанную на животе одежду, кидаю куда-то. Кое-как забираюсь в ванну, запинаюсь на сваленных шампунях и гелях, полку он так и не починил. Сережа шарохается за дверью, лает Цезарь, я включаю душ.

И где, кстати…отходы производства.

Внутри у меня, вроде как. Он ничего не мог вытащить в том состоянии.

Кожу от воды щипит и покалывает, и стоять тяжко, но теплый душ немного дрожь убирает. Выхожу в коридор, не вытираясь, иду в мамину комнату, тоже запираюсь. Кутаюсь в шелковое покрывало и выглядываю в окно.

Половина седьмого, небо окрашено серым, но мне аж в глаза бьет.

Они как раз появляются из подъезда. Впиваюсь взглядом в его фигуру. Разболтанная походка, растегнутая куртка, весь взъерошенный. Да от него за километр сексом несет. Круто держится. Не то, что я, как на ходулях. Он бы и еще дальше мог, наверное. Но у меня там все стерлось.

Они сворачивают на углу дома, дальше небольшой пустырь, как раз для выгула собак.

Заползаю в кровать.

От нервного возбуждения колотит.

Все-все переворачивается в памяти, до сих пор его чувствую. Как торчок под кайфом, попробовала и не знаю как жить дальше, и почему не удержалась. С чего-то стыдно.

Как бы ясно с чего. Лицо горит, когда думаю.

И еще хочу.

Стягиваю покрывало и рассматриваю тело.

Комшар на улице Вязов, повреждения сна отпечатки в живой материи, синяки засосов и мелкие царапины, стертые до крови локти и колени. Смотрю и не могу оторваться, на мне нарисована картина, его языком и зубами, и движениями, он же вертел меня, как хотел, где хотел, а про мягкую удобную кровать и мыслей не возникало, слишком далеко идти, зачем она нужна.

И как теперь в глаза ему смотреть.

Добавить мягкий знак, и это не ты, по имени он меня не называет ведь. Не считая последних нескольких часов.

Мы переспали.

Два слова рвут ушные перепонки.

Я не собиралась. Наоборот. Забить решила на всех. И на него в первую очередь.

Страшным казалось, что ему только это одно и нужно от меня. Какая глупость. Вот это случилось, и теперь не знаю, как себя вести.