Он слез с мула, привязал его к перекладине возле дома и забарабанил в дверь. Его приезд был замечен, и он поднимался по невысоким деревянным ступенькам под мягким светом фонаря.

– Это вы, милорд? – Том Бёрд, благослови его Бог, стоял в рамке открытой двери, держа в руке фонарь, и его круглое лицо сморщилось от беспокойства.

– Я, вернее, то, что от меня осталось, – ответил Грей. Он прочистил глотку, забитую пылью, сплюнул в цветущий куст возле портика и захромал в дом. – Пошли кого-нибудь, чтобы позаботились о муле, ладно, Том?

– Сейчас, милорд. Что у вас с ногой? – Том направил прокурорский взгляд на правую ногу Грея.

– Ничего. – Грей вошел в тускло освещенную sala и сел со вздохом облегчения. Маленькая свечка горела перед картиной, на которой были изображены летающие существа с крыльями, вероятно, ангелы. – У моей туфли отвалился каблук, когда я помогал мулу вылезти из каменного рва.

– Он упал в ров вместе с вами, милорд? – Том проворно зажег жгутом другие свечи и поднял его над головой, чтобы внимательно осмотреть Грея. – А мне всегда казалось, что мулы считаются устойчивыми в ходьбе.

– С ним все в порядке, – заверил его Грей, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. От огня свечей он видел на веках красные узоры. – Я остановился по малой нужде, а он воспользовался моей невнимательностью и зашел в тот ров, кстати, безо всяких усилий. Там на кустах росли какие-то плоды, и он решил их съесть. – Порывшись в кармане, Грей извлек четыре маленьких и гладких зеленых плода. – Я пытался выманить его горстью этих плодов, но он был доволен тем, что росло у него перед мордой, и мне в конце концов пришлось прибегнуть к силе.

Упомянутую силу приложили две молодые негритянки, проходившие мимо: они посмеялись над злоключением Грея, но тут же выручили его. Одна из женщин тянула за поводья и говорила мулу, по-видимому, крайне нелестные слова, а ее подружка охаживала его палкой по заднице. Грей смачно зевнул. Наконец-то он выучил, как по-испански мул – mula, что показалось ему весьма разумным, – и еще несколько слов, которые могли ему пригодиться.

– Том, что-нибудь поесть найдется?

– Вот эти гуавы, милорд, – ответил Том, кивнув на маленькие плоды, которые Грей положил на столик. – Можете сделать из них желе, но не отравитесь, если съедите их сырыми. – Он опустился на колени и за секунды снял с Грея туфли, потом встал и ловко сдернул с головы Грея помятый парик и с крайним неодобрением рассмотрел его. – Я имею в виду, если вы не можете ждать, когда я разбужу повариху.

– Не буди. Уже глубокая ночь. – Грей с сомнением надавил пальцами на гуаву, показавшуюся ему незрелой, она была твердой как мячик для гольфа.

– Ничего, милорд, в кладовой мы найдем что-нибудь холодное, – заверил Том. – О, – добавил он, остановившись в дверях с париком в руке. – Я забыл сказать – ее светлость уехала.

– Ее све… – что? Какого дьявола! Куда? – Грей тут же выпрямился, и все его мысли о еде, постели и больных ногах исчезли.

– Милорд, сегодня утром принесли записку от сеньоры Вальдес. Она сообщила, что миссис Стаббс и ее девочки заболели лихорадкой, и просила ее светлость приехать. Вот она и уехала, – добавил он и тоже исчез.

– Chingado huevón! – проговорил Грей, вставая.

– Что вы сказали, милорд? – донесся откуда-то голос Тома.

– Сам не знаю. Не важно. Найди мне еды, пожалуйста. И пива, если есть.

Слабый смех был оборван стуком закрывшейся двери. Грей окинул взглядом комнату, отыскивая, на чем сорвать злость. Древний кот, свернувшийся клубком в мягком кресле, открыл зеленые глаза и посмотрел на него из полумрака. Грей взял себя в руки.

– Проклятье, – пробормотал он и отвернулся. Итак, не только Оливия и дети не возвращаются в Гавану, но еще и мать уехала. Сколько прошло времени? Она наверняка не успела доехать до плантации Вальдес до темноты, значит, где-то ночует по дороге. Что до Родриго и Азил, то бог знает, где они. Добрались ли они до Оливии?

Он беспокойно ходил взад-вперед в чулках по прохладному каменному полу. Он не имел представления, где находилась плантация Вальдес и далеко ли от нее до Кохимара.

Но это и не имело значения, раз Оливия и ее дочки были слишком больны, чтобы куда-то ехать. Только что его мозг был таким же усталым, как и тело, и в нем не осталось ни одной мысли. Теперь ему показалось, что его голову наполнили муравьи, все метались в разных направлениях, и каждый был полон огромной решимости.

Он мог найти повозку. Но насколько они больны? Он не мог запихнуть серьезно больных детей и их мать в повозку, везти десять, двадцать, тридцать миль по каменистым дорогам, а потом перегрузить их в лодку, которая неизвестно когда доберется до безопасного места… А как насчет пищи и воды? Peón – так кто-то назвал того парня, но Грей не имел понятия, что это означало, – с которым он договорился насчет маленькой лодки, обещал дать воды – он мог купить и еды, но – господи, сколько человек могло в ней поместиться? Может, оставить Родриго и Азил и потом вернуться за ними? Нет, они нужны ему, чтобы договариваться с лодочником, чтобы помогать, если половина их группы будет нуждаться в уходе. Что, если в дороге заболеет еще кто-нибудь? Скажем, лодочник? Что, если заболеет его мать и умрет в море?

Он слишком ясно представлял, как он сам пристанет к берегу на каком-нибудь забытым богом берегу южных колоний, а в лодке будут его мертвые или умирающие родные и слуги…

– Нет! – сказал он вслух, сжав кулаки. – Нет, такому никогда не бывать, черт побери.

– Чему не бывать? – поинтересовался Том, возвращаясь в комнату со столиком на колесах, уставленным едой. – Милорд, там море пива. Можете искупаться в нем, если захотите.

– Не искушай меня. – Грей закрыл глаза и несколько раз тяжело вздохнул. – Спасибо, Том.

Ясное дело, сегодня он ничего не мог сделать, а какие бы дела ни предстояли ему наутро, он сделает их лучше, если поест и нормально выспится.

Еще полчаса назад он был страшно голодным, но теперь аппетит его оставил. Но он сел и заставил себя есть. Там были маленькие кружочки кровавой колбасы с луком и рисом, твердый сыр, легкий, с тонкой корочкой кубинский хлеб – вроде он слышал, как кто-то назвал его flauta. Всякие маринованные овощи. Пиво. Еще пиво.

Том торчал рядом, молчаливый, но бдительный.

– Ступай спать, Том. Я сам справлюсь.

– Хорошо, милорд. – Том даже не пытался делать вид, что верит Грею, между его бровей залегла глубокая складка. – Милорд, как там капитан Стаббс?

Грей снова тяжело вздохнул и сделал глоток пива.

– Он был в здравии, когда мы расстались сегодня в полдень. А что до завтрашнего дня… – Он не хотел ничего говорить Тому до утра, незачем лишать его сна и душевного покоя. Но посмотрел на его лицо и понял, что уже слишком поздно для такой щадящей отсрочки.

– Садись, – сказал Грей. – Или, пожалуй, возьми себе кружку и садись.

Когда он объяснил Тому всю ситуацию, от еды остались только крошки.

– И капитан Стаббс хочет заставить тех рабов прийти в Гавану и… это сделать? – с ужасом и любопытством спросил Том.

– К счастью, это проблема капитана Стаббса. А моя мать что-нибудь говорила о состоянии Оливии и ее дочек? Насколько они больны?

Том покачал головой:

– Нет, милорд. Но по выражению ее лица – то есть лица ее светлости – я понял, что там все очень плохо. Мне жаль это говорить. Она даже оставила свои истории. – Лицо Тома, освещенное мигающим пламенем свечей, было суровым. Он зажег полдюжины толстых свечей, и, несмотря на муслин, закрывавший окна, тучи насекомых просочились в комнату словно пыль, и их крошечные тени плясали на белых стенах.

При виде их у Грея начался зуд. Весь день он игнорировал насекомых, на его руках и шее остались укусы москитов. Тонкое, пронзительное зииии! зазвучало возле его уха, и он машинально махнул рукой. Тут лицо Тома неожиданно прояснилось.

– О! – воскликнул он. – Постойте, милорд, у меня тут есть кое-что для вас.

Он вернулся почти сразу с закупоренным голубым флаконом, довольный собой.

– Попробуйте это, милорд, – сказал он, протягивая флакон. Грей вынул пробку, и из флакона заструился восхитительный запах.

– Кокосовое масло, – гордо сообщил Том. – Повариха пользуется им, и она дала мне немного. Я подмешал туда мяты, для порядка, но повариха говорит, что москиты не любят масло. Мухи любят, – добавил он для справедливости, – но большинство мух тут не кусачие.

– Спасибо, Том. – Грей уже сбросил перед едой камзол, теперь он завернул рукава рубашки и намазался, втирая мазь в каждый дюйм кожи. Тут ему пришла в голову еще одна мысль.

– Что ты имел в виду, Том? Ты сказал, что моя мать даже оставила свои истории – что, она пишет какую-то книгу?

– Не знаю, может, это и книга, – неуверенно ответил Том. – Ее еще нет, но слуги говорят, что ее светлость пишет каждый день, так что рано или поздно…

– Она пишет книгу?

– Так сказала Долорес, милорд. Это там. – Он повернул голову и кивнул на секретер, который Грей уже видел утром. Боже, неужели это было всего лишь утром?

Снедаемый любопытством, Грей встал и открыл секретер. И точно, там лежала маленькая пачка исписанных листков, аккуратно перевязанных голубой лентой. Верхний листок был титульным – очевидно, мать точно задумала написать книгу. Название было простое – «Моя жизнь».

– Мемуары?

Том пожал плечами:

– Не знаю, милорд. Никто из слуг не читает по-английски, так что они не знают.

Грей разрывался между веселым удивлением, любопытством и некоторой неловкостью. Насколько он знал, жизнь его матери была довольно бурной, и он понимал, что знает далеко не все – по молчаливому обоюдному согласию. В его жизни тоже были вещи, о которых мать не знала, поэтому он уважал ее секреты. Впрочем, раз она решилась написать…

Он слегка прикоснулся к рукописи, потом закрыл крышку секретера. Еда, пиво и живая, освещенная свечами тишина в Касе Эчеваррии успокоили его тело и ум. Он мог придумать тысячу вариантов, но на самом деле сделать только одно: как можно скорее ехать на плантацию Вальдес и оценить ситуацию там, на месте.