Дом доктора Хасди прятался в глубине приличного, но скромного переулка, за беленой стеной и запертыми воротами. Йен позвонил в колокольчик, и тут же появился человек, одетый как садовник, и впустил их, пригласив жестом идти к входной двери. Судя по всему, их ждали.

– Эти евреи не кичатся своим богатством, – пробормотал д’Эглиз краешком рта. – Но денежки у них водятся.

Да уж, подумал Джейми. Слуга встретил их в прихожей, выложенной простой плиткой, но потом распахнул дверь в комнату, при виде которой Джейми прибалдел. Вдоль стен стояли книжные шкафы из темного дерева, а в них книги, книги. Под ногами лежал толстый ковер. А те небольшие части стен, где не было книг, были украшены узкими гобеленами и керамикой, как ему показалось, в мавританском стиле. Но, главное, какой там был запах! Он вдыхал его, наполнив легкие до предела, чувствуя легкое опьянение. Искал взглядом его источник и, наконец, заметил владельца этого земного рая. Он сидел за письменным столом и глядел – на него. Или, возможно, на него и на Йена; глаза этого человека метались между ними, круглые, словно обсосанные ириски.

Джейми, следуя наитию, расправил спину и поклонился.

– Приветствуем тебя, о господин, – сказал он на тщательно отрепетированном иврите. – Да пребудет мир в твоем доме.

У мужчины отвисла челюсть. Это было заметно, несмотря на его окладистую, пышную, темную бороду, тронутую сединой возле рта. Непонятное выражение – не приятное ли удивление? – пробежало по той части его лица, которая была видна.

Негромкий звук, который точно выражал приятное удивление, привлек внимание Джейми. На круглом столе, выложенном узорной плиткой, стоял маленький бронзовый сосуд; из него лениво струился дым в луче вечернего солнца. Между солнцем и дымом он разглядел стоящую в тени женскую фигуру. Она шагнула вперед, материализовавшись из полумрака, и его сердце дрогнуло.

Она сдержанно кивнула солдатам, обращаясь сразу ко всем.

– Я Ребекка бат-Леа Хаубергер. Господа, по поручению моего деда я приветствую вас в нашем доме, – сказала она на превосходном французском, хотя сам старик не произнес ни слова. Джейми вздохнул с облегчением, раз ему теперь не придется давать объяснения на древнееврейском. Но его вздох был таким глубоким, что ароматический дым пощекотал его легкие, и он закашлялся.

Он пытался сдержать кашель и почувствовал, что краснеет и что Йен искоса посмотрел на него. Девушка – да, она была юная, может, его ровесница – быстро взяла крышку и закрыла сосуд, а потом позвонила в колокольчик и сказала что-то слуге на языке, напоминавшем испанский. «Ладино?» – подумал он.

– Прошу вас садиться, господа, – сказала она, грациозным жестом показав на стул возле письменного стола, и повернулась за другим, стоявшим у стены.

– Позвольте мне, мадемуазель! – Йен рванулся вперед, чтобы помочь ей. Джейми, все еще тихонько кашляя, пошел за ним.

У нее были темные волосы, волнистые, перехваченные на темени розовой лентой, но падавшие на спину почти до талии. Джейми даже поднял руку и хотел их погладить, но тут же спохватился. Потом она повернулась. Бледная кожа, большие темные глаза и странный, понимающий взгляд в этих глазах, когда она встретилась глазами с Джейми – она смотрела прямо, не отводя взгляда, когда он поставил перед ней третий стул.

Аннализ. Он сглотнул с трудом и кашлянул. Его захлестнула волна дурманящего жара, и ему внезапно захотелось открыть окно.

Д’Эглиз тоже испытывал явное облегчение оттого, что у них будет более надежный переводчик, чем Джейми, и пустился в галантную речь, обильно расцвеченную французскими комплиментами, поочередно кланяясь то девушке, то ее деду.

Джейми не слушал его; он смотрел на Ребекку. Сначала его внимание привлекло ее сходство с Аннализ де Марийяк, девушкой, которую он любил в Париже, – но теперь он видел, что она совсем другая.

Совсем другая. Аннализ была крошечной и пушистой, как котенок. Эта девушка была маленького роста – едва до его локтя, ее волнистые волосы коснулись его запястья, когда она садилась, – но в ней не было ни мягкости, ни беспомощности. Она заметила, что Джейми смотрел на нее, и теперь смотрела на него, слегка изогнув свои алые губки. У него прилила кровь к щекам. Он закашлялся и опустил глаза.

– Что с тобой? – пробормотал Йен краешком губ. – У тебя такой вид, словно тебе чертополох в задницу вставили.

Джейми раздраженно поморщился и застыл, почувствовав, что на его спине открылась одна из глубоких ран. Он чувствовал нараставший холодок и медленно просачивавшиеся гной или кровь и сидел прямо, стараясь не дышать глубоко в надежде, что бинты впитают жидкость, прежде чем она намочит его рубашку.

Эта проблема отвлекла его мысли от Ребекки бат-Леа Хаубергер, а чтобы отвлечься от проблемы со спиной, он прислушался к разговору д’Эглиза с евреями.

Капитан обливался потом то ли от горячего чая, то ли от стараний убедить собеседников, но говорил он легко, делая временами жесты в сторону парочки высоких шотландцев, говорящих на древнееврейском, а иногда в сторону окна и всего, что там находилось и где легионы таких же вояк с нетерпением ждали решения доктора Хасди.

Доктор внимательно смотрел на д’Эглиза, иногда обращался к внучке и рокотал невнятные слова. Они звучали скорее как ладино, на котором изъяснялся Хуанито, и уж точно не как древнееврейский, который Джейми изучал в Париже.

В конце концов старый еврей обвел взглядом своих «гостей», задумчиво выпятил губы и кивнул. Затем встал и направился к стоявшему под окном большому сундуку с двумя выдвижными ящиками, опустился на колени и бережно достал тяжелый, длинный предмет, отдаленно похожий на цилиндр и завернутый в промасленную ткань. Джейми видел, что цилиндр был удивительно тяжел для своих размеров, судя по тому, как медленно старик поднимался, держа его в руках. Первой его мыслью было, что это, наверное, какая-то золотая статуэтка. Вторая мысль была о том, что Ребекка пахнет розовыми лепестками и стручками ванили. Он вдыхал этот запах очень осторожно, чувствуя, что рубашка прилипла к его спине.

Этот непонятный сверток позвякивал и позванивал, когда старик его нес. Какие-нибудь еврейские часы? Доктор Хасди положил сверток на письменный стол, а потом, согнув палец крючком, подозвал капитана и шотландцев.

Он стал медленно и торжественно разворачивать сверток, снимая слои льняного полотна, парусины и промасленной ткани. Под ними блеснуло золото. Джейми увидел позолоченный деревянный предмет в форме призмы, с подобием короны на вершине, и, пока гадал, что это такое, артритные пальцы доктора дотронулись до маленькой застежки. Призма открылась: в ней оказались новые слои ткани, от которой исходил тонкий, пряный запах. Все три наемника вдохнули его в унисон, и Ребекка снова тихо ахнула от удивления.

– Футляр из кедра, – сообщила она – Из ливанского кедра.

– О, – с почтением воскликнул д’Эглиз. – Конечно!

Лежавший внутри предмет был облачен – иного слова просто не подберешь – в своеобразную мантию с капюшоном и пояс с миниатюрной пряжкой. Бархат и шелк с золотым шитьем. С одного конца были видны два массивных позолоченных фиала, похожих на головы близнецов. Они были резные и напоминали башни, украшенные в окнах и по нижнему краю крошечными бубенчиками.

– Это очень древний свиток Торы, – пояснила Ребекка, держась на почтительном удалении. – Из Испании.

– Наверняка бесценный, – сказал д’Эглиз, наклоняясь ближе, чтобы хорошенько рассмотреть Тору.

Доктор Хасди хмыкнул и что-то сказал Ребекке. Она перевела:

– Только для тех, кто почитает Книгу. Для остальных это просто вещь с несомненно привлекательной ценой. Будь это не так, мне бы не потребовались ваши услуги. – Доктор пристально посмотрел на Йена и Джейми. – Тору понесет уважаемый человек, еврей. Прикасаться к ней нельзя никому. Но вы будете охранять ее – и мою внучку.

– Совершенно верно, ваша честь. – Д’Эглиз слегка покраснел, но был слишком доволен, чтобы смутиться. – Я глубоко признателен за ваше доверие, господин, и заверяю вас… – Но тут Ребекка снова позвонила в колокольчик. Вошел слуга с кувшином вина.

Предложенная работа была простой. Ребекка выходила замуж за сына главного раввина Парижской синагоги. Древняя Тора была частью ее приданого, как и денежная сумма, при виде которой заблестели глаза д’Эглиза. Доктор решил нанять д’Эглиза для безопасной доставки в Париж всех трех объектов – девушки, свитка и денег. Сам доктор поедет на свадьбу немного позднее, поскольку его задерживают дела в Бордо. Единственными вопросами, подлежащими обсуждению, была стоимость услуг д’Эглиза, время, которое уйдет на доставку, и гарантии, которые д’Эглиз готов предложить.

Назвав последний пункт, доктор поджал губы; его приятель Аккерман, рекомендовавший ему д’Эглиза, остался не вполне доволен тем, что по дороге был украден один из его драгоценных ковров, и доктор хотел получить гарантии, что по дороге в Париж не пропадет ничего из его ценной собственности – Джейми видел, как скривились нежные губки Ребекки, когда она переводила эти слова. Капитан бросил строгий взгляд на Йена и Джейми, потом сменил его на серьезное и искреннее выражение, заверив доктора, что никаких сложностей не предвидится, за работу возьмутся его лучшие люди, а он сам готов дать любые гарантии, какие потребует доктор. На его верхней губе выступили бисеринки пота.

Джейми тоже вспотел, выпив горячего чая и сидя недалеко от очага, и не отказался бы от бокала вина. Но старый доктор резко встал и, вежливо кивнув д’Эглизу, вышел из-за стола. Взяв Джейми за руку, он поднял его со стула и мягко, но решительно повел к двери.

Парень вовремя успел пригнуться и не удариться лбом о низкую дверную арку и очутился в маленькой комнатке, самой обычной, где под потолком висели пучки сохнущих растений. Что…

Но не успел он задать вопрос, как старик взялся за его рубаху и вытащил ее полы из килта. Джейми попятился, но отступать было некуда, и волей-неволей он оказался сидящим на стуле, а шершавые пальцы старика снимали с него бинты. Доктор неодобрительно крякнул и крикнул что-то в сторону двери. Джейми разобрал лишь «aqua caliente» – «горячая вода».