Она откинулась назад, скрестила на груди руки и сурово посмотрела на миссис Симпсон.

– Так. Что же случилось? И куда мы едем? – с опозданием добавила она.

– К твоей матери, – сухо сообщила тетка. – А что до того, как это случилось… всему виной книга.

– Ну, конечно. – Доверие Минни к рассказам этой женщины повысилось еще на маленькое деление. – Что за книга?

– Часослов. – Миссис Симпсон отмахнулась от назойливой осы, влетевшей в окно. – Я сказала, что главным занятием ордена считается молитва. Но есть и другие. Некоторые монахини там переписчицы, другие художницы. Сестра Эммануэль – такое имя приняла Элен, когда постриглась в монахини – умела и то, и другое, – объяснила тетка, видя замешательство Минни. – Орден выпускает прекрасные книги – разумеется, религиозного характера – Библии, молитвенники, и продает, чтобы поддерживать свое существование.

– И мой отец узнал об этом?

Ее тетка пожала плечами:

– Тут нет никакого секрета. Книги ордена широко известны, как и мастерство монахинь. Думаю, что Рафаэль имел дело с орденом и раньше. Он…

– Насколько мне известно, он никогда не имел с ними дела, иначе я знала бы об этом.

– Ты думаешь, он стал бы рисковать? Ведь ты могла узнать его секрет, – прямо заявила тетка. – Какими бы ни были изъяны в его характере, скажу тебе, что этот человек умеет хранить секреты. Он оборвал все контакты с орденом после… – Она плотно сжала губы и сделала жест рукой, не имевший отношения к осе.

Минни сидела, стиснув зубы, но сумела процедить несколько слов:

– Черт возьми, расскажите, что случилось!

Тетка испытующе посмотрела на нее и пожала плечами, на ее чепце от дорожной тряски дрожал рюш.

– Bon, – сказала она.

Дело было так («вкратце», как сказала миссис Симпсон). Рафаэль Уоттисвейд приобрел очень редкую книгу «Часослов» столетней давности. Она была красивая, но в плохом состоянии. Можно было реставрировать обложку, заменить отсутствующие камни – но там пострадали от времени и небрежного пользования и некоторые иллюстрации.

– И вот Рафаэль пришел к аббатисе ордена, которую он хорошо знал и с которой общался по деловым вопросам, и спросил, сможет ли какая-нибудь из самых талантливых монахинь реставрировать иллюстрации. За плату, разумеется.

Обычно книгу просто забирают в скрипторий и работают над ней там, но тут некоторые страницы были полностью утрачены, стерты. А Рафаэль обнаружил несколько писем первоначального владельца, где он восторженно писал другу о своем новом приобретении и детально описал самые важные иллюстрации.

– А он не мог просто отдать эти письма аббатисе? – скептически спросила Минни. Нет, она не думала, что ее отец намеренно поставил своей целью соблазнить монахиню, которую он до этого и в глаза не видел…

Миссис Симпсон покачала головой:

– Я ведь уже сказала, что книга была столетней давности? Буквы писались в Германии, и это была очень архаичная форма варварского языка. В ордене никто не мог это перевести.

Учитывая это и ветхость книги, сестре Эммануэль позволили приезжать в мастерскую Рафаэля – «С соответствующей chaperon,[57] для гарантии», – добавила миссис Симпсон, снова поджав губы.

– Для гарантии.

Ее тетка совершенно по-галльски пожала плечами:

– Но ведь все случается, не так ли?

– Очевидно, что так. – Минни поглядывала на миссис Симпсон, подумав, что она свободно обращается с христианским именем ее отца.

– C’est vrai.[58] А то, что случилось, то случилось. В результате ты появилась на свет.

На это не было хорошего ответа, Минни и не пыталась его искать.

– Ей было всего девятнадцать лет, – сказала наконец тетка, глядя на свои сцепленные руки, так тихо, что Минни едва расслышала ее из-за грохота экипажа. А сколько лет было тогда ее отцу? Сейчас ему сорок пять… двадцать восемь. Может, двадцать семь, с учетом месяцев беременности.

– Достаточно взрослая, чтобы соображать, – проворчала Минни, но совсем тихо. – Я полагаю, что она – моя мать, – Минни заставляла себя говорить эти слова, которые теперь застревали у нее в глотке, – была вынуждена покинуть орден? Ведь, конечно, нельзя быть беременной монахиней.

– Возможно, ты удивишься, – цинично заметила ее тетка, – но в данном случае ты права. Ее отослали прочь, в какую-то богадельню в Руане – жуткое место. – На высоких скулах миссис Симпсон появилась краска. – Я ничего не слышала об этом, пока однажды вечером у меня на пороге не появился Рафаэль. Ужасно расстроенный, он сообщил мне, что она пропала.

– И что вы сделали?

– Поехали и забрали ее, – просто ответила тетка. – Что же еще?

– Вы сказали «мы». Значит, вы и… мой отец?

Тетка с ужасом посмотрела на нее.

– Нет, конечно. Мы с мужем. – Она вздохнула, явно стараясь успокоиться. – Это было самым ужасным.

Сестра Эммануэль, оторванная от своего ордена, который был ее домом с двенадцати лет, когда она стала новициаткой, оказалась в ужасном положении, без друзей и родных. С ней обращались как с блудницей, заперли в заведении, очень похожем на тюрьму. Поначалу она билась в истерике, потом постепенно погрузилась в отчаяние и, наконец, просто окаменела. Целыми днями она сидела и смотрела на голую стену, не замечая ничего, даже еду.

– Когда я нашла ее, она была кожа да кости, – вздохнула миссис Симпсон, и ее голос дрожал от нахлынувшего вместе с воспоминаниями гнева. – Она даже не узнавала меня!

Сестру Эммануэль постепенно вернули к жизни, она снова стала воспринимать мир – но не тот, который она покинула.

– Не знаю, то ли разлука с ее орденом – ведь они были ее семьей! – или шок от беременности, но… – Она покачала головой, отчаяние убрало краску с ее лица. – Она совершенно потеряла рассудок. Не замечала свое состояние и верила, что вернулась в свой орден и занимается своей обычной работой.

Они поддерживали ее, нарядили в монашеское облачение, дали краски, кисти, пергамент, и она стала потихоньку воспринимать окружающее – иногда разговаривала, узнавала свою сестру. Но потом пришла пора родов.

– Она отказывалась думать об этом, – сказала со вздохом миссис Симпсон. – Но вот появилась ты… розовенькая, горластая, вся в слизи. – Сестра Эммануэль, не в силах справиться с ситуацией, утратила свою зыбкую связь с рассудком и вернулась в прежнее состояние отрешенности.

«Значит, я довела свою родную мать до безумия и разрушила ее жизнь». В горле у Минни вырос твердый, пульсирующий комок, причинявший ей боль с каждым биением. Но все же ей надо было говорить.

– Вы сказали, что шок. – Она облизала пересохшие губы. – Дело было просто… во мне? Я имею в виду, может, было насилие? Как вы думаете?

К бесконечному облегчению Минни, миссис Симпсон ужаснулась, услышав это слово.

– Nom de Dieu![59] Нет, нет, точно нет. – Она зябко поежилась, опомнившись от краткого шока. – Можешь говорить про Рафаэля что угодно, но я уверена, что он никогда не принудит женщину, если она не хочет. Впрочем, он может очень быстро уговорить любую.

Минни не хотела слышать ни слова об отце и женщинах, которых он быстро уговаривает.

– Куда мы едем? – спросила она твердым голосом. – Где моя мать?

– В ее собственном мире, ma chére.


Скромный фермерский дом стоял на краю широкого, залитого солнцем поля, хотя сам скрывался в тени раскидистых дубов и буков. Чуть дальше виднелась маленькая деревня, гордившаяся своей удивительно большой каменной церковью с высокой колокольней.

– Мне хотелось, чтобы моя сестра жила близко от церкви и слышала колокола, – объяснила миссис Симпсон, кивая в сторону деревни, когда их экипаж остановился возле дома. – Конечно, у них тут служат не так, как в католических аббатствах, но она и не понимает этого, а колокольный звон приносит ей утешение.

Она смерила Минни долгим взглядом, прикусив губу, и в ее глазах ясно читалось сомнение. Минни прикоснулась к руке своей тетки, стараясь сделать это как можно ласковее, хотя ее почти оглушил пульс, бившийся в ее ушах.

– Я не обижу ее, – шепнула она по-французски. – Уверяю вас.

Сомнения не исчезли из глаз тетки, но лицо ее немного прояснилось, и она кивнула слуге, который открыл дверцу и протянул руку, чтобы помочь ей сойти.

Отшельница, как сказала тетка. Сестра Эммануэль верила, что она отшельница и ее единственная обязанность – молитва.

– Кажется, она ощущает покой и безопасность, – сказала миссис Симпсон. Морщины на ее лбу были тенью долгих тревог. – Безопасность, понимаешь?

– Безопасность от мира? – спросила Минни. Тетка пристально посмотрела на нее, и морщины на ее лбу стали еще глубже.

– Безопасность от всего, – сказала она. – И от всех.

И вот Минерва шла следом за своей теткой к двери, и ее душу переполняли тревога, удивление, печаль и – неизбежно – надежда.

Конечно, она слышала про отшельников, они часто упоминались в религиозных сюжетах – про святых, монастыри, гонения, реформацию, – но в тот момент это слово вызывало в ее сознании лишь комичный образ святого Симеона Столпника, который тридцать лет жил на столбе, а когда осиротела его племянница, великодушно поселил ее рядом с собой на другом столбе. Через несколько лет, к неодобрению автора этой истории, племянница слезла со столба и удрала с мужчиной.

Дверь дома распахнулась, и в ней появилась крупная, жизнерадостная женщина. Она тепло поздоровалась с Мириам Симпсон и направила приветливый и вопрошающий взгляд на Минни.

– Миссис Баджер, это мисс Ренни, – сказала миссис Симпсон, показав жестом на Минни. – Я привезла ее, чтобы она увидела мою сестру.

Седые брови миссис Баджер поползли к самому чепцу, но она кратко кивнула Минни.

– К вашим услугам, мэм, – ответила она и махнула передником, прогоняя крупного пестрого кота. – Брысь! Не приставай к леди. Он знает, что Сестра скоро будет пить чай, – объяснила она. – Заходите, леди, чайник уже закипает.