– Тот парень, которого застрелил лорд, – проговорил Мик через полквартала, – говорят, он был поэтом, правда?

– Мне тоже так сказали.

– Может, вы читали что-нибудь из его стихов?

Она удивленно посмотрела на него:

– Нет. А что?

– Ну, просто вы упомянули, что не против подделок в некоторых ситуациях. Вот я подумал, что вы можете подделать что-либо, если надо, и тут меня осенило – что, если бы ваш поэт написал стихотворение нескромной природы о графине? Или даже, – добавил он на случай, если она не поняла (а она поняла), – что, если бы вы написали такое стихотворение вместо него?

– Это мысль, – медленно проговорила она. – Пожалуй, мысль неплохая – но давай обдумаем ее немного, ладно?

– Угу, – согласился Мик, наполняясь энтузиазмом. – Ну, прежде всего, конечно: вы вообще какого класса фальсификатор?

– Не очень высокого, – призналась она. – Никакой надежды, что я изготовлю приличную банкноту. И я на самом деле редко занималась подделками – например, копировала почерк реальных персон. Обычно писала поддельные письма, но они посылались человеку, не знавшему отправителя. Да и то совсем редко.

Мик шумно выдохнул.

– У нас все-таки есть несколько писем этого парня – вот вам и образцы, – напомнил он. – Вы могли бы прорисовать несколько слов и добавить между ними похожие?

– Возможно, – неуверенно отозвалась она. – Но, понимаешь, для хорошей подделки мало одного почерка. Если она направляется человеку, который знает отправителя, тогда и стиль должен быть факсимильный – то есть похожий на стиль реальной персоны, – поспешно добавила она, видя, как его губы повторили слово «факсимильный».

– А стиль его стихов может отличаться от того, как он пишет письма? – размышлял Мик.

– Да. Но что если всем известно, что он сочинял только сонеты, а я напишу сестину? Кто-нибудь заподозрит неладное.

– Я согласен с вами. Хотя не думаю, что ваш поэт имел обыкновение писать любовные послания военному министру, правда?

– Нет, – сказала она немного сердито. – Но если я напишу что-то шокирующее, чтобы было ясно, почему его светлость стрелял в человека, написавшего такие стихи, каковы шансы, что министр не покажет их кому-нибудь еще? А тот кому-то еще и… и так далее. – Она махнула рукой. – Если это попадет в руки тому, кто сможет сказать, что Натаниэль Твелвтрис этого не писал, что тогда?

Мик сумрачно кивнул:

– Тогда они, возможно, подумают, что ваш лорд сделал это сам? Вы это имеете в виду?

– Это один вариант. – С другой стороны, остальные варианты были несомненно привлекательными.

Они дошли до Грейт-Райдер-стрит и чистых белых ступенек, которые вели к ее двери. Аромат заваренного чая плыл из двери для прислуги, и желудок Минни сжался в приятном ожидании.

– Хорошая идея, Мик, – сказала она и слегка коснулась его руки. – Спасибо. Я узнаю у леди Бафорд, публиковал ли Натаниэль что-либо из своих стихов. Если я смогу прочесть что-нибудь, просто чтобы посмотреть…

– Я ставлю на вас свои деньги, леди Беделия, – сказал Мик и, улыбнувшись ей, наклонился и поцеловал ее руку.


– Натаниэль Твелвтрис? – Леди Бафорд удивилась и пристально посмотрела на Минни сквозь свой монокль. – Не думаю. Ему часто позволяли декламировать стихи в салонах, по-моему, он даже как-то раз устроил театральное чтение, но из того немногого, что я слышала о его поэзии – ну, из того, что люди говорили о его поэзии, – я сомневаюсь, что большинство издателей считали издание его стихов многообещающей финансовой операцией.

Она вновь направила внимание на сцену, где шел посредственный концерт и две певицы исполняли пасторали, но временами похлопывала себя по губам сложенным веером – значит, продолжала размышлять.

– Я полагаю, – сказала она сразу, как только наступила следующая пауза между выступлениями, – что Натаниэль все-таки напечатал приватным образом некоторые из его стихов. Для его друзей, – добавила она, деликатно вскинув седую бровь. – Почему вы спрашиваете?

К счастью, у Минни было достаточно времени, чтобы предвидеть этот вопрос, и она с готовностью ответила.

– Позавчера на рауте у леди Скрогг сэр Роберт Эбди говорил о мистере Твелвтрисе довольно насмешливо, – добавила она со всей деликатностью. – Но поскольку у сэра Роберта собственные претензии в этой области…

Леди Бафорд засмеялась басом, заразительно – отчего соседи по ложе повернулись и посмотрели на нее, – и сказала несколько насмешливых и очень забавных вещей о самом сэре Роберте.

Но Минни продолжала думать, а на сцене глотали огонь два итальянца, танцевал поросенок (который, к восторгу зрителей, уронил на сцену экскременты), два якобы китайских джентльмена исполняли якобы китайскую комическую песню, и были несколько других артистов такого же сорта.

«Напечатал приватным образом. Для его друзей». Возможно, это были те самые два стихотворения, написанные специально для Эсме, графини Мелтон. Где же они?

– Интересно, – небрежно сказала Минни, когда они пробирались сквозь толпы театральной публики, – графиня Мелтон любила поэзию?

Леди Бафорд почти не слушала ее, она пыталась поймать взгляд своей знакомой, которую увидела в другом конце театра.

– Ох, я не думаю. Эта женщина никогда не читала ни одной книги в своей жизни, кроме Библии.

– Библии? – удивилась Минни. – Вот уж я никогда бы не подумала, что она… э-э… религиозная особа.

Леди Бафорд сумела дать знак своей подруге – та уже брела к ним, рассекая толпу – и цинично улыбнулась Минни.

– Она не была религиозной. Но действительно любила читать Библию и смеяться над ее текстами, шокируя людей. Что нетрудно сделать, увы.


– Она не могла выбросить те стихи, – спорила Минни с сомневавшимся Рейфом. – Они были написаны для нее, про нее. Никакая женщина не выбросит стихотворение, которое сочинил для нее дорогой ей человек, и уж тем более такая женщина, как Эсме.

– Леди Беделия, вам когда-нибудь писал любовные стихи какой-нибудь мужчина? – спросил Рейф, дразня ее.

– Нет, – чопорно ответила она и почувствовала, что краснеет. Несколько мужчин посвятили ей стихи – и она хранила их, хотя не питала никаких особенных чувств к их авторам. Но все же…

– Хм, – задумался Рейф, покачав головой. – Но, может, этот ваш Мелтон сжег их. Я бы сжег, если бы какой-нибудь прощелыга прислал такую вещь моей жене.

– Раз уж он не сжег письма, – сказала Минни, – он не сжег бы и стихи. Возможно, в них не было ничего плохого.

«Почему все-таки он не сжег письма? – в сотый раз подумала она. – И зачем хранил все письма – Эсме, Натаниэля… и свои собственные?»

Возможно, из чувства вины, потребности страдать из-за того, что он сделал, одержимо перечитывать их. Возможно, это было замешательство – некая потребность или надежда разобраться в том, что случилось, что все они наделали, устроив эту трагедию. В конце концов, из них остался лишь он один.

Или… возможно, дело было лишь в том, что он все еще любил свою жену и своего друга, скорбел по ним обоим и был не в силах расстаться с этими последними личными реликтами. Его собственные письма были несомненно полны душераздирающего горя, ясно различимого между пятен ярости.

– Я думаю, она нарочно оставила письма там, где муж мог их найти, – медленно проговорила Минни, глядя на цепочку полувзрослых лебедей, плывших за их матерью. – Но стихи… может, в них не было никаких уколов в адрес графа Мелтона. Если они были лишь про нее, она могла хранить их у себя, убрать куда-нибудь подальше.

– И что? – спросил с опаской Рейф. – Знаете, мы больше не пойдем в Аргус-Хаус. Там нас видели все слуги.

– Да-а. – Она вытянула ногу, рассматривая новые туфельки из телячьей кожи. – Но, слушай… может, у вас есть… э-э… сестра, скажем, или кузина, которая не прочь заработать… скажем… пять фунтов? – Пять фунтов была половина годового заработка служанки.

Рейф замер на месте и посмотрел на нее:

– Вы хотите, чтобы мы ограбили дом или сожгли его?

– Ничего опасного вообще, – заверила она его и невинно моргнула. – Я просто хочу, чтобы вы – или скорее ваша сообщница – украли Библию графини.


В конце концов красть священную книгу не пришлось. Кузина Эфе, в роли недавно нанятой горничной, просто перелистала Библию, по-прежнему лежавшую на ночном столике возле опустевшей постели графини, вынула из нее сложенные листочки, сунула в карман, спустилась по лестнице, вышла в уборную за домом, а оттуда скромно исчезла сквозь дыру в заборе и больше не возвращалась.

– Вам что-нибудь пригодилось, леди Беделия? – Мик и Рейф пришли к ней на следующий день после того, как доставили свою добычу и забрали плату для Эфе.

– Да. – Она не спала всю ночь, и все вокруг нее было подернуто сонной дымкой, включая двух ирландцев. Она зевнула, вовремя успев раскрыть свой веер, потом сунула руку в карман и достала пергаментный конверт, запечатанный черным воском и адресованный «Сэру Уильяму Янгу, военному министру».

– Вы можете проследить – это очень важно, – чтобы сэр Уильям это получил? Я понимаю, – сухо добавила она, увидев глаза Рейфа, – что обидела вас. Но вы сделайте это.

Они засмеялись и ушли, оставив ее в безмолвии комнаты и в компании бумаг. Баррикады из книг загораживали стол, на котором она занималась своей магией, призвав тень отца половинкой бокала мадеры, перекрестившись и попросив помощи материнских молитв, после чего взялась за перо.

Натаниэль Твелвтрис, с его склонным к эротике сердцем, сладострастно описал прелести своей возлюбленной. А еще в одном из стихотворений упомянул различные аспекты места, в котором развлекались любовники. Он не подписал его – но под другим стихотворением он написал «Твой навеки, дорогая, Натаниэль».

После некоторых размышлений она наконец решила рискнуть, чтобы устранить все сомнения, и, исписав два большеформатных листа пробными строчками, очинила свежее перо и написала – на ее взгляд, приличной версией стиля и почерка Натаниэля – название для его стихотворения: «Любви Неустанное Цветение: к Празднованию Седьмого Апреля». А внизу, после новых пробных строк: «Твой телом и душой, дорогая Эсме, Натаниэль».