— Но, — продолжал настаивать я, — если умереть сразу вслед за любимой, можно ведь оказаться рядом еще на том берегу.

— Повторяю, — Харон криво усмехнулся. — На суд каждый является лично и отправляется в то место, которое укажут, безо всяких рассуждений. Здесь как во время войны — кто в эвакуацию, кто на фронт, а кто в детский дом. А встретиться, да, теоретически можно. Встречаются же люди на земле.

Он потянул меня внутрь зеркальной преграды, за которой оказалась обширная площадь, выстланная зеркалом. Невдалеке ее перегораживала еще одна высокая, до самого неба, зеркальная стена. Тени заходили в нее и пропадали.

— На комнату смеха похоже, — сказал я. — Что за стеной — зал суда?

— Суда, туда, — Харон подвел меня к следующей стене. — Действительно, смешнее не придумаешь, — сказал он. — Милости просим.

Первым моим ощущением было, что я вижу все до одной тени, которые вразнобой стояли на зеленом берегу Коцита. Харон ответил на мой вопросительный взгляд.

— Команда «вольно». Теперь каждый из них знает, что его ждет. Строем можно больше не ходить. Но и медлить нельзя.

— Но мне кажется, их столько же, сколько и было вначале, — сказал я.

— Правильно, — согласился Харон. — Их, конечно, ровно столько же.

— Вы же сказали, что каждый попадет в отведенное ему место.

— Опять правильно, — перевозчик засмеялся. — Но здесь нет самолетов или пневматической почты. Каждый сам дойдет как миленький.

— Подождите, — кое-что пришло мне в голову. — То есть те, которым выпало попасть в ад, должны идти туда своими ногами?

— А как же? — удивился Харон. — Это и есть высшая социальная справедливость. Люди все делают сами.

Тень высокого усатого мужчина подошла к нам.

— Я ищу Марию, — сказал он. — Вы не видели Марию?

Я смутился. Тень мужчины не выглядела тенью. Плоть казалась совершенно осязаемой на взгляд. Нагое тело было мускулистым, за исключением небольшого скопления жира внизу живота. Ноги его были покрыты черными густыми волосами, которые не росли только на коленях.

— Его тело не похоже на тень, — сказал я Харону.

— Это всего лишь образное поэтическое выражение, — он отмахнулся от мужчины и пошел вперед. Я последовал за ним. — Так стали говорить, потому что подразумевалось, что плоть человека умирает и от него остается только тень. Душа. Которая и попадает на тот свет.

— Я тоже был убежден в этом, — мы шли мимо умерших, которые выглядели абсолютно материально. Назвать их тенями язык не поворачивался.

Харон на ходу посмотрел на меня с веселой досадой.

— То есть по-вашему получается, что весь загробный мир — это что-то вроде киносеанса, что ли? Ничего, что можно пощупать, ничего, что можно…

— Помучить? — спросил я. — А — кажется, понимаю. Ведь в аду полагается, кажется, чтобы человек испытывал муки.

— А в раю блаженство, — строго сказал Харон. — Не забывай о блаженстве. Это не менее важно, чем мука.

Высокий черноусый мужчина догнал нас.

— Я хочу найти Марию, — лицо его было неподвижным, как дупло, но глаза выражали боль. — Она ушла на пять минут раньше меня. Я ведь все подготовил. В крайнем случае, я оказался здесь лишь десятью минутами позже. Где она?

— Вам кто-то что-нибудь обещал? — строго спросил Харон. — Ну, вот и хватит ныть, — не дождавшись ответа, закончил он. — Наслаждайтесь лучше, смотрите, — он обвел рукой зеленую долину, по которой мы шли. — Разве здесь не чудесней, чем на земле? Деревья, трава, нет докучливых насекомых. Можете общаться с кем хотите. С языками тут тоже никаких проблем, — Харон подмигнул мне. — Все понимают всех. Здорово, не правда ли?

— Мне мало этого, — мужчина молитвенно воздел руки. — Если есть бог, то он видит, как я люблю его.

— Кого? — мимо шли бесконечные люди, спешившие кто в ад, а кто в рай. — Бога? — переспросил я. — Но вы ведь ищете свою жену.

— Моя жена — это мужчина, — сказал мертвец. — Он мой бог.

— Но его ведь зовут Мария? — не поверил я своим ушам.

— Это его второе имя.

— Бог иногда любит подшутить, — осклабился Харон. — Поэтому иной раз мы любим несообразное. Страстные и слепые любовники.

Глава шестая

Мы шли, и я подумал, что все это похоже на начало школьных летних каникул. Неведомое светило пригревало сильнее, и, вероятно, именно из-за этого настроение было прекрасным. Тени тоже, казалось, прибавили шаг и сновали вокруг среди деревьев словно первобытные жители, идущие по своим неведомым первобытным делам.

Харон, погрузившись в раздумья, шагал широко, и я решил не тревожить его некоторое время. Тем более что мне и самому необходимо было решить сразу несколько вещей, которые вырастали из моей головы словно корона, оснащенная ветками-мыслями, где каждая из них сплеталась с другими. Лес рос у меня из головы.

Пат. Моя милая несравненная Пат — она была где-то недалеко. Почему мне так казалось, когда я шел равниной, равной бескрайней зеленой пустыне или океану, и где взгляд терялся в деревьях как в сетях? Ответ прост — я шел вперед, полный сил и энергии, я думал, что самое сложное уже позади и что я скоро, совсем скоро найду ее.

Она была рядом, но я не знал где. Рядом. Мы шли в окружении все тех же людей, которых увидели впервые на берегу Коцита, и среди которых ее, конечно, быть не могло. Она была где-то впереди — мой самый большой приз, и я не сомневался, что встречу ее в раю и рай станет еще более радостным местом. Уйдут остатки грусти, если им пришло в голову прятаться где-то там. В углах рая.

«Где же мы идем? Зачем мы здесь?» — подумал я, глядя на мертвецов, среди которых стал различать людей разного цвета кожи и разных национальностей. Почему мне пришло в голову, что у разных народов должен быть свой загробный мир? Снаружи это выглядело логичным, потому что разные народы верили в разное, что ждет их после гроба. Но одно дело верить, другое — оказаться здесь. Видно, богам действительно все равно, верим мы в них или нет, тем более что они видят одинаковый конец человека от начала времен.

Может быть, надо идти этой долиной и думать о боге, который ушел на охоту, и эта охота не имеет к тебе отношения. Эта неохота бога.

Но Пат! Пат! Мне все равно, думает ли обо мне бог или нет, если есть Пат. Если у меня есть шанс ее найти. И если мне скажут сделать выбор — я выберу Пат. Просто потому, что она любит меня. Я мог найти еще сотню причин, чтобы предпочесть ее богу.

Я стал рассматривать женщин, которых было примерно столько же, сколько мужчин — они шли мимо сосредоточенные, и я подумал, что нужна привычка, чтобы обнаруживать красоту в полностью раздетых женщинах. Я мысленно наряжал их в разные одежды, и тогда некоторые начинали казаться мне привлекательными, даже соблазнительными.

Куда же мы все идем?

— Куда же мы все идем? — спросил я Харона.

— К следующей реке, — ответил он тут же.

— А почему так далеко?

— География такая, — перевозчик, нагнувшись, сорвал ветку папоротника и теперь размахивал ею в такт шагам.

— А почему такая география?

— Вот зануда, — Харон, как обычно, коротко рассмеялся. — Почему, почему? Потому что здесь тоже много случайных вещей. То есть если сказать всю правду, здесь все такое же случайное, как и на земле.

— Значит, может быть, со временем все поменяется?

— Нет, — отрезал он. — Поменять можно только то, что создано по плану. Оно может развалиться в первую очередь. А бессмысленная вещь — она самая прочная, ей разваливаться некуда.

Неожиданно вдалеке показалось белое пятнышко. Оно выделялось на общем зеленом фоне, как оброненная кем-то панамка. Деревья поредели, и стало видно, что все тени это пятнышко тоже обнаружили, потому что слаженно, клином устремились к нему.

Когда мы подошли ближе, стало ясно, что белое — это сооружение с круглой симпатичной крышей. Когда еще ближе — что это крыша венчает маленькую изящную ротонду, точнее, то, что я впервые увидел в Карловых Варах. Это был бювет. Бювет в ротонде и с маленькой белой дверью сбоку. Несложно было разглядеть, что за дверью тянется точно такое же поле, как и до нее.

Когда мы вместе с Хароном подошли к ротонде, треугольник теней выстроился вершиной по направлению к нам.

— Что сейчас будет? — спросил я.

— Очевидно же, — перевозчик подошел к мраморной раковине, куда стекала струйка мутноватой воды, наполнил ею одинокий стакан с отбитым краем и протянул его мне. — Хотите попробовать?

— Не понимаю, — было жарко, но я почувствовал подвох и не принял стакан. Атмосфера как будто сгустилась, я вдруг подумал, что смерть иногда была бы милосерднее, если бы за ней ничего не следовало. Харон лукаво улыбался, и я ощутил к нему быструю, как укол, ненависть, которая прошла тут же, потому что для него тоже не было исхода. Он был обречен, как и все те несчастные, которые толпились сейчас, ожидая, когда он соизволит сделать хоть что-нибудь.

— Зря отказываетесь, — Харон вытер лоб, на котором не было ни капли пота. — Вода не очень вкусная, но замечательная в другом смысле. Смотрите, — он поманил пальцем стоявшего впереди всей массы теней ничем не примечательного, немного похожего на белку мужчину с ищущими глазами.

Тот подошел безропотно, взял стакан из рук перевозчика и выпил одним глотком. Я ожидал чего угодно, даже превращения несчастного в куст, но ничего не произошло — он смотрел по-прежнему ищуще, как человек, у которого сильно заболел живот.