— Вероятно, вы любили ее, синьор? — спросил Пино участливо. — Может быть, и по-прежнему любите?

— Она не расчетлива, но хладнокровна… что? Что вы сказали? — Влад закашлялся, и лицо его сразу стало красным как у всякого блондина с тонкой кожей на лице. — Вы ненормальный? — в голосе послышался гнев. — Я прожил с ней достаточно, чтобы снять все сливки. На кой мне черт жить с женщиной, которая, скорее всего, постареет раньше, чем я. Я же сказал — я ее бросил! Любовь! — фыркнул он и глубоко затянулся. — Что-нибудь еще?

Незаметно подняв глаза, я бросил на него взгляд, который он каким-то чудом заметил. Сделав вид, что увлеченно стенографирую беседу, я задумался над тем, каким образом Пат могла оказаться женой подобной самовлюбленной сволочи.

— Ну, так что же? — спросил Влад. — Это все? Тогда объясните мне, в чем дело. У меня не очень много времени.

— Ваша бывшая жена пропала, — просто сказал Пино.

— А я здесь при чем? — Влад вздрогнул и погасил сигарету. — Или вы решили, что это я… хотя нет, — он рассмеялся натянуто, — значит, вы решили, что мы случайно встретились и только что закончили трахаться в соседней комнате? — смех его стал бархатистым и свежим, как молоко.

— Простите, — быстро спросил Пино, — а вы женаты сейчас?

— Да, — Влад приосанился, — в смысле, я как раз собираюсь снова жениться. На итальянке. Между прочим, — обратился он ко мне, — почему вы все время молчите, и вид такой, словно у вас несварение…

— У него не все в порядке, — мягко сказал Пино. — Так что ваша нынешняя жена?

— Ах да, — Влад отвел от меня взгляд. — Она внешне очень похожа на Пташку, только в два раза моложе — наверное, это моя судьба, выбирать одинаковых женщин.

— Мы закончили, — Пино, а вслед за ним и я, поднялись из кресел. — Последняя просьба — не найдется ли у вас фотографии вашей бывшей жены?

Влад усмехнулся.

— Какого черта… — было похоже, что какая-то мысль внезапно пришла ему в голову. Он бросил на меня насмешливый взгляд и тоже поднялся. — Как ни странно, одна могла затеряться, — и решительным шагом вышел из комнаты.

— Ну, как? — тихим голосом спросил Пино. — Он врет? Она здесь?

Я не успел ответить, Влад вернулся.

— Полюбуйтесь, — сказал он. — Я не зря сказал про одинаковых женщин. Я сделал такую же фотографию моей невесты — у них совершенно одинаковые фигуры.

Прежде это фото мне не попадалось. Полностью обнаженная Пат лежала на покрывале, ярко-красном, цвета шелковой крови, ноги ее были скрещены, руки раскинуты, глаза закрыты — казалось, она спала. Или умерла только что.


* * *


Мы шли по кабульским переулкам, без конца сворачивая, и я понимал, что это может продолжаться бесконечно — спросить дорогу было просто не у кого. Можно было попробовать найти какой-нибудь закоулок и просидеть там до утра — но нет, это было совершенно невозможно, в октябрьском Кабуле ночью по-настоящему холодно.

— Такое ощущение, что мы на том свете, — сказала Пат. — Только что было полно людей, а теперь поверить в это невозможно. Их как будто забрали всех разом.

— Мы же вроде договорились, что никакого «того» света нет, — ответил я, пытаясь придумать, что делать дальше. — Смотри — свет!

Наверное, это был вход в гостиницу — поэтому над входом горел фонарь и стояли два бородатых дядьки с автоматами. Один встретил меня лицом к лицу, второй замер вполоборота и не сдвинулся с места, даже когда я подбежал к ним.

— Куриная улица?

Афганцы не среагировали. Следующая попытка:

— Калаи-Мург, Чикен-стрит? — вопросил я и жестами показал, что мне нужно хотя бы направление.

— Ты кто? — неожиданно спросил на русском языке второй афганец, до этого стоявший боком. В речи слышался сильный акцент, но не было сомнения — круглолицый полный мужчина с глазами, формой повторявшими овал лица, владел языком свободно. — Почему ты ходишь здесь один? Здесь Афган, а не Самара.

— Вы хорошо говорите по-русски, — удивился я.

— Учился в России, — просто ответил он. — Это еще можно понять. Сложнее понять, что ты делаешь в Кабуле ночью, один на этих улицах.

— Почему один? — удивился я. — Нас же двое. — Я обернулся — Пат нигде не было видно. Но…

— Испугался, — афганец раздвинул губы, зубы блеснули и вокруг круглых глаз разбежались морщины. Вдруг подумалось, что я определенно уже где-то его видел. — Беги, — сказал он. — Твоя гостиница вон там, — он показал рукой. — Если ты хочешь найти то, что пропало, ты должен искать, не теряя времени.

Глава девятая

Когда наш роман с Пат только начинался, самым сложным была вынужденная разлука. Подчас мы могли видеться лишь раз в месяц, и я — было и такое — приезжал к ней на один день, с тем чтобы на следующий уехать. Радость от встречи компенсировала мучительное время в одиночестве.

Мы ездили друг к другу на автобусе, летали на поездах, стремились на самолетах. Тянулась разлука, потом время начинало двигаться быстрее, еще быстрее, и, наконец, вспыхивал свет — объятия, первый поцелуй. Все, что я говорю, звучит банально, но в одиночестве у меня даже сердце билось медленнее.

При встрече, когда рот с трудом прерывался от поцелуев, я рассказывал ей про себя, и от того, что она внимательно меня слушала, жизнь наполнялась новым, свежим смыслом — становилось ясно, что все, что было до сих пор, просто вело к Пат. Она тоже что-то рассказывала, но реже. Мы пили вино и снова забирались в постель.

Я смутно понимал, что если мы начнем жить вместе и прекратится мучительный цикл встреч и расставаний, страсть наша должна поуменьшиться, но этого не произошло. Случилось другое. Если раньше душевная мышца, отвечающая за то, чтобы держать себя в узде, была натренирована и готова, как натянутая струна, то в постоянной неге она расслабилась. Расставаться, даже на короткое время, стало тяжелее. Когда Пат уезжала повидать подруг в чужие города и страны, у меня возникало ощущение, что она исчезала совсем. Я начинал мертветь, и даже кожа у меня на лице натягивалась — я как будто высыхал.

Это печальное недоразумение кончалось с ее появлением. Расставание равно ожиданию: в этом уравнении есть одна важная переменная — длительность ожидания. Я один раз подумал, что если ожидание длится слишком долго, то расставание может стать бесконечным. Превратиться в «навсегда». Мне хотелось, чтобы меня минуло подтверждение этой догадки.

Пино неожиданно и без объяснений высадил меня у Колизея. Я брел среди сонма в основном черноволосых людей и искал среди их истомленных лиц рыжеволосую прекрасную голову Пат. Добравшись до станции метро, я спустился, выбрал, как мне показалось, нужное направление и покатил.

Быстрое движение успокаивает, и я подумал, что никогда не ревновал ее. Мысль эта почему-то преисполнила меня уверенностью в себе и даже гордостью. Как будто не ревновать — это по определению делать что-то замечательное, выигрывать у кого-то.

Не успел я войти в наш темный и прохладный подвальчик, раздеться, принять душ и налить себе первый стакан холодного белого вина, как в дверь позвонили. Это был сюрприз. На пороге стоял Влад.

— Это я, — сказал он. — Можно зайти? Мне надо с вами поговорить.

Он изменился, превратился в другого человека. Невозможно было поверить собственным глазам. Из плотного, надутого, розового, упакованного, как толстая мортаделла, в модный летний костюмчик с животом, запонками и самодовольной миной, бывший муж Пат превратился в сдутый серый мешок.

— Я с ней много раз ездил в Италию, — проговорил он, когда мы прошли через комнаты и расположились в садике с видом на деревья, кусты и кактусы в горшках. — Но почему-то в Риме ни разу не были. Были в паршивой мокрой Венеции, в ненормально дорогом Милане сто раз. Ездили на Сицилию, в Неаполь… а в Рим никогда. И вот, вы знаете…

— Что вам нужно?

Я смотрел на него, на лицо незнакомого мне мужчины, и вдруг подумал, что между нами, вероятно, должно быть какое-то сходство. Ведь, так или иначе, мы действительно выбираем каждый раз кого-то, кто хоть в какой-то степени походит на предыдущего партнера. Или кто-то выбирает нас. Я вспомнил других своих жен и понял, что это не так.

Я смотрел на него и думал, что бывшие муж и жена не должны больше встречаться, потому что все, что они могли сказать и сделать друг для друга плохого или хорошего, они уже сделали, и ворошить золу незачем. Кроме этих банальностей я думал, что если бы так не устал за утро, то с удовольствием бы затеял сейчас скандал и заехал Владу в его пухлое розовое ухо.

— Вы мне неприятны, — сказал я ему и достал бутылку из-под стола. — Будете вино?

Он посмотрел на меня жалобными глазами.

— Зачем вы это пьете это дерьмо? Мне говорили, что вы не бедный. Ладно уж, давайте, — он толчком пододвинул стакан.

— Кто говорил? — солнце должно было пройти зенит, но, видно, зацепилось за что-то наверху и беззаботно не двигалось с места. В этот раз Влад посмотрел на меня не только жалобно, но и изучающе. У него что-то болело — это было очевидно.

— Пат, — сказал он. — Мне сказала Пат.

Я набрал холодного вина в рот и вспомнил, как в школе, а потом в институте нас обучали начаткам философии — в частности, одной теории под названием субъективный идеализм. Из нее следовало, что весь мир вокруг есть лишь создание нашего мозга. Закрыв глаза и проглотив вино, я решил, что когда их открою, то Влада не будет — в конце концов, если я его только что выдумал, то в моей власти его стереть.