– Не волнуйся, Итен не любит женщин подобного типажа. Ему нравятся более рослые девушки, типа меня.

Вспыхиваю, как спичка, и сжимаю руки в кулаки. За неимением более сильного оппонента, Ангелина решила переключиться на меня в своей травле? По-моему, постоянные ссоры с Максимом Дмитриевичем её очень забавляют, раз даже сейчас она не в состоянии говорить спокойно.

– Чудесно. Я так и думала. Мистер Дэвис – очень умный мужчина, ему бы со мной было слегка скучно. А уверенным он себя чувствует только с глупышками вроде тебя!

Сестра хоккеиста моментально краснеет, и начинает глотать ртом воздух, но я уже, выпрыгнув из кровати, несусь в ванную комнату. Пока умоюсь и приму душ. Ангелина, глядишь, за это время придёт в себя.

По пути хватаю с белоснежной софы свою одежду, и запираюсь в ванной. Может быть, это и трусливо, но продолжать словесную перепалку с сестрой хоккеиста мне абсолютно не хочется.

Совершив нехитрый банные процедуры, я с опаской выглядываю из ванной, и удивлённо оглядываю комнату. На кровати, уставший и помятый, сидит хоккеист, тупо уставившись в одну точку. Рядом с ним, уперев руки в бока, стоит красная от злости сестрица, и выговаривает ему громким голосом:

– Ты что, с ума сошёл? Тебе через четыре часа нужно быть на тренировке! Посмотри, в каком ты виде!

– Всё нормально.

– Нормально? Это ещё бабуля тебя не видела! Что бы она тебе сказала? Уж точно бы расстроилась!

Я наваливаюсь на дверь ванной, она неожиданно распахивается, и я вываливаюсь в спальню, приземляясь при этом на колени. Ох, в последнее время мои ноги меня что-то совсем не держат – я всё время валяюсь.

Ангелина при этом хмурится, и сочувственно качает головой. Очевидно, она уже сменила гнев на милость ко мне и даже решила посочувствовать «невесте» своего брата.

– А бедняжка Лиза? Ты о ней подумал?

– Маргарита!

Американец тут же оживает, потрясая в воздухе тюбиком с фиолетовой краской.

– Ах, да. А бедняжка Маргарита? Она полночи не спала в ожидании тебя! А потом пыталась ещё затащить в кровать твоё бездыханное тело!

Полонский хмурится и с сомнением смотрит на меня. Интересно, он помнит, что произошло вчера вечером? А Ангелина тоже хорошо! Видно, она уже позабыла, как ещё каких-то двадцать минут назад с удовольствием цеплялась ко мне. А сейчас она уже называет меня «бедняжкой» и рьяно защищает, упрекая хоккеиста.

– Сейчас я приду в себя, хватит визжать.

– А кто ещё научит тебя уму-разуму, как не сестра?

– Отстань, вот прицепилась.

Максим Дмитриевич встаёт с кровати, и хватается за голову, слегка постанывая. Ангелина коршуном набрасывается на него, и заходится в очередном витке скандала:

– Вот видишь! У тебя ещё и голова болит!

– Вот иди и принеси мне таблетку.

– И не подумаю! Пусть тебе будет плохо!

Я быстро завязываю на голове «хвост», и спешу к двери – скандалы этой парочки мне осточертели до безобразия, сил нет уже их слушать. Видимо, американец придерживается этого же мнения. Потому как он вскакивает с кресла, и, тряся в воздухе испачканным листом бумаги, заявляет:

– Ну вот, посмотрите, что вы наделали!

– Что?

Ангелина с недоумением смотрит на супруга, и прикрывает рот рукой. Даже я притормаживаю у двери, чтобы увидеть этот таинственный амулет, который должен уберечь хоккеиста от травмы спины.

– Амулет Максимилиана! Он испорчен!

Художник в изнеможении опускается назад в кресло, держа на вытянутой руке свой «шедевр», который он старательно ваял всё утро. Его жена подскакивает к нему, и падает на колени перед мужчиной.

– О, нет! Ты не шутишь?

– Нет! Смотри же, что вы натворили! Всё утро я старательно создавал этот амулет, а потом вы, своими постоянными скандалами, призвали в комнату энергию ша, и вот что вышло!

Он картинно поднимает руку вверх, и я вижу что-то чёрно-фиолетовое, колючкообразное. Как будто на лист бумаги какими-то лесными ягодами вырвало ёжика.

– Амулет не рабочий, всё пропало!

Я машу рукой на эту странную парочку, кидаю сочувствующий взгляд на Полонского, который пробирается в ванную, и выскальзываю за дверь. Хватит, надоело. Меня ждёт сыночек. Он, наверняка, уже проснулся и проголодался.

Покормив и переодев Никитку, я захожу в спальню Агриппины Яковлевны. Старушка уже проснулась, но ещё лежит в постели, держа в руках любовный роман.

– Доброе утро, я и не знала, что вы любительница подобного чтива.

– Ах, нет, дорогая, что ты. Я же не вижу ничего, и текста не вижу. А картинок тут нет, только красочная обложка. Но на ней уж какая-то срамота нарисована.

Я кидаю беглый взгляд на «срамоту» и замечаю, что там изображён полностью обнажённый мужчина. А его достоинство прикрывает лишь какой-то распустившийся цветок жёлтого цвета, который он застенчиво держит в руках.

Хмыкаю.

– А зачем же вам тогда книга?

– Так это не моя. Здесь нашла. Кто-то оставил, очевидно, в тумбочке лежала. Вот я ради любопытства и полистала.

Холодею. До этого данную спальню занимала няня Ильи, которую Лизавета быстро уволила после отъезда хоккеиста на сборы. И, помнится, женщина явно что-то скрывает от всех.

– Да вот тут лист бумаги какой-то был.

Агриппина Яковлевна протягивает мне небольшой лист бумаги в клетку, сложенный вдвое.

– Только я прочитать не смогла.

– Спасибо, я посмотрю.

Старушка переводит ласковый взгляд на мальчика, которого я по-прежнему держу на руках.

– Оставь мне мальчонку-то. Я с ним поиграю. Немножко.

– Приготовить вам завтрак?

Женщина кивает. Я ставлю Никитку возле кровати женщины, и поспешно выхожу из комнаты, сжимая в руках лист бумаги. Интересно, что там написано?

«Елизавета Анатольевна! Прошу простить меня за мою резкость. Я не должна была совать нос в ваши дела, за что и поплатилась своим положением в вашем доме. Но благодарна вам, что вы не стали портить мою репутацию, и дали мне замечательные рекомендации. Теперь я буду работать у Соловьёвых, с их близнецами, Ромой и Анечкой. Илья навсегда останется в моём сердце, а я никогда не открою рта, не сомневайтесь. Спасибо вам».

Сминаю бумагу.

Так-так, что-то начинает проясняться. Значит, милейшая няня, Ирина Константиновна, что-то разузнала и сказала об этом Лизе. За что девушка её быстро выставила вон, не забыв, однако, дать рекомендации – очевидно для того, чтобы женщина не мела языком. Странно. Она могла бы заплатить за молчание, но, очевидно, у Лизочки просто не было денег, и она выкручивалась, как смогла.

Однако, мне няня по телефону сказала, что Максим Дмитриевич не мог дать хорошие рекомендации ей, как же так? Мужчина здесь совершенно ни при чём. Скорее всего, она побоялась, что я хочу что-то у неё узнать, и быстро отбрила меня.

Понятно. Она – совершенно точно что-то знает, и мне нужно это выяснить.

Я спешу на кухню, и включаю кофемашину. Сейчас сделаю Агриппине Яковлевне бутерброды с кофе, а потом попробую узнать, к кому устроилась на работу Ирина Константиновна, и где её сейчас искать.

Мне кажется, хоккеист собирался сам позвонить женщине. Так почему он этого не сделал? Или просто решил не сообщать мне?

Фарфоровая чашечка наполняется горячим кофе, и я аккуратно беру её двумя пальчиками.

– Ай, горячо!

Старушка не пьёт такой горячий напиток, нужно добавить молока. Я открываю холодильник, достаю из него пачку молока, и принюхиваюсь – не пропало ли?

Тут же сзади раздаётся покашливание.

От неожиданности я слишком сильно сжимаю картонную пачку, и холодное молоко тут же струёй поднимается вверх, выплеснувшись мне в лицо.

– Ай!

Я отпрыгиваю, не выпуская пачку из рук, и оборачиваюсь. В проёме двери стоит Полонский, скрестив руки на груди, и с изумлением наблюдает за разворачивающейся сценой.

– Вы специально?

Я с раздражением ставлю коробку с молоком на стол, и смахиваю с лица капли молока.

– Вовсе нет.

Мужчина пожимает плечами, и расплывается в довольной улыбке.

– Здесь нет ничего смешного!

– Ну, разумеется! Только у вас всё лицо в молоке, и на волосах тоже. Кажется мне, Маргарита, вы пренебрегаете рекомендациями нашего Гуру Солнца. Вроде, вы обещали ежедневно носить что-то красное.

Хватаю с крючка полотенце, и вытираю с лица и волос молочные капли.

– Да, вы правы, я расслабилась. Пойду, надену красные кружевные трусы!

Взгляд хоккеиста вспыхивает недобрым огоньком, но мне уже всё равно – я подхватываю поднос с кофе и бутербродами, и выхожу из кухни.

Стоя под дверью спальни Агриппины Яковлевны, я наслаждаюсь весёлым смехом Никитки, звучащим в комнате. Очевидно, старушка полностью завоевала сердце моего маленького мужчины, потому что мой всегда серьёзный сын мало кому в этой жизни улыбается.

Стучу в дверь, и аккуратно вношу поднос с завтраком.

Пожилая женщина сидит на кровати, опустив ноги на пол, и держит «правнука» на коленях.

– Ехали, ехали, к бабе за орехами. В ямку – бух, а там петух!

При этих словах женщина слегка разводит колени, и мой упитанный малыш проскальзывает между них, заливаясь смехом.

Я умиляюсь.

– Всё хорошо?

– Ну, конечно, Лизочка. Илюшка такой смышленый мальчик, такой добрый, такой ласковый!

В моей душе разливается тепло. Ах, как приятно слышать такой отзыв о собственном ребёнке. Жаль только, что Агриппина Яковлевна применила совершенно чужое имя, ну да ладно.

В комнату входит Максим Дмитриевич, и целует бабушку в щёку:

– Доброе утро, бабуль. Прости, что вчера не поцеловал тебя на ночь – устал на тренировке.

– Ничего. Твоя невеста обо мне очень хорошо заботится, береги её.